– В этих местах должен стоять дом старого Брида, – пробормотал он себе под нос. – А если так, эта тропа, получается, продолжает ту, которая идет к нему с нашей стороны. Уфф!.. Но откуда в таком-то доме взяться свету?
Он все-таки двинулся дальше и примерно через минуту вышел на небольшую поляну, почти совершенно заросшую ежевикой. Местами торчали столбы – все, что осталось от забора. А посреди поляны, чуть поодаль от тропинки, стоял дом, в котором не осталось ни одного целого стекла. Вот в этом-то доме и светилось окно.
Некогда это было вполне обычное окно, но и стекло, и деревянные рамы давным-давно сокрушили юные сорванцы, которые швыряли в дом камнями, демонстрируя свою удаль, а также презрение ко всему потустороннему, ибо в округе многие считали, что в доме старого Брида нечисто. Не исключено, конечно, что это была пустая болтовня, но даже завзятые скептики соглашались, что дом заброшен еще в давние времена, а в деревне всякий знает: духи селятся именно там, откуда ушли люди.
Глядя на неверный свет, таинственно мерцающий в разбитом окне, мальчик с ужасом вспомнил, что и сам внес лепту в разрушение. Им овладело раскаянье, хоть и искреннее, но явно запоздалое. Он уже ждал, что сонмище призраков вот-вот набросится на обидчика, некогда тревожившего их покой и сокрушавшего их обиталище. Но упрямый мальчишка не отступил, хотя его и трясло крупной дрожью. Кровь свою, здоровую и горячую, он унаследовал от фронтиреров, которые всего два поколения назад согнали с этих земель индейцев. Он пошел дальше.
Минуя дом, паренек заглянул в окно и увидел картину странную, да и страшную тоже: посреди комнаты стоял стол, по которому были разбросаны какие-то бумаги, а за столом, подперев голову руками, сидел мужчина; пальцы его зарылись в густые волосы. На краю стола горела свеча, и в ее свете лицо человека казалось мертвенно бледным. Надо еще сказать, что освещено оно было лишь с одной стороны, другая смазывалась тенью. Человек смотрел, что называется, в пространство, и наблюдатель постарше и не такой испуганный уловил бы во взгляде беспокойство, но мальчишке они показались просто стеклянными. Он нимало не сомневался, что видит мертвеца.
Эта мысль ужаснула паренька, но и заинтриговала тоже: мальчику захотелось увидеть как можно больше. Его трясло, он побледнел, ноги похолодели и плохо его держали, и все-таки он, стиснув зубы, подошел у дому вплотную. Это вышло у него само собой – думать было некогда. Стараясь охватить взглядом всю комнату, он прижался лицом к стеклу. В ту же минуту ночную тишину разорвал истошный вопль – крикнула сова. Мужчина вскочил на ноги, опрокинув стол, свеча упала и погасла. А мальчишка со всех ног бросился прочь.
Днем раньше
– О, Колстон, доброе утро. Как удачно! Сколько раз вы говорили, будто я хвалю ваши опусы из одной только вежливости, а вот теперь сами можете видеть, как я с головой ушел в «Мессенджер» где опубликован последний ваш рассказ. Я вернулся в этот мир, только когда вы тронули меня за плечо.
– Да уж, вы доказали это мне куда как полно, – был ответ. – Вы так спешили прочитать мой рассказ, что ради малого удовольствия пожертвовали большим, настоящим, какое он способен доставить.
– Боюсь, я не совсем вас понял, – признался собеседник. Он сложил газету и сунул в карман. – Странные вы, писатели. Объясните же мне, чем я провинился и что упустил. Разве от меня зависит, доставляет мне ваш рассказ удовольствие или нет?
– Конечно, причем в очень большой степени. Как вы думаете, удалось бы вам с удовольствием позавтракать вот тут, в трамвае? Давайте допустим, что фонографы стали столь совершенны, что способны проиграть целую оперу – и арии, и оркестровку, и все остальное. Много вам будет удовольствия, если вы будете слушать ее в своей конторе, когда заняты делами? А велика ли радость от серенады Шуберта, когда ее пиликает под вашими окнами уличный скрипач, причем с утра пораньше? Неужто вы ежечасно готовы восторгаться? Неужто у вас всегда наготове нужное настроение? Или вам ничего не стоит вызвать его у себя, словно по заказу? Осмелюсь указать вам, сэр: рассказ, которому вы оказали честь своим вниманием, – а может быть, не желая скучать во время поездки, – повествует о призраках.
– И что же из этого следует?
– Неужто не понимаете? Разве у читателя есть только права – и никаких обязанностей? Вы отдали за эту газету пять центов. Она принадлежит вам, и вы можете читать ее, когда вам угодно и где вам угодно. Большую часть ее материалов можно читать где угодно, когда угодно и в любом настроении. Есть в ней и статьи, которые лучше прочесть поскорее, пока они, что называется, не остыли. Но мой-то рассказ вовсе не из их числа. Это не «свежие новости из страны Привидений». Из него вы не узнаете о последних событиях в царстве духов. Он вполне может полежать до той поры, когда у вас появится настрой, соответствующий его тональности. Смею вас заверить, что трамвай для этого не подходит, пусть даже в нем нет никого, кроме вас. Для такого чтения потребно совсем иное одиночество. У писателя есть свои права, и он надеется, что читатель будет их уважать.
– Какие, например?
– Автор имеет право на исключительное внимание читателя. И отказывать ему в этом нечестно. Нельзя смешивать произведение со стуком трамвайных колес и видом домов, тротуаров и уличной толпы. Несправедливо распылять внимание между рассказом и мельтешащей повседневностью. Более того – подло!
Писатель вскочил на ноги и вцепился в ремень под потолком вагона. Собеседник смотрел на него, удивляясь, почему он так сердится, в общем-то, из-за пустяка. Он заметил, что знакомый его выглядит бледнее, чем обычно, а глаза буквально полыхают.
– Но вы же меня понимаете, Марч, – запальчиво продолжал писатель. – Отлично понимаете. У рассказа, напечатанного в нынешнем «Мессенджере», есть совершенно конкретный подзаголовок: «Рассказ о призраках». Куда уж яснее? И всякий уважающий себя читатель должен понять, что вещь эту надо читать не просто так, а в подобающей обстановке.
Марч чуть покривился, но тут же улыбнулся и спросил:
– И какой же должна быть эта обстановка? Вы же знаете, что я всего лишь коммерсант и в таких вещах не разбираюсь. Скажите же, где, когда и как следует читать ваш рассказ?
– Темной ночью… одному… при свече. Есть эмоции, которые писатель передает читателю без особого труда: веселье или печаль. Осмелюсь утверждать, что плакать или смеяться я мог бы заставить вас в любой обстановке. Но чтобы такой вот рассказ подействовал на вас надлежащим образом, я должен постараться: не так уж просто вызвать у вас страх или хотя бы ощущение чего-то сверхъестественного. Поэтому я и вправе рассчитывать, что вы как преданный мой читатель облегчите мне эту задачу и расчистите дорогу тем эмоциям, которые я хочу вам внушить.
Тут трамвай достиг конечной станции. Поскольку это был первый дневной рейс, его ранние пассажиры – Колстон и Марч – могли беседовать без помех. На улице было тихо и пусто; солнце только начало золотить гребни городских крыш. Приятели покинули вагон и пошли по тротуару, причем Марч то и дело не без любопытства поглядывал на спутника: тому, как и многим талантливым литераторам, людская молва приписывала различнейшие погубительные пороки – так мелкие душонки мстят людям незаурядным. В таланте – причем немалом – Колстону никто не отказывал, но ведь среди людей достаточно и таких, кто наивно считает талант разновидностью сумасшествия. Все знали, что спиртного Колстон в рот не берет, но кое-кто поговаривал, будто он балуется опиумом. И сегодня мистер Марч готов был поверить этим толкам: в их пользу говорили и блестящие глаза, и бледность лица, и возбужденная речь. Но даже отдавая себе в этом отчет, он не хотел прерывать беседу – уж больно занимательной она становилась.
– Значит, вы беретесь, – возобновил он разговор, – вызвать у меня – как вы там говорили? – ощущение чего-то сверхъестественного, если я последую вашим рекомендациям и выполню ваши указания: одиночество, ночь и свеча? И от всякого шороха я буду вздрагивать и хвататься за сердце? Спину будет обливать холодом, а волосы встанут дыбом?
Колстон обернулся и посмотрел Марчу прямо в глаза.
– Да нет, тут нужно настоящее мужество, а у вас пороху не хватит, – отмахнулся он. – Вам еще хватает смелости читать мои рассказы в городском трамвае, но чтобы посреди леса, в заброшенном доме, ночью – нет! А знаете ли вы, что сейчас у меня в кармане лежит рукопись, способная вас убить.
Тут уж и Марч рассердился. Себя он считал человеком смелым, и слова Колстона уязвили его.
– Если вам известно подходящее место, – сказал он, – я готов отправиться туда хоть сегодня. Я возьму свечу, а вы дадите мне эту вашу рукопись и оставите меня в одиночестве. Вы дадите мне время прочесть рассказ, а потом вернетесь, и я перескажу вам сюжет. А уж потом займусь вами вплотную.
Вот почему деревенский мальчик, заглянув в разбитое окно дома старого Брида, увидел человека, что-то читавшего при свече.
На следующий день
День уже клонился к вечеру. По лесной тропе шли четверо: трое мужчин и мальчик. Они подходили к дому старого Брида с той стороны, куда мальчик убежал прошлой ночью. Мужчинам, похоже, было весело: они разговаривали в полный голос и смеялись. То один, то другой подшучивал над мальчишкой по поводу его ночного приключения, уверенные, что тому все почудилось со страху. Паренек сносил насмешки спокойно, без возражений. Он-то хорошо знал, что к чему, и понимал: человеку, который говорит, будто видел, как мертвец вскочил на ноги, веры мало.
Дверь заброшенного дома оказалась незапертой, и все четверо, не мешкая, вошли в коридор, и обнаружили там еще две двери – одна вела налево, другая направо. Они толкнули левую и вошли в комнату с разбитым окном. На полу лежал мертвец.
Лежал он на боку, нелепо подвернув под себя руку, щека его касалась пола. Глаза были распахнуты, застывший взгляд пугал. Челюсть отвалилась, изо рта натекла целая лужица слюны. Еще в комнате имелись опрокинутый стол, свечной огарок, стул и несколько листков рукописи. Мужчины осмотрели труп, по очереди тронув его щеку, мальчик же стоял в головах с таким видом, будто имел на мертвеца исключительные права. Его буквально распирало от гордости. Один из мужчин назвал его молодчиной, другие покивали, соглашаясь: Скептицизм извинялся перед Очевидностью. Потом один из мужчин поднял с пола листки и подошел к окну – уже вечерело и в комнате не хватало света. Издали донесся протяжный крик козодоя, большой жук, громко жужжа, пролетел мимо окна. Мужчина, поднявший рукопись, начал читать вслух.