ставлена на современную ногу Культуриндустрия может считать своей заслугой то, что в противоположность неоднократно предпринимавшимся в прошлом попыткам транспонирование искусства в сферу потребления было осуществлено ей самым энергичнейшим образом и даже возведено в принцип, что ей удалось освободить практики увеселения от отягощавшей их назойливой наивности и значительно улучшить методы изготовления товара. Чем тотальное она становится, чем безжалостней вынуждает она любого аутсайдера стать либо банкротом, либо членом синдиката, тем большую утончённость и возвышенность обретает она, достигая своего апогея в синтезе Бетховена и парижского казино. Победа, которую она одерживает, двояка: ту истину, что губит она вовне себя, может она на любой манер репродуцировать внутри себя в качестве лжи. «Облегчённое» искусство, искусство развлекательное никоим образом не есть форма деградации. Те, кто обвиняют его в измене идеалам чистой экспрессии, питают иллюзии относительно общества. Чистота буржуазного искусства, гипостазировавшего себя в качестве царства свободы в противовес миру материальной практики, с самого начала была куплена ценой отторжения низших классов, делу которых, делу подлинной всеобщности искусству удаётся хранить верность именно благодаря его освобождению от целей, всеобщностью ложной ему навязываемых. В серьёзном искусстве было отказано тем, кого тяготы и лишения повседневного существования заставляют глумиться над такой серьёзностью, тем, кто бывают только рады, когда те немногие часы, что не стоят они у маховых колес, могут они использовать для того, чтобы позволить себе плыть по течению.
Как тень. Оно является социальной нечистой совестью серьёзного искусства. То искажение истины, на которое было вынуждено идти последнее в силу навязываемых ему социумом условий, обеспечивает первому видимость существу дела соответствующей правоты. Это разделение само есть истина: в нём, по меньшей мере, находит своё выражение негативность культуры, из различных сфер складывающейся. Менее всего это противоречие может быть разрешено тем, что культура легкаяпоглощается серьёзной или наоборот. Но именно это и пытается сделать культуриндустрия. Эксцентричность цирка, паноптикума и борделя ей столь же неприятна, как и эксцентричность Шенберга и Карла Крауса. Именно поэтому такой авторитет в мире джаза как Бени Гудмен, выступая совместно с будапештским струнным квартетом, ритмически ведёт себя ещё педантичнее, чем самый распоследний кларнетист из филармонии, в то время как к тому в придачу будапештцы играют так же вертикально гладко и слащаво, как Ги Ломбарде. Однако самым примечательным являются вовсе не откровенная необразованность, глупость и неотесанность. Доставшийся в наследство от прежних времён хлам культуриндустрия ликвидирует путём собственного усовершенствования, налагая запрет на и доместицируя все, отмеченное печатью дилетантизма, несмотря на то, что ей самой же беспрестанно совершаются самые грубые ошибки, без которых вообще немыслимо достижение высокого уровня. Новым тут, однако, является то, что друг с другом несогласующиеся элементы культуры, искусства и развлекательных практик посредством подчинения единой цели сводятся к одной-единственной ложной формуле: тотальности культуриндустрии. Сутью её является повторение.
То обстоятельство, что все характерные для неё нововведения сплошь и рядом сводятся к усовершенствованиям процесса массового воспроизводства, никоим образом не является внешним системе. Не без основания интерес бесчисленных потребителей оказывается направленным на используемую тут технику, а не на косно повторяемое, выхолощенное и наполовину уже дискредитированное содержание. Социальным силам, которым поклоняются зрители, удаётся гораздо действеннее доказать своё могущество посредством техникой навязываемого всевластия стереотипов, чем посредством прокисших идеологий, нести ответственность за которые приходится эфемерному содержанию.
И всё же, несмотря на всё это, культуриндустрия продолжает оставаться развлекательным бизнесом. На потребителя она воздействует и подчиняет своей власти опосредованно, развлекая его; не путём откровенного диктата, но благодаря использованию внутренне присущего развлечению принципа враждебности всему тому, что является чем-то большим, чем оно само, удаётся ей в конечном итоге расправиться с последним. В силу того, что претворение всех тенденций культуриндустрии в кровь и плоть её аудитории осуществляется процессом социализации в целом, наличие пережитков рыночных отношений в данной отрасли является лишь способствующим ассимиляции этих тенденций обстоятельством. Здесь спрос пока ещё не заменён просто повиновением. Хорошо известно, что крупнейшая реорганизация кинематографа, имевшая место незадолго до начала Первой мировой войны и создавшая предпосылки для его экспансии, была связана именно с тем, что им стали учитываться регистрируемые на кассовом уровне потребности публики, которые едва ли кому-либо могло прийти в голову принимать в расчёт в самый ранний, пионерский период существования экранного шоу. Капитанам киноиндустрии, которые благоразумно подвергают опытной проверке всегда только испытанные образцы, более или менее феноменальные шлягеры и хиты, но никогда не отваживаются на подобное в случае чего-то противоположного, имеющего самое прямое отношение к истине, и по сей день представляется, что дело обстоит именно таким образом. Их идеологией является бизнес, и это достаточно правомерно постольку, поскольку могущество культуриндустрии обусловливается её единством с производимой потребностью, а не просто её антагонизмом последней, будь то даже антагонизм всесилия и бессилия. — Развлечение становится пролонгацией труда в условиях позднего капитализма. Его ищет тот, кто стремится отвлечься от ритма механизированного процесса труда с тем, чтобы он сызнова оказался ему по силам.
Но вместе с тем механизация обретает такую власть над человеческим досугом и благополучием, столь основательно определяет собой процесс производства служащих развлечению товаров, что в руки их потребителей не попадает уже ничего, что не было бы копией трудового процесса. Мнимое содержание является тут попросту блеклой авансценой, запоминающейся же оказывается автоматизированная последовательность нормированных операций. Отвлечься от трудового процесса на фабрике и в бюро можно только уподобившись ему на досуге. Этим неизлечимо больно всякое развлечение.
Удовольствие превращается в скуку, потому что оно, для того чтобы оставаться удовольствием, не должно в свою очередь оплачиваться ценою усилия, и именно поэтому неукоснительно катится по заезженной колее ассоциаций. Зритель не должен иметь никакой потребности в собственной мысли: любая из возможных реакций является предусмотренной самим продуктом, предусмотренной не его содержательным контекстом — этот распадается в той мере, в какой требует мышления, — но системой сигналов. Любая логическая связка, предполагающая духовное усилие, старательно избегается. Действие, насколько это только возможно, должно развиваться исходя из непосредственно предшествующей ситуации, но никоим образом не ориентируясь на идею целого. Не найти тут и ничего такого, что оказалось бы способным устоять перед рвением сотрудников индустрии выжать из одной-единственной сцены все что только возможно. В конечном итоге даже сама общая схема начинает казаться опасной постольку, поскольку ей всё же учреждается пусть скудная, но смысловая связь там, где приемлемой является одна только бессмыслица. Зачастую действию вероломно бывает отказано в дальнейшем ходе, которого настоятельно требуют как характеры, так и само существо происходящего в соответствии с прежней схематикой. Вместо этого следующим шагом становится каждый раз то, что представляется автору самой удачной и эффектной идеей в данной ситуации.
Тупоумные, но мудреные сюрпризы врываются тогда в действие фильма. Тенденция подобного рода продукта доводить дело до полного абсурда, являющегося вполне легитимной составной частью народного искусства, фарса и клоунады вплоть до Чаплина и братьев Маркс, наиболее явственно проявляет себя в наименее претенциозных жанрах. И в то время как фильмы, снятые с участием таких звёзд, как Грер Гарсон и Бет Дэвис, в силу единства социопсихологического прецедента все ещё обнаруживают нечто подобное претензии на связное действие, в тексте модной песенки, в криминальном фильме и мультипликации эта тенденция оказывается уже всецело доминирующей. Здесь, подобно тому, как это происходит с персонажами комедийных фильмов и фильмов ужасов, резня учиняется над раздираемой на куски самой мыслью как таковой. Популярность наимоднейших песенок всегда обеспечивалась издевкой над смыслом, сводимом ими, наряду с предшественниками и последователями психоанализа, к монотонии сексуальней символики. Сегодня зрителю криминального или приключенческого фильма уже более не дозволяется быть свидетелем заканчивающегося развязкой хода действия. Взамен продукция этого жанра, утратившая всякую ироничность, предлагает ему довольствоваться всеми ужасами уже более и кое-как меж собой не связанных ситуаций.
Трюковые и мультипликационные фильмы некогда были образчиками противостоящей рационализму фантазии. Они воздавали должное оживляемым их техникой зверям и вещам тем, что даровали вторую жизнь этим изувеченным созданиям. Сегодня они служат только делу утверждения торжества технологического разума над истиной. Ещё совсем недавно они обладали вполне консистентным сюжетом, связное действие в них разваливалось лишь в последние минуты в эпизодах головокружительных погонь. В этом принятый в них образ действий был сходен с используемым в имеющим столь давнюю традицию фарсе. Но ныне наблюдается смешение этих временных соотношений.
Прямо-таки самыми первыми эпизодами трюкового или мультипликационного фильма задаётся мотив развития действия, чтобы в ходе фильма деструктивное было бы на чём проявить себя: под одобрительные ахи публики главную фигуру подобно отбросам швыряют то туда, то сюда. Так количество организованного развлечения переходит в качество организованной жестокости. Самоизбранные цензоры киноиндустрии, чьё родство душ с последней несомненно, неусыпно следят за продолжительностью растянувшегося до размеров самой настоящей травли злодеяния. Забавность пресекает то удовольствие, которое предположительно могло бы доставить зрелище объятий, и откладывает момент исполнения желаний до дня погрома. В той мере, в какой наряду с приучением чувств к новому темпу трюковые и мультипликационные фильмы способны и ещё кое на что, они вколачивают во все без исключения мозги ту старую истину, что непрерывная взбучка, подавление всякого индивидуального сопротивления есть условие существования в этом обществе. Мультипликационный Дональд Дак, равно как и неудачники в реальности получают свою порцию побоев для того, чтобы зрители смогли свыкнуться с теми, которые ожидают их самих.