НАСКОЛЬКО МЫ ОТДЕЛЬНЫЙ ЭТНОС
Однозначный ответ на этот вопрос в книге Балановских найти трудно. Ведь он равносилен вопросу о генетическом ядре, отличающем нас от других народов мира, или об этнической границе, отделяющей всех русских от всех нерусских. А эту границу должны определять, в первую очередь, гены. Но Балановские принципиально против такого понимания генофонда. Попытку выделить «ген русскости», генетическое ядро русского народа и т. п. они считают заведомо несостоятельной, а потому и не пытаются. Их главный тезис: «”Русских генов” — нет!» (314).
Является ли, тем не менее, русская этническая граница четкой или расплывчатой? Ответ Балановских противоречив.
С одной стороны, авторы подчеркивают феноменальную эндогамность русских: «Основной массив русских заключал браки по поговорке “хоть за курицу, да на свою улицу”, и именно этот массив определяет структуру генофонда» (171). Иными словами, русские сохранились как русские именно потому, что всячески избегали этнически смешанных браков. Следовательно, представляют собой какую-никакую цельность и особость.
С другой стороны, авторы никогда не упускают малейшего случая напомнить о современной, древней и древнейшей метисации, если таковая имела (или даже могла иметь) место быть у наших предков. Более того, они возвели факт славяно-финской смешанности отдельных русских популяций (на востоке и отчасти в центре русского ареала) в перл творения и объявили эту смешанность конституирующим признаком русскости.
Вопреки разысканиям антропологов, установивших биологическое единство русских на всем пространстве их сколько-нибудь компактного расселения от Калининграда до Владивостока, Балановские увлеченно педалируют теоретическую невозможность сохранения русскими этого единства за пределами «исконного» ареала расселения:
«Огромный современный ареал русского народа включил территории, коренное население которых генетически было совершенно иным: Урал, Сибирь и Дальний Восток, Северный Кавказ и Закавказье, Среднюю Азию…Русское расселение на обширных территориях должно было привести к изменениям как в генофондах коренных народов (которые смешивались с русскими), так и в генофонде русских популяций на новых местах обитания (которые смешивались с коренным населением). Даже если бы смешения были невелики, их генетический результат был бы существенен — слишком сильно различались два контактирующих генофонда. Но исторические источники однозначно свидетельствуют о большой интенсивности смешений».
Авторы, однако, не ссылаются на эти источники, почему-то. А интересно было бы на их взглянуть, поскольку по моим данным нет никаких оснований преувеличивать ни такую интенсивность, ни, что гораздо важнее, ее последствия.
Это в теории кажется, что огромная Сибирь должна была переварить сравнительно немногих русских пришельцев, сильно изменить их генофонд. На деле же одна из главных причин сравнительно быстрой и легкой колонизации этих пространств состоит в их не просто малой — ничтожной заселенности. Почему Западная Сибирь оказалась покорена Ермаком во главе менее 550 казаков? Да потому, что она вся насчитывала не более 30 тысяч т. н. ясачных (т. е. плативших ханам подать) людей, разбросанных по этой необъятной территории! (Вся армия хана Кучума не превышала 10 тыс. человек.) За первые сто лет колонизации это количество сократилось до трех (!) тысяч. Неужели можно думать, что такая прививка способна не то что сформировать новый генофонд за Уралом, но хотя бы поколебать его русскую идентичность?!
Да, казаки тотально брали себе инородческих женщин, имели смешанное потомство, не спрашивая инородцев, мало способных к сопротивлению. Но сколько было тех казаков? Сколько их метисированных потомков дожило до наших дней? А вот староверы, в статистическом количестве хлынувшие в Сибирь после 1666 года — нет, эти были строжайше эндогамны. Когда же началось действительно массовое заселение русскими Сибири и Дальнего Востока, а это произошло уже после реформ Александра Второго 1860-х годов, в условиях русского демографического взрыва, то русские ехали целыми селами и семьями, везли с собой жен и детей, особенно при Столыпине. Про советские времена и говорить нечего: миграция русских за Урал была государственным делом, гендерный фактор официально учитывался политикой заселения, был предметом отчетности. Благодаря чему сегодня Сибирь и Дальний Восток есть русская земля, а русские там коренной народ не хуже прочих. Биологическая однородность русских за Уралом — факт, зафиксированный антропологическими исследованиями — может привести в недоумение только тех, кто не знает историю.
А взять, напротив, Кавказ и Закавказье! Пусть Печорин похитил Бэлу, но в целом русско-мусульманский брак был большим исключением (в Средней Азии и на Северном Кавказе особенно). Пусть Грибоедов женился на Нине Чавчавадзе и Петру Багратиону подобрали русскую жену, его, правда, не терпевшую, но и русско-грузинские, русско-армянские браки заключались редко. И не только из-за религиозных барьеров (армяне — монофизиты, с точки зрения православия это еретики, подлежащие анафеме), но прежде всего из-за того, что населяющие эти территории народы все выросли из кровнородственных общин, а потому эндогамны донельзя и вовсе не стремились родниться с русскими.
Не потому ли сами Балановские вынуждены свидетельствовать достаточно резкую генетическую отграниченность Кавказа от русских территорий даже в наши дни?
Напомню, что переписью 1989 года доля этнически смешанных семей в СССР вообще установлена 17,5 %, а у русских она составляла всего 14,5 %. Причем в это число статистика включала и русско-белорусские, и русско-украинские браки, которые вряд ли назовешь смешанными, поскольку генетически все три этноса относятся к одной большой подразделенной популяции восточных славян. В недавнем прошлом было принято великороссов, малороссов и белорусов считать одним русским народом, что, как видим, генетически совершенно оправдано. Таким образом, смешанное потомство на русской генетической периферии, разумеется, есть, но преувеличивать его значение не следует.
В свете сказанного не более чем мрачной мизантропической фантазией выглядит такой пассаж Балановских: «По-видимому, есть все основания считать, что русская колонизация Сибири, Кавказа и Средней Азии так же изменила генофонд этих регионов, как английская колонизация изменила генофонды Северной Америки или Австралии, а испанская — Южной Америки» (283).
Как уже не раз говорилось выше, территория не может обладать ни генофондом, ни популяцией (это популяция, напротив, обладает территорией), но дело даже не в этом. Приведенное сравнение абсолютно некорректно по сути.
Во-первых, в Южной Америке благодаря целенаправленной активной метисации трех рас уже к началу XIX века произошло рождение новой, вторичной расы — расы метисов («латиносов»). В этом процессе приняли участие европеоиды (испанцы, португальцы), негроиды (массово завезенные из Африки рабы) и автохтоны второго порядка, представляющие собой потомство мигрировавших в Америку палеомонголоидов, ассимлировавших без остатка автохтонов первого порядка (изначальных), имевших, согласно недавним раскопкам, австралоидное (неандерталоидное) происхождение. Нигде больше в названных Балановскими регионах ничего подобного не происходило.
Во-вторых, в Северной Америке и, отчасти, Австралии имел место обычный геноцид местного коренного населения. Особо следует отметить, что в силу расовых установок англичане принципиально не смешивались с местным населением. Не зафиксировано ни одного (!) примера смешанного англо-аборигенного потомства в Австралии, в Танзании. А в Северной Америке англичане не только сами почти не смешивались с индейцами, но и вырезали, именно по расовым соображениям, примерно двести семей франко-индейского происхождения во время англо-французской войны за Канаду.
Ни того, ни другого (ни массового смешения до состояния вторичной расы, ни массового геноцида) на землях, колонизированных русскими, не было. И уже не будет, так как разбуженное Перестройкой национальное сознание малых коренных народов России приняло установку на отказ от смешанных браков.
Таким образом, найти что-то общее в том, как поступали европейцы, с одной стороны, — и русские, с другой, колонизируя посланные им судьбой пространства, просто невозможно.
Зачем Балановские идут на такой очевидный трюк, вопреки истории и очевидности? Ведь идею о смене этнической идентичности зауральскими русскими они ничем подкрепить не могут и даже не пытаются. Они объясняют свою позицию сами: «Для нас такой взгляд важен потому, что говорит о правильности изучения русского генофонда именно на его “исконной” территории» (283). Понятно: исключив из анализа популяции зауральских русских, авторы совершили капитальную методологическую ошибку; они, естественно, хотели бы оправдать ее и подкрепить с исторических позиций. Но получилось не так. Одна фантазия породила другие, вот и все.
Чем, как не фантазией, не основанной на фактах, можно, например, назвать такое их рассуждение: «Генофонд русского населения Сибири будет соотноситься с “собственно русским” генофондом примерно так же, как современное население Австралии — с английским генофондом, а Мексики — с испанским» (283). Не говорю уж о принципиальном отличии судьбы английского генофонда в Австралии (оставшегося в относительной целости) от испанского в Мексике (полностью растворившегося). Но и сегодняшняя судьба русского генофонда за Уралом не дает пока оснований тревожиться об его радикальном изменении.
Вдвойне неправильным и провокационным выглядит совет Балановских: «Важно лишь различать, где русское население — коренное, а где появилось в ходе колонизации».
Однако, если на то пошло, то, во-первых, ареал, именуемый Балановскими «исконным», тоже когда-то был отчасти колонизирован славянскими племенами, нашими предками. А во-вторых, кто из крупных народов в Сибири не колонизатор? Якуты, явившиеся из Забайкалья и осевшие в Якутии в XV веке? Татары, пришедшие с Чингис-ханом? Даже циркумполярные народы, как нетрудно догадаться, не зародились у кромки Ледовитого океана и не произошли там от моржей или белых медведе