Теодор Адорно, Макс ХоркхаймерДиалектика просвещения. Философские фрагменты
Предисловие к новому изданию
«Диалектика Просвещения» вышла в свет у Керидо в Амстердаме в 1947 году. Книга, поначалу расходившаяся с трудом, теперь давным-давно распродана. Если спустя более чем двадцать лет мы ныне вновь издаём эту работу, то идём на это, не только уступая многочисленным просьбам, но и будучи убеждены в том, что многие из содержащихся в ней идей и сегодня отвечают духу времени и в значительной мере стали определяющими для наших последующих теоретических усилий. Постороннему взгляду вряд ли удастся легко представить себе, до какой степени являемся мы оба ответственными за каждую её фразу. Обширные разделы диктовались нами совместно; напряжение между двумя интеллектуальными темпераментами, соединившимися в «Диалектике», стало элементом её жизни.
Не на всем, о чём говорится в этой книге, продолжаем мы упорно настаивать. Это было бы несовместимо с теорией, считающей истину в самой её сердцевине сопричастной времени, а не противопоставляющей её в качестве чего-то неизменного историческому движению.
Книга создавалась в момент, когда конец национал-социалистического террора уже можно было предвидеть. Тем не менее во многих местах её формулировки более не соответствуют реальности сегодняшнего дня. И всё же уже тогда наша оценка перехода к административно управляемому миру была далеко не благодушной.
В период политического раскола на гигантские блоки, которые объективно подталкиваются к тому, чтобы прийти в столкновение друг с другом, кошмар продолжается. Конфликты в третьем мире, новый рост тоталитаризма столь же мало являются лишь историческими эпизодами, сколь, согласно «Диалектике», являлся таковым тогдашний фашизм.
Критическое мышление, не останавливающееся даже перед критикой прогресса, обязано сегодня встать на сторону остатков свободы, тенденций движения к реальной гуманности, даже если на фоне величественного хода истории они и выглядят беспомощными.
Осознанное в книге развитие в направлении тотальной интеграции прервано, но не прекращено; угроза его осуществления, путём диктатур и войн, остаётся актуальной. Прогноз связанного с этим превращения Просвещения в позитивизм, в миф того, что имеет место быть, в конечном счёте — идентификации интеллекта со всем тем, что враждебно духу, самым убедительным образом подтвердился. Наша концепция истории не мнит себя избежавшей такой идентификации, но ей чужда позитивистская погоня за информацией. В качестве критики философии она не желает поступиться самой философией.
Из Америки, где была написана эта книга, мы вернулись обратно в Германию с убеждением в том, что как в теоретическом, так и в практическом отношении сможем здесь сделать больше, чем где бы то ни было ещё.
Совместно с Фридрихом Поллоком, которому, как в своё время ко дню его пятидесятилетия была посвящена, так и сегодня ко дню его пятидесятилетия посвящается эта книга, вновь создали мы Институт Социальных Исследований с намерением продолжить разработку сформулированной в «Диалектике» концепции. В деле дальнейшего развития нашей теории и прилагающегося к ней опыта совместной работы, как уже и в случае первой редакции, неоценимая помощь была оказана нам Гретель Адорно.
В изменениях мы были ещё более умеренны, чем это обычно принято в случае новых изданий вышедших десятилетия назад книг. Мы не стремились подретушировать то, что было нами написано, даже явно неадекватные места; попытка привести текст в полное соответствие с современным положением вещей вылилась бы не во что иное, как в написание новой книги. То, что сегодня речь ещё в большей степени идёт о том, чтобы оберегать свободу, позволять ей распространяться и развиваться вместо того, чтобы, пусть даже косвенно, ускорять продвижение к административно управляемому миру, подчёркивали мы и в наших более поздних сочинениях. В основном мы ограничились исправлением опечаток и тому подобного. Благодаря такой сдержанности книга становится документальным свидетельством; мы надеемся, что она одновременно окажется и чем-то большим.
Теодор Адорно, Maкс Хоркхаймер. Франкфурт-на-Майне, апрель 1969 года.
Предисловие
Когда была начата эта работа, первые пробы которой мы посвящаем Фридриху Поллоку, мы надеялись, что сумеем представить её ко дню его пятидесятилетия в законченном виде. Однако чем более вникали мы в суть стоящей перед нами задачи, тем отчётливее обнаруживалась диспропорция между её масштабами и нашими силами. Мы, по сути дела, замахнулись ни больше ни меньше как на то, чтобы дать ответ на вопрос, почему человечество, вместо того чтобы прийти к истинно человеческому состоянию, погружается в пучину нового типа варварства. Мы недооценили трудностей исполнения, потому что все ещё слишком доверяли современному сознанию. Несмотря на то, что уже много лет тому назад нами было замечено, что в современном процессе производства науки великие изобретения оплачиваются ценой всё возрастающего распада теоретических образований, мы всё же полагали, что можем придерживаться этого процесса в той мере, в какой наша работа ограничивалась бы преимущественно критикой или дальнейшей разработкой специальных теорий. По крайней мере тематически ей надлежало бы тогда ориентироваться на такие традиционные дисциплины, как социология, психология и теория познания.
Фрагменты, которые мы тут объединили, свидетельствуют однако о том, что мы были вынуждены отказаться от подобного рода доверительного отношения. Если заботливое попечение о научной традиции, в особенности там, где в качестве бесполезного балласта она предаётся забвению позитивистскими ревнителями чистоты, образует собой момент познания, то в условиях современного краха буржуазной цивилизации уже не только процесс производства, но и сам смысл науки становится проблематичным.
То, что лицемерно прославляется отъявленными фашистами, а приспособленцами из числа экспертов по части гуманности в простоте душевной осуществляется на практике — безудержное саморазрушение Просвещения — вынуждает мышление избавить себя даже от последних остатков простодушной доверчивости по отношению к обычаям и тенденциям эпохи и её духа. Когда общественность дошла до такого состояния, при котором мысль неизбежно становится товаром, а язык — средством его рекламирования, попытка расследования подобного рода упадка нравов обязана отказаться от следования предъявляемым к языку и мысли общепринятым требованиям раньше, чем она будет полностью сорвана их всемирно-историческими последствиями.
Если бы при этом речь шла только о препятствиях, порождаемых самозабвенной инструментализацией науки, в области социальных проблем мышление могло бы, по крайней мере, примкнуть к тем течениям и направлениям, которые находятся в отношении явной оппозиции к официальной науке. Но даже и они оказались охваченными совокупным производственным процессом. Они изменились ничуть не в меньшей степени, чем та идеология, с которой они имели дело. С ними происходит то же самое, что давным-давно случилось с торжествующей мыслью. Когда она намеренно покидает свою родную критическую стихию, становясь просто средством на службе некоего существующего порядка, против её воли принуждается она к тому, чтобы превращать то позитивное, что она избрала для себя, в нечто негативное и разрушительное. В восемнадцатом столетии философия, несмотря на сожжение на кострах книг и людей, внушавшая смертельный страх подлости, при Бонапарте перешла на её сторону. В конечном итоге наследие непримиримых энциклопедистов было узурпировано апологетической школой Конта, протянувшей руку всем тем, кому они некогда противостояли.
Метаморфозы критики в апологетику не обошли стороной и теоретическое содержание, истина которого улетучивается. В настоящее время, правда, моторизованная история уже обгоняет подобного рода духовное развитие, а официальные ораторы, у которых полно других забот, успевают ликвидировать теорию, позволившую им занять место под солнцем, ещё прежде, чем удаётся ей по-настоящему проституировать себя.
В ходе осознания своей собственной вины мышление обнаруживает себя лишённым возможности воспользоваться не только научным и обыденным, но в такой же мере и упомянутым оппозиционным понятийным языком. На ум более не приходит ни одного выражения, которое не стремилось бы соответствовать доминирующим в мышлении тенденциям, и то, чего не удастся самочинно сделать затасканному языку, точно уж наверстает социальная машинерия.
Цензорам, которых добровольно содержат из опасения ещё больших издержек на киностудиях, соответствуют аналогичные инстанции во всех областях. Процесс обработки, которому подвергает литературный текст если не сам его создатель в автоматической прозорливости своей, то уж во всяком случае целый штаб редакторов, издателей, переработчиков, ghost writers внутри и вне стен издательских офисов, по своей основательности превосходит уже всякую цензуру. Сделать отправление ей своих функций уже окончательно излишним, судя по всему, является, несмотря на все благодетельные реформы, тщеславной амбицией воспитательной системы. Распространением мнения, что без строгого ограничения сферы своей деятельности лишь констатацией фактов и расчётом вероятностей познающий дух оказался бы слишком восприимчивым к разного рода шарлатанству и суеверию, приуготовляет она бесплодную почву для падкости на всякого рода шарлатанство и суеверие. Подобно тому, как сухой закон с самых давних пор открывал доступ к более ядовитому продукту, блокирование способности к теоретическому воображению мостило путь политическому безумию. Даже тогда, когда люди ещё не полностью охвачены им, благодаря цензурным механизмам, насаждаемым как снаружи так и собственно внутри, они лишаются средств к сопротивлению.
Апория, с которой мы столкнулись в ходе нашей работы, оказалась таким образом тем первым предметом, который надлежало нам исследовать, — это саморазрушение Просвещения. Мы нисколько не сомневаемся в том — и в этом состоит наш petitio principii — что свобода в обществе неотделима от просвещающего мышления. И тем не менее мы полагаем, что нам удалось столь же отчётливо осознать, что понятие именно этого мышления, ничуть не в меньшей степени чем конкретные исторические формы, институты общества, с которыми оно неразрывно сплетено, уже содержит в себе зародыш того регресса, который сегодня наблюдается повсюду. Если Просвещение не вбирает рефлексию этого возвратного момента в себя, оно выносит самому себе приговор.