ражать объективную истину, что живое, конкретное восприятие является образом, копией, отображением объективной реальности.
Наши механисты болтают об эмпиризме вовсе не для того, чтобы серьёзно изучить роль и значение эмпирического, чувственного познания для обоснования революционной теории и успешного практического действия. Наоборот, криками об эмпиризме они хотят прикрыть свой отказ от диалектики, от революционной теории, чтобы противопоставить эмпирическое познание теоретическому, чтобы полукантианскую, агностическую гносеологию противопоставить диалектике как теории познания.
Марксистская диалектика революционна и конкретна, она не оторвана от чувственной, живой исторической практики и от чувственного эмпирического познания. Механисты пытаются её изолировать. оторвать от эмпирического познания, изгнать диалектику из своей «позитивной» теории познания, превратить её в беспредметные, ничего не отображающие формы мышления. Этим они показывают лишь своё полное невежество относительно диалектического характера самого эмпирического чувственного познания, а также непонимание связи между эмпирическим и теоретическим познанием.
После того как наукой доказано историческое развитие природы, историческое происхождение и развитие органического мира и человеческого общества, совершенно нелепо возвращаться к старым метафизическим теориям о природе, границах и способностях познания и отгораживать учение о методе от гносеологии, логики и т. д., как пытаются это делать механисты. Метафизический взгляд на сущность познания — давно пройденный исторический этап. Между тем рассуждения механистов насквозь метафизичны. У них совершенно отсутствует диалектическое понимание соотношения между чувственным и теоретическим познанием. Они берут отдельное восприятие отдельного индивида без исторического подхода к нему, подбирают отдельные случаи ошибочных восприятий, вследствие ли порчи какого-либо органа чувств, неполноты условий для правильного восприятия и т. д., — и на основании этакого «опыта» делают вывод, подобно Сарабьянову: «ведь чувства нас обманывают». Или, рассуждают они, «восприимчивость органов чувств всё время меняется в зависимости от тренировки и состояния организма», а потому «нельзя доверять органам чувств». Спрашивается, как же всё-таки мы познаём мир, если чувства обманывают и природа водит нас за нос? «Только путём инструмента и эксперимента, — отвечает т. Сарабьянов, — мы можем познавать вещи и их процессы», инструментами «мы исправляем свои органы чувств». Поистине жалкая, убогая «теория опыта» механистов. Оказывается, органы чувства обманывают нас только в отношении изучаемых предметов, но зато никогда не обманывают человека, познающего с помощью инструментов…
Между тем в действительности как раз обстоит всё наоборот: эксперимент, практика, техника — те же инструменты доказывают, что в итоге, в сумме органы чувств человека верно отражают предметы и процессы природы. Если бы они нас обманывали, то не было бы ни техники, ни инструментов; действенная историческая практика была бы невозможна. Конечно органы чувств отдельно взятого человека, так же как ни один отдельно взятый инструмент, не дадут нам абсолютной точности и никогда не в состоянии с абсолютной полностью и точностью отразить природу. Но человечество в своём историческом развитии может бесконечно развивать и уточнять свои познания. Нельзя на основании той или иной степени ограниченности наших индивидуальных восприятий делать выводы, что чувства вообще обманывают нас. Эксперимент не опровергает, а подтверждает способность восприятий правильно отражать вещи. Эксперимент не подрывает доверия к чувственному познанию, а расширяет, обогащает сферы чувственного познания, превращая невоспринимаемые или трудно воспринимаемые органами чувств формы материального движения в доступные нашему восприятию движения. Искусственные орудия познания не противостоят органам чувств, а дополняют их, помогая глубже познавать явления и связи природы.
Энгельс, возражая агностикам типа Гельмгольца, приводит подробные и обстоятельные доказательства тому, что восприятия верно отражают природу. Он развил диалектический взгляд на природу чувственного познания, указывая на активный и исторический его характер, на диалектическую связь чувственности мышления и практики. В статье «О роли труда в процессе очеловечения обезьяны» Энгельс дал последовательно материалистическое, т. е. диалектическое обоснование происхождения и развития человеческого познания — не в пример современным механистам, схоластикам, всё ещё вопрошающим вслед за Кантом: «Как возможен опыт?»
Происхождение и развитие чувственного познания и мышления по Энгельсу нельзя понять вне связи с исторической практикой, вне связи с активной трудовой деятельностью и классовой борьбой. Маркс, Энгельс и Ленин поставили перед нами задачу обосновать и разработать далее диалектику как теорию познания на основе развития техники, истории всех наук и в частности развития органического мира, истории развития ребёнка. Теорией развития Дарвина, говорит Энгельс, «дано было не только объяснение существующих представителей органической жизни, но и заложена основа для предистории человеческого духа, для изучения различных ступеней его развития, начиная от простой, бесструктурной, но испытывающей раздражение протоплазмы низших организмов и кончая мыслящим человеческим мозгом. Без этой предистории, — добавляет Энгельс, — существование мыслящего человеческого мозга остаётся чудом»[460]. Благодаря же теории развития мышление объяснено естественными причинами. т. е. научно обосновано и объяснено. Не учитывать, подобно механистам, диалектический активный характер человеческого познания в целом и его прямую зависимость от практической деятельности, направленной на изменение природы и преобразование общества, значит заниматься пустой схоластикой. Поэтому попытка механистов отгородить диалектику как теорию мышления от чувственного, эмпирического познания и от объективной диалектики представляет насквозь реакционную затею, ничего не имеющую с марксизмом, с марксистской наукой вообще.
Непонимание материалистической диалектики как теории познания сочетается у механистов с односторонним механистическим взглядом на природу и общество, с реставрацией старого механистического материализма.
«Материализм прошлого (XVIII) века, — писал Энгельс, — был преимущественно механическим, потому что из всех естественных наук к тому времени достигла известной законченности только механика, и именно только механика твёрдых тел (земных и небесных), короче — механика тяжести. Химия имела ещё детский вид, в ней придерживались ещё теории флогистона. Биология была ещё в пелёнках: растительный и животный организм был исследован лишь вчерне, его объясняли чисто механическими причинами. В глазах материалистов XVIII столетия человек был машиной, как животные — в глазах Декарта. Исключительное приложение мерила механики к химическим и органическим процессам, в области которых механические законы хотя и продолжают действовать, но отступают на задний план перед другими высшими законами — составляет первую, своеобразную, но неизбежную тогда ограниченность классического французского материализма»[461].
Величайшей заслугой Маркса и Энгельса является преодоление недостатков старого, созерцательного антидиалектического материализма, обогащение материализма диалектикой. Материалистическая диалектика — как всестороннее учение о всеобщих законах развития природы, общества и мышления — единственно последовательная материалистическая теория познания и метод революционного действия.
Всеобщий характер диалектики как науки о законах природы и общества неоднократно подвергался ревизии со стороны буржуазных попутчиков марксизма. Ленин критиковал буржуазного апологета Струве за «исконное незнание диалектики». Жесточайшей критике подверг Ленин современных ему естествоиспытателей за их неспособность подняться от стихийного материализма до диалектического, за их скат от материализма к махизму. Также и современный механицизм связан с «исконным незнанием» диалектики у целого ряда товарищей, занимающихся марксистской теорией.
Всеобщий характер законов материалистической диалектики подвергается ревизии со стороны всего современного механистического течения. Механисты-естественники пытаются заменить диалектику механикой в области наук о природе. Значительная же часть механистического лагеря, главным образом в лице Бухарина и его «школки», подменяла диалектику механистической теорией равновесия в области истории, политэкономии, стратегии и тактики классовой борьбы пролетариата, т. е. в области общественного познания и действия. Таким образом стремления механистического лагеря направлены к тому, чтобы подорвать диалектико-материалистическую основу революционного марксизма как целостного и единого мировоззрения и заменить его механистическим мировоззрением. Правда, изгоняя диалектику из природы и общества, механисты продолжают говорить о «диалектическом» методе Маркса. Но это только фраза; на деле диалектический метод мышления превращается у них в формальную логику, эклектику, софистику, в мёртвую схоластику.
Механисты считают марксистскую диалектику недостаточно материалистической, пытаются её «дополнить», «углубить», «конкретизировать» и под видом развития «конкретизации» диалектики ревизуют марксизм-ленинизм по всей линии.
Попытка заменить революционную диалектику механикой, попытка сузить, обкарнать марксистскую диалектику и свести её к пустой словесной побрякушке и характеризует ревизионистскую суть современного механицизма. Это стремление выражает прежде всего Н. И. Бухарин.
Бухарин ещё в 1922 г. писал, что Маркс и Энгельс «освобождали диалектику от её мистической шелухи в