[30]. 12 из 8,5 тыс. — это 0,14 %.
Совсем иное дело — преобразование генофонда татаро-монгольских завоевателей под воздействием расового смешения вследствие обилия европейских (прежде всего русских) женщин в их гаремах[31]. Не татары подмешали свою кровь к русским, а наоборот, русские жены и наложницы сломали татарский генофонд, переварили пришельцев, изменили их этническую природу…
Наконец, крупнейший современный краниолог А. Г. Козинцев, проанализировав черепа из могильников центральной части России, принадлежащие периоду IV–I тысячелетий до нашей эры, пришел к однозначному выводу, что жители данного региона указанного периода были расово чистыми северными европеоидами. Нет никаких оснований не видеть в них наших предков, праславян.
Вот такая информация к размышлению. А теперь вернемся к книге Балановских.
Завершая книгу, авторы признаются: «Если изначально геногеография мыслилась как наука о географии генов, то сейчас перечень используемых для описания генофонда маркеров намного шире. Это, во-первых, антропологические признаки… Во-вторых, данные археологии… В-третьих… анализ квазигентических маркеров, в первую очередь фамилий» (377).
Спрашивается: зачем же в таком случае генетикам дублировать антропологию и другие почтенные возрастом и авторитетом науки? Да еще так сложно и громоздко? Что нового привнесли собственно генетические исследования в уже известную картину?
Авторы книги провели очень широкие и разнообразные исследования, в том числе впервые подвергли анализу передающуюся по мужской линии генетическую структуру 1228 наших современников, живущих на территории древнего Московского государства. Данные были собраны в 14 районах России. Добровольцы, предоставлявшие свой генетический материал, могли с уверенностью сказать, что их предки вплоть до 4-го колена являются этническими русскими. Особое значение для нас имеет тот факт, что один из авторов генетик, но второй — антрополог, участник множества полевых исследований. Поэтому так важны нижеследующие их выводы.
«Молекулярная генетика не меняет картину мира, а лишь по мере собственного совершенствования приближается к уже известной по данным антропологии» (22). На этой же странице важнейшее признание абсолютной репрезентативности не генетических, а именно антропологических карт, которые через фенотипические признаки «отражают реальную структуру генофонда»:
«Выявленное сходство между картинами мира антропологии и генетики позволяет сформулировать вывод о том, что данные антропологии (а это фенотипические признаки — например, цвет глаз, рост бороды или же кожные узоры) отражают реальную структуру генофонда. Из этого следует неординарный вывод: именно обобщенные карты антропологии, благодаря чрезвычайно широкому спектру изученных популяций, являются эталонными и обладают предсказательной силой для молекулярной генетики (а вовсе не наоборот!). Этот тезис был проверен экспериментально» (22).
«Даже узнав генетическую подоплеку расовых признаков, мы не получим нового научного знания о самой расе: эти знания уже добыты этнической антропологией, собраны и научно обобщены. Генетике остается только уточнить, конкретизировать эти знания, но принципиально нового здесь ей добавить просто нечего» (39).
Вот даже как: генетика, оказывается, не дает нового знания о расах по сравнению с этнической антропологией. Даст ли она в таком случае что-то новое об этносах, в т. ч. о русском народе, ведь это еще более изученный предмет?
«Вывод: когда исследование проведено корректно, результаты антропологии, старой “классической” генетики и современной молекулярной генетики совпадают: ДНК маркеры не дают иной картины мира» (23).
Итак, основной вывод генетической составляющей книги — в том, что авторитетность и представительность антропологических характеристик русского народа заслуживает абсолютного доверия. И добавить к ним по большому счету нечего. Даже генетикам.
Перед нами весьма ценные признания. Особенно с учетом вышеприведенных данных именно классической антропологии, которые получают высокую апробацию от лица генетики.
Но вот что странно. Посвятив огромный труд составлению книги под названием «Русский генофонд на Русской равнине» авторы как будто расписываются в бессилии современной генетики сказать не только новое, но и вообще сколько-нибудь дельное слово.
К примеру, они, сообщив, что в исследовании задействовались сорок четыре генетических маркера, итожат: «Закономерности, общие для большинства генов, выявить не удалось. Они лишь неявно просвечивают сквозь плотную вуаль своеобразия отдельных генов» (125). Красиво сказано, но эта красота прикрывает… пустоту. Хотя, конечно, отрицательный результат — тоже результат.
К сожалению, характеристики генов, представленных в исследовании, не содержат сведений об их проявлении во внешнем облике: генотип оторван от фенотипа.
Для читателя это некий вызов: манипуляция абсолютно абстрактными формулами, кодами, числами, которые мы не в состоянии соотнести с нашими визуальными представлениями о расе и этносе. Набор сведений, которые неспециалист не в силах оценить ни рационально (какое нам дело до некоей эстеразы Д?), ни эмоционально.
Гены невидимы, но их проявления могут быть зримы. Если бы авторам удалось проанализировать гены, отвечающие за те же расмотренные ими выше антропологические характеристики (соматические и дерматоглифические признаки, общим числом 25), это позволило бы нам наглядно представить себе, что стоит за той или иной информацией. А так — одно неизвестное сменяет другое, оставляя нас равнодушными и лишая слабовольных стимула к внимательному, вдумчивому чтению.
К сожалению, данная позиция авторов носит принципиальный характер, что позволяет отнести ее к недостаткам метода. Они пишут резко и однозначно: «Порой сталкиваешься с тем, что к генетическим маркерам относят просто признаки с большой долей наследственной компоненты — например, цвет глаз или признаки кожных узоров. Это неверно. Как бы ни был велик вклад наследственности, но если мы не можем однозначно указать, какие именно гены стоят за данным фенотипом, каков точный тип наследования, мы не имеем права называть эти фенотипические признаки генетическими маркерами. Только однозначное определение аллелей генов, стоящих за данным фенотипом, позволяет отнести признак к генетическим маркерам» (19). Т. е. мы не по глазам должны судить о генах, а по генам — о глазах. Кому, кроме профессионалов, это по уму?
В итоге остаются без ответов со стороны автора-генетика весьма важные вопросы. Есть ли хоть что-нибудь в генетическом наборе свойств, что есть у всех русских, но нет у других народов? Есть ли «биологически средний», эталонный русский с точки зрения генетики (с точки зрения антропологии, как мы знаем, он есть)? И что же тогда делает русских русскими, если не генетика? Реальна ли эта общность, русские, — или они, как теперь модно поговаривать, всего лишь «воображаемое сообщество»? Судя по многочисленным цитатам, приводившимся ранее, второй подход близок по крайней мере одному из авторов. Тому, который в своих интервью настойчиво твердит: «Русский — это тот, кто считает себя русским».
Впрочем, четкий ответ на последний вопрос как раз-таки есть, но его дает не генетика: «Этнография не выделяет (!) в русском народе четко фиксируемых подразделений. И антропологи, прежде всего, указывают на антропологическое единство русского народа, несмотря на его большой ареал» (128–129[32]).
Итак: этнография и антропология противоречат генетике (генетику?).
При этом они однозначно устанавливают реальность русского народа и его единство.
При этом генетика (генетик?) вполне публично склоняет голову перед антропологией.
Следовательно?
Эти вопросом, обращенным к читателю, я останавливаю свое критическое перо.
ПРОБЛЕМА МЕТОДА: ГЕНОФОНД И КУЛЬТУРА
Поговорили о недостатках методики Балановских — теперь поговорим о достоинствах. Среди них на первом месте смелое допущение корреляции генофонда с культурой, проявившейся в артефактах, представленных археологией.
Страницы книги, посвященные этой теме, чрезвычайно важны по двум причинам.
Во-первых, крайне важна сама идея, согласно которой генофонд популяции неподражаемо воплощается в памятниках материальной культуры, отражающих, само собой, и определенную духовную культуру.
Во-вторых, благодаря этой плодотворной идее и на основе изучения топографии палеоартефактов были получены карты распространения доминирующих культур в Северной Евразии эпохи палеолита, соответствующие границам палеогенофондов. Они позволяют сделать важнейшие выводы, проливающие свет на самые интимные моменты происхождения рас, и делают книгу Балановских аргументом в куда более ответственном разговоре, нежели сравнительно узкая тема русского генофонда. Если что и вызовет мировой научный резонанс, так именно эти карты и посвященные им страницы.
Идея заявлена авторами так:
«Главный постулат — наличие в общем случае связи между материальной культурой и генофондом: если материальная культура на двух территориях различна, то мы вправе предполагать, что и генофонд населения различается, если материальная культура сходна — будем считать сходными и генофонды».
Итак, различие в генофондах выражается различием в материальных культурах: разные генофонды порождают разные культуры. Смелый тезис, который разделяет и всячески пропагандирует автор этих строк. В философском смысле он выглядит так: гены определяют дух, этничность первична во всех отношениях, «кровь есть душа» (Библия).
Авторы настолько уверены в своей правоте, что считают:
«Для изучения прошлого генофонда есть и иной путь. Это анализ всего массива археологических данных, то есть находок культуры человека, а не его самого… Недостаток этого пути — такие данные свидетельствуют о материальной культуре древнего населения, а не о его генофонде. Хотя бесспорно, что связь между археологическими культурами и генофондами носителей этих культур велика и несомненна». Предполагается, что «выявленные закономерности в географической изменчивости материальной культуры отр