Или тот же лосось: пока жирует в Тихом океане — это, выходит, одна популяция, а как явится в Охотское море на нерест — так сразу другая? Или, все-таки, та же самая?
Одна реплика авторов помогает понять, что за досадная аберрация произошла с их пониманием популяции. В небольшом разделе «Система популяций» они пишут: «От локальных популяций мы поднимаемся к народам… Народ лишь в чрезвычайно редких случаях соответствует самому нижнему уровню популяционной системы, ее кирпичику — элементарной популяции… Обычно же каждый народ и сам является иерархически организованной системой популяций. И яркий пример тому — русский народ. Его “кирпичиками” — локальными популяциями — являются города, деревни, села, погосты, починки, поселки, выселки… Группа локальных популяций составляет популяцию более высокого уровня — волость (сельсовет), сельсоветы объединяются в районы, районы — в области, области — в регионы (например, Русский Север) и только далее уже следует этнос (русский народ)» (30).
В этих словах отчетливо видны два момента, с которыми нельзя согласиться и которые стали для Балановских камнями преткновения.
Во-первых, мы видим: авторы пытались идти от частного к общему, от части к целому. А надо бы, в первую очередь, — от целого к части, от общего к частному, как того требует классическое определение популяции. Ибо иначе получится, как в знаменитом анекдоте про слона, которого по частям описывали пять слепых. Но ведь целый слон — это и не хвост, и не хобот, и не бивень, и не нога, и не бок, хотя все это у него имеется. Вначале необходимо определить, что же общего у данных популяций; надо удостоверить, какой вид (этнос) они все представляют; выяснить, что в каждой из них имеется от целого, как она с целым связана.
Во-вторых, отчетливо видна ущербность привязки к административному делению.
Балановские считают — и это глубоко верно — что этнос (синоним: народ, племя, нация) есть «универсальная единица популяционной системы» (24). Но тогда о каких «популяциях» в административных границах можно говорить? Мне здесь видится противоречие, ведь русский этнос ни с одной из них не совпадает. Ибо нет таких этносов: «архангельские русские», «калининградские русские», «курские русские», «московские русские», «сибирские русские», «русские села Кукуева»…
Есть генеральная популяция русских вообще. Это популяция, как говорят биологи, «разделенная», то есть имеющая в себе локальные популяции низшего уровня, могущие незначительно отличаться генетически друг от друга. К ним относятся и эксклавы, будь то Калининградская область или некий район Лондона. И эти эксклавы пребудут частью генеральной популяции до тех пор, пока не перемешают свой генофонд с автохтонами (например, в Лондоне) или мигрантами (например, в Калининградской области) до степени утраты идентичности.
Но одно дело — эксклав, со всех сторон обтекаемый иными этносами. Учет политических (область) или административных (район) границ, его определяющих, в этом случае оправдан. А другое дело — проживающие бок о бок в самой России разные русские популяции более низкого уровня, чем народ в целом. Это не эксклавы, они не отделены чужими территориями, не разделены морями и пустынями, а потому не подлежат выделению по административному или географическому признаку.
Вполне понятно, что некоторая генетическая разница подобных отдельных популяций такого большого, географически разбросанного народа, как русские, — есть неизбежность. И Балановские — великие специалисты, говорю это без малейшей иронии, именно по этим тонким различиям генофонда, описанным ими в разных системах и картографированным. Вот на этих-то замечательных, уникальных картах наших авторов и видны воочию истинные границы популяций! Которые могут совпадать, а могут и далеко не совпадать с административными. Как то и положено биологическим общностям.
В чем же смысл выделения в «локальные популяции» соседних, близлежащих сел или областей, если у них не различаются генофонды? Нет никакого смысла! Это противоречит хрестоматийному пониманию популяции. Но Балановские противоречат и сами себе, поскольку знают и убеждают нас, что «целые области пространства характеризуются сходными значениями генных частот» (16). Вот через эти сходные значения и определяли бы популяции!
И наоборот: как можно говорить о популяции, скажем, всего Русского Севера, когда Балановские отчетливо и очень убедительно выделили там как минимум два русских ареала, чей генофонд отличается по целому ряду позиций от всех остальных, указывая именно на наличие разных русских популяций в данном регионе? Вот эти два ареала, биологически заметно иные, — безусловно и есть локальные популяции русского народа, а какими административными границами они при этом очерчены (или не очерчены) — не суть важно.
Философия популяции, как и философия ареала имеет у Балановских ряд странностей и вызывает резкое неприятие именно с философских, логических и мировоззренческих, позиций.
Балановские начинают с человечества как популяции самого высокого уровня, чей ареал — вся планета Земля. С этим невозможно согласиться.
Как следует из хрестоматийного определения, нельзя, к примеру, говорить о популяции просто рыб в Охотском море, но говорят лишь о популяциях вида: трески, наваги, иваси, палтуса и т. д. в этом море. Разве можно иметь в виду под популяцией механическую сумму всех рыб водоема? Это недопустимо в терминах науки. Нельзя сложить навагу с иваси, добавить туда палтуса и треску и все это вместе взятое назвать популяцией Охотского моря.
Но Балановские утверждают обратное: «Все человечество представляет собой одну гигантскую популяцию, подразделенную на множество меньших… Это принцип матрешек» (335); «Все человечество представляет собой многоуровневую, иерархическую популяцию, и почти каждая конкретная популяция и сама состоит из нескольких субпопуляций, и входит в состав популяции более высокого иерархического уровня» (336).
Это что-то странное.
Выше уже говорилось, что ни калининградцы, ни москвичи, ни сибиряки — не популяции, ибо популяция не тождественна просто населению. Не является популяцией и не тождественно человечеству и население всей «ойкумены».
Виды (в данном случае расы) или подвиды (в данном случае этносы) могут быть представлены популяциями, которые маркируют собой тот или иной ареал. Но механическое сложение видов и подвидов (рас и этносов) не дает еще один особый вид — «человечество», претендующий на ареал типа «Земной шар». Человечество само по себе популяцией не является, это вообще лишь фикция, прижившаяся в политическом лексиконе, типичное «воображаемое сообщество» по Б. Андерсону, не существующее как факт.
Однако есть, очень условно говоря, антропосфера[24], которая состоит из как минимум трех подразделенных популяций, а именно трех рас: европеоидной, монголоидной и негроидной. Помимо этих изначальных, первичных, больших рас, есть множество производных, вторичных, гибридных, возникших в ходе бесчисленных миграций и метисаций. Все эти расы, первичные и вторичные (третичные, десятичные и т. д.) являются подразделенными популяциями и представлены разными этносами, которые также, в свою очередь, подразделяются на субэтносы.
Балановские, в отличие от некоторых новомодных умников, прекрасно сознают и подтверждают реальность рас, за что им честь и хвала. Но не имеют смелости осмыслить этот факт до конца и сделать соответствующие выводы. Мы уже видели эту робость мысли на примере установления ареала исследования по произвольным границам СССР. Теперь то же самое следует отметить на примере определения разного рода популяций, начиная с «человечества».
Спускаясь с этой вершины ступень за ступенью, Балановские говорят нам о популяции Северной Евразии, затем — даже о популяции Сибири и т. д. Обоснованно ли?
Теоретически в границах Северной Евразии вообще нет и быть не может никакой единой популяции (единого вида, как мы поняли из хрестоматийных текстов). Однако авторы на ней настаивают и даже говорят о некоем едином генофонде этого ареала (371).
Что же это за популяция такая проживает в регионе Северная Евразия? Уж не советский ли народ, в реальность которого нас заставляли верить[25]? Но СССР не есть этнически целостный регион, не есть ареал какого-либо одного вида. Он четко делится на зоны европеоидные, монголоидные и зоны разных степеней градиентной метисации (Алтай, Урал). Это зоны видов, а «североевразийская» популяция — есть генетический нонсенс, поскольку видом не является.
Соответственно, следует понимать, вопреки уверениям Балановских, что никакого «самостоятельного генофонда» в рамках всего СССР (Северной Евразии, ойкумены) нет и быть не может.
Точно так же невозможно принять всерьез тезис Балановских: «Вся Сибирь рассматривается как одна подразделенная популяция» (334). Но Сибирь же населена разными расами и этносами, чистыми и микшированными. О каком едином «сибирском» виде, о какой, следовательно, единой «сибирской» популяции можно говорить?!
Столь очевидные нелепости, да еще и выстроенные в систему, в иерархию приоритетов, позволяют говорить о глубокой порочности метода авторов.
Главная проблема, которую не смогли решить Балановские, носит философский характер и проходит по разряду логики и методологии.
Чтобы обозначить границы русской популяции, нужен биологический эталон: идеальный, образцовый русский генофонд. Где его взять? Сами генетики его заведомо дать не могут, т. к. ничто не определяется через самое себя.
Зато такой биологический эталон знают и могут одолжить генетикам (для первоначального отбора материала) антропологи, тем более что способность поверять данные генетики данными антропологии уже подтверждена самими генетиками[26]. Известны комплексы антропологических т. н. маркеров (признаков, критериев) многих этносов, в том числе русского. Такой комплекс, в своем максимальном выражении, и дает искомый эталон, теоретический абсолют. Вот его-то и должны были бы найти на пространстве нашей Родины и обследовать генетики, а затем, проведя замеры в разных регионах, отследить границы и полноту соответствия эталону.