прямым, а на востоке и северо-востоке даже вогнутым (курносым) носом. Генетика тех и других имеет много существенных различий.
Итак, можно вполне определенно резюмировать: по всей без исключения собранной Балановскими обширной, разнообразной и хорошо верифицируемой информации, трехчленная структура русского генофода расположена по оси север — юг. Именно «генетические различия между русским югом и русским севером… определяют большую изменчивость русского генофонда в целом» (145). На мой взгляд, это подразумевает наличие как минимум двух исходно отличных друг от друга палеопопуляций. Объективно.
Авторы не слишком охотно (ввиду своей увлеченности финской гипотезой), но признают: «Нельзя также исключить, что предковые группы южных и восточных славян были исходно генетически различными»[69] (150). Вольно или невольно[70] они усиливают это предположение важным и вполне достоверным аргументом от науки, смежной с палеоантропологией: «Учтем еще возможность исходной разнородности этих племён вследствие предполагаемого их восхождения к двум (а не к одной) древнеславянским археологическим культурам» (52).
Две исходно генетически различных предковых группы у русских, две основные диалектные группы русского языка, две древнеславянские культуры… Разгадку русской гетерогенности, несомненно, надо искать здесь. Примем эту данность как задание на будущее союзу генетиков, антропологов, лингвистов и археологов.
Ну, а пока что вспомним три могущественных исторических обстоятельства.
Во-первых, следует обратиться к исторической проблеме присхождения летописных славянских племен.
Прежде всего нужно подчеркнуть: славяне есть автохтонное население Восточно-Европейской равнины, зародившееся в том числе и на этих просторах. Так позволяет утверждать археология.
Далее. Славяне с самого начала не были гомогенны. Все иностранные средневековые авторы указывают на подразделенность древнейшей славянской популяции на склавинов и антов[71]. Кто они такие?
По мнению проф. В. В. Мавродина, под этими этнонимами скрываются собственно славяне (склавины, склавены в транскрибции неславянских авторов) и выделившиеся из них в III–V вв. анты, которым, однако, суждено было не стать отдельным народом, а вернуться в общеславянское лоно позднее, в VI–VII вв. Главным местом антского этногенеза, по археологическим данным, стало «слияние двух очагов восточнославянского этногенеза, прикарпатского и среднеднепровского, в процессе которого переплавлялись в славянство остатки гето-дакийских, фракийских, кельтских, скифских и сарматских племен, колоризуемых славянами». Теми «собственно славянами», которые уже успели сложиться в начале I тысячелетия н. э. «на огромной территории от Левобережья Среднего Днепра до Эльбы, от Померании, Лужиц и Бреста до Закарпатья, Приднестровья и Нижнего Днепра» в виде культуры «полей погребальных урн». Возникшей, в свою очередь, на протославянской основе, в формировании которой приняли участие культуры «ленточной керамики», Триполья, «лужицкой культуры» и «культуры скифов-пахарей».
Таким образом, мы видим, что славянство, едва успев сложиться, уже выделило из своего состава антскую популяцию, весьма этнически пеструю и специфическую. Популяцию, тем не менее, в целом отчетливо славянскую. О чем свидетельствует не только тот факт, что геты и даки антропологически сходны со славянами и имеют много общего с ними в одежде, вооружении и быту (греческие и римские писатели вообще настаивают на их тождестве). Но и наличие в древней (римской поры!) Дакии славянской топонимики.
Что до скифов-земледельцев, оставивших сотни городищ от Днестра и Припяти до Северного Донца, обитавших в Среднем Приднепровье, в т. ч. на Киевщине и в самом Киеве, то «эволюция культуры земледельческого населения ведет ее от земледельческой скифской культуры к культуре “полей погребальных урн” времен готов, гуннов и антов, причем… последняя является дальнейшим развитием первой, затем к культуре VII–VIII–IX вв., за которой укрепился термин “раннеславянской”, и, наконец, все это покрывается слоями культуры Древней Руси XI–XII веков»[72].
В наборе этнокомпонентов, перечисленных Мавродиным, вызывает вопросы не иранский (близкородственные скифы и сарматы) или фракийский (близкородственные фракийцы и гето-даки), а только кельтский компонент. Но поскольку кельты, по-видимому, проходили некогда с севера Европы через Русскую равнину на запад, как и иранцы на юг, наличие здесь некоторого шлейфа вполне вероятно. Оно отчасти также подтверждается топонимикой.
Таковы были анты этнически, генетически. Но не таковы были склавины (славяне верховьев Днепра, Волги, Оки, Западной Двины и Приильменья), в этногенезе которых не было ни скифов и сарматов, ни гетов, даков и фракийцев, а были с начала I тысячелетия, главным образом, протославянские, но также и широко рассыпанные по лесной зоне, хотя и крайне малочисленные, протофинские, протобалтские и, возможно, кельтские племена охотников и рыболовов, создателей простенькой культуры «ямочно-гребенчатой керамики». А также безымянные праевропейцы, доиндоевропейцы-ностратики, в которых следует видеть в той же мере протофиннов или протолитовцев, в какой и протославян.
Впрочем, судя по размерам городищ, среди которых максимальным считается 70×50 м2, речь следует вести не о племенах, а лишь о семьях и родах[73], во многих из которых дивергенция финнов и славян либо еще не произошла до конца, либо, напротив, уже сменилась своей диалектической противоположностью — реверсией единого праевропейского типа под видом ассимиляции. Ассимилировали, конечно, более многочисленные и культурные славяне — более отсталых и малочисленных финнов и литовцев, причем без их истребления и даже выселения[74]. Финская топонимика — реликт той эпохи. При этом «племена северной лесной полосы искони были протославянскими», а «Припятская, Деснинская и Верхнеднепровская (главным образом западная ее часть) области были основными землями протославян»[75].
Процесс этой первичной ассимиляции в северной лесной зоне заканчивался, когда в VI веке значительная часть антов покинула свой исконный ареал и ушла на юг и восток искать счастья с ордами гуннов и аваров, чтобы затем раствориться, порой без следа, среди других народов. Еще часть ушла по найму служить в Византию — и тоже не вернулась. В образовавшуюся нишу хлынули их дикие родственники с севера, склавины. Благо политическое объединение с антами на почве сопротивления вначале готскому нашествию, а впоследствии аварскому каганату (т. н. Волынский союз) уже состоялось. Самостоятельная цивилизация антов, на пороге которой они уже стояли, в результате так и не сложилась. Культуре «полей погребальных урн» пришел конец. После 602 г. этноним «анты» в источниках не упоминается.
Объединение склавинов с антами вызвало, как это бывает в подобных случаях (объединение монголов с родственными чжурчженями в XII–XIII вв., русских с украинцами в 1654 г. и т. д.), прилив энтузиазма, «пассионарности», выразившийся в экспансионистских устремлениях. Славяне, теперь их так уже можно называть, дружно и фронтально двинулись на Дунай и «сели» там, как сообщает летописец. Не все, конечно, а лишь те, кто не предпочел остаться дома, но и этих было немало.
Однако в VII веке славян повыбили с Дуная болгары (тюрки из орд Аспаруха), а в IX веке еще и венгры (тоже тюрки, но другие). Из Центральной и Западной Европы, где славяне распространились, дойдя до Фульского монастыря, лесов Тюрингии, прирейнских земель и самой Дании, их по мере сил стали выдавливать германцы, начиная еще с готов, сильно подрезавших с запада и юга славянский ареал.
Южные, центральноевропейские и западные славяне не могли больше вести экспансию на юг и запад, перед ними встала другая задача: сопротивляться захвату их земель и последующему подчинению, порабощению и ассимиляции. Для них начались долгие века упорной борьбы (с переменным успехом) за выживание, самотождественность и т. д. Многие славянские племена и даже народы так и сгинули в этой борьбе. Отступать/наступать на восток они тоже не очень-то могли: для этого пришлось бы вести войну на два фронта: с германскими, к примеру, захватчиками и восточнославянскими автохтонами, впоследствии русскими. Впрочем, полякам уже с Х века, а в дальнейшем и литовцам этой участи избежать не удалось.
Восточным славянам, неуклонно растущим в числе, путь на запад оказался закрыт по той же причине. В результате они двигались по пути наименьшего сопротивления — все дальше и дальше на восток (лишь много позже, при Олеге, Игоре, Святославе и Владимире — также и на юг). Двигались всем долготным фронтом, сохраняя при этом те этногенетические особенности своих популяций (племен, попросту), которые сложились со времен склавинов и антов. Продвигаясь с запада на восток, племена тянули за собой генетический шлейф в том же, естественно, направлении (142). Отсюда именно широтная изменчивость как основная.
Сказанное объясняет резкую специфику русского Юга, отчасти Центра, но не вполне объясняет, однако, резкую специфику русского Севера. Мало того, что он в принципе отличается в целом от Юга и Центра, но и еще: русские центрально-южные популяции более гомогенны, «тогда как северные популяции занимают каждая особое место» (290).
Возможно, это связано с приходом варягов-руси, но не только.
Во-вторых, данными Балановских подтверждается гипотеза профессора А. Г. Кузьмина о том, что в IX веке на Восточно-Европейскую равнину к летописным славянским племенам пришли совсем другие славяне: русы (русь), притом двумя потоками — с юго-запада и с северо-запада. Но те, что шли с юга, через Подунавье и Приднепровье, несли в себе иллирийский подмес