Короткое потепление, которое было коснулось его существа, так же незаметно испарилось. Может быть, лишь затем, чтобы воскреснуть в памяти в самый неподходящий момент? Как знать. Будущее неизвестно.
Он прощально обволок прыгающего по льдине Кешу токами манипуляторов, зарегистрировал изменение химической формулы Кешиной крови, что, возможно, отражало радостное возбуждение, и, немного помедлив, включил в самом себе мощнейший распылитель материальных частиц.
Все произошло бесшумно и невидимо. Через долю секунды он, в виде сгустка космической энергии, уже пересекал галактику по диагонали.
Когда вертолетчики спустились на льдину, они нашли Кешу в совершенной растерянности.
— Только что он стоял здесь, — твердил наш робинзон, озираясь по сторонам. И приходил в отчаяние, видя, что его решительно не понимают. — Ну говорят же вам, — сердился он, — это мой приятель. Лунный человечек или что-то в этом роде. Не могу я без него улетать, как вы не понимаете! Он маленький, железный на вид. Фигурой похож на пирамидку из спичек. Он ведь мог провалиться между льдинами. Надо искать!
Спасатели потоптались для на гладком снегу, не обратив ни малейшего внимания на отпечаток — как им показалось — птичьих лап. Находят только тогда, когда знают, что ищут!
Неведомое бродит вокруг нас, протягивает к нам руки, но мы не умеем еще коснуться этой руки. Человеческое рукопожатие подобно мельничному жернову: оно способно раздавить, как хрупкие раковинки, то, что грядущее могло бы положить нам на ладонь.
Расстроенного Кешу с трудом усадили в вертолет.
Вечерние сказки на Водолее
Из созвездия Водолея небо кажется совсем иным, чем из Солнечной системы. Звездное шитье складывается в узоры, неведомые землянам, а от одного края горизонта к другому движется чужеродное светило. Посади там в шлюпку и отправь по морю самого опытного морехода-землянина — на планетах Водолея тоже есть моря, — как бывалый кормчий сразу собьется с курса. Он повернет в одну сторону, думая, что увидел Полярную звезду, нашел ориентир, но звезда задрожит, замигает и быстро-быстро засеменит мохнатыми ножками по небосклону. Так и будет моряк носиться за обманчивыми небесными огнями наподобие гончей, потерявшей нюх, пока его не разобьет о берег или не захлестнет волной. Впрочем, лучше всегда надеяться на счастливый конец!
Именно так, слово в слово, если перевести с водолейского, говорил дедушка Данулеф своему маленькому внуку, когда однажды вечером они сидели на морском берегу. Море было масленисто, ровно, лишь у самой кромки лениво колыхались бугорки пены; внук бросал в них камнями.
Каждый вечер старый Данулеф рассказывал своему внуку разные истории. Он придерживался старинных взглядов и считал, что гармоничного развития ребенка можно достичь лишь путем живого общения, а не под действием микроучебников и макролекций. К тому же старик любил малыша, и ему нравилось забавлять его. Старый и малый, как известно, легко находят общий язык. Даже на Водолее. Данулеф присел на перевернутую раковину и усадил рядом мальчика, заботливо надышав над ним прозрачный полог от комаров или от других жалящих тварей. Затем набил пучком водорослей свою алмазную трубочку, которая служила ему уже третье столетие, — хотя алмаз на Водолее не так прочен, как на Земле, — и сказал, поглядывая на сиреневый воздух, сквозь который уже проступали первые звездочки:
— Знаешь ли ты, малыш, что хотя Вселенная очень велика, в ней все и всегда оканчивается хорошо?
— Догадываюсь, что она велика, — уклончиво ответил умный ребенок. — Вчера после обеда мы потихоньку поднялись в стратосферу и сами видели, что небо почернело. Значит, ему наступал конец. Но добраться до края у нас не хватило времени.
— О, нет, — улыбнулся дедушка, пока откладывая выговор за самовольство, — вы ошиблись. Это был не конец. Это было только начало. Вселенная как раз и начинается за нашей орбитой. Все пространство, занимаемое Водолеем, не более чем тесный дом, с дверцей на Главную улицу Мироздания.
Так как на планете водолейцев не существовало ни улиц, ни домов — ее жители ночевали в воздушных пузырях, которые воздвигали собственным дыханием всякий раз заново, — то неизвестно, понял ли дедушку мальчик. Он промолчал. Хитрец знал: лучше деда не прерывать, тогда тот еще долго не вспомнит, что пора спать.
Истории, рассказанные Данулефом, касались какой-то неизвестной, а может быть, и выдуманной планеты, название которой внук выговаривал как "Си-ми-ля". Эти истории были собраны в очень старой книге с разрозненными страницами так, что если на одной странице история начиналась, то ее продолжение оставалось неузнанным, а если существовало окончание — недоставало начала. Взрослые давно потеряли интерес к этой книге, разуверившись в ее достоверности. Полной манящих тайн она оставалась только для детей. В тот вечер Данулеф прочел вот что.
"К одному физику постучался человек.
— Добрый вечер, — сказал он.
— Да, конечно, — пробормотал ученый муж, который только что позавтракал и собирался отправиться на службу. — Вы хотели сказать "доброе утро"?
Человек не обратил внимания на его слова. Он сел посреди комнаты и начал говорить:
— Можно исцелиться от любви, но как утолить желание проникнуть за границу искривленного пространства? Как умереть, не дописав уравнения сверхсветовой скорости? Только это — реальные заботы, достойные нашего века! Смешно думать, что назначение людей замыкается на них самих. Человек — это форма борьбы с энтропией. Его задача собирать рассеянную в хаосе энергию, воссоздавать солнца…
— Если вы имеете в виду прогресс техники… — начал хозяин, выразительно обращая взгляд в сторону портфеля и шляпы.
Незнакомец усмехнулся.
— Можно создать машину какой угодно сложности, способную решить любую математическую проблему, но передоверить ей мир нельзя. Машина будет творить свое дело столь точно, что в поле ее зрения не смогут попасть такие расплывчатые понятия, как добро и зло. А это как раз то самое, что движет людьми и останавливает их в последний момент, когда от пропасти не более чем полшага. Машина рухнет в пропасть, человек— нет. Но ведь можно запрограммировать машину, близкую к идеалу? С учетом всего, даже пропасти.
— Едва ли. Я убежден, что человек мыслит не только серым веществом мозга, но всем телом. Даже более: в какие-то критические минуты, когда ему это очень надо, он может подключать свое сознание к космическим силам. Скажем, к полям.
— Мы не знаем, что такое поля! — Хозяин начинал раздражаться.
— Вот именно. Не знаем. Следовательно, все "за" столь же правомерны, как и "против". Мы не знаем слишком многого. Например, не знаем, что такое огонь. Я спросил знакомого химика: вы можете заключить огонь в пробирку и исследовать его? Не процесс, не результат горения, а целостность? Он сначала рассмеялся, а потом задумался.
Человек провел ладонью по лбу. Он был бледен, на лбу блестел пот.
— Вы задумывались над составом горючего звезд? Над источником их энергии? Вы скажете: всем известно, что звезды — это невообразимо огромные ядерные котлы? Так нет же! Тон задают отнюдь не термоядерные реакции! Мы просто не понимали до сих пор логику природы. Я наблюдал и размышлял… у меня есть точная формула… Время! Оно и направлено всегда в одну сторону. У Вселенной нет ни верха, ни низа, но есть правизна и левизна. Почему? Направленность времени не умозрительна, она создает энергию. Вот чем живо Мироздание: Временем!
Физик слушал уже гораздо внимательнее.
— Все это любопытно и ново, — сказал он. — Но только ведь вы не держитесь на ногах. Вы больны или просто не в своем уме!
Человек засмеялся. Встал со стула и направился к двери. От порога обернулся.
— Спокойной ночи, — очень вежливо сказал он.
— Как вас зовут?! — закричал физик, хватаясь за голову.
— Иванов, Петров, Ньютон, Эйнштейн, Любищев, — бросил тот через плечо. — Какой толк называть имя, которого вы не знаете? А когда оно станет знаменито, у вас отпадет охота задавать глупые вопросы. Я иду спать. Я не спал четверо суток, понимаете? И провалитесь вы со своей тупостью!"
Дедушка никогда не читал больше одной истории зараз. Было время поразмышлять и пофантазировать вволю.
Следующий вечер выдался не таким безмятежным. Вся громада воды, зелено-черная, а под солнцем серая, как морщинистый древесный ствол, стала дика и угрюма. От фиолетовой полосы на горизонте двигалось факельное шествие: волны шли строем, неся на гребнях белые огни. Над берегом, вместе с грохотом прибоя, витал водяной туман брызг.
Дедушка-водолеец развернул книгу и начал читать, по обыкновению, с полуслова.
"— Покажите мне ваши растения, — приказал вооруженный человек, врываясь в дом Садовода. — Говорят, они могут родить в тысячу раз обильнее, чем наши обычные? Это не вранье?
— Нет, — ответил Садовод. — Но вы пьяны, и я не могу отвести вас к моим растениям. Я готовлю свой дар для трезвого мира. Мои растения воспитаны так, что они скорее умрут, чем станут переносить запах алкоголя.
— Какая чепуха, — пробормотал вооруженный, однако благоразумно удалился. Пьяные тоже ощущают голод, а так как производят мало, им зачастую нечем его утолить.
Слухи крепли: в теплице живут растения, которые могли бы без труда накормить всех! По городу слонялись хмельные толпы. Они осаждали дом ученого. Его защищали трезвые. Но ведь трезвым надо работать, они не могли нести охрану круглосуточно. И в некий поздний час между полуночью и рассветом нападающие вышибли дверь.
…Садовод остался лежать у порога. Они перескочили через него и бежали по лестницам, через внутренний дворик, по которому протекал искусственный ручей, поивший теплицу.
Наконец она открылась перед ними во всей красе. Где обычно висит один плод, там их зрела тысяча! Где рос одиночный колос — поднимался дружный сноп.
Вбежавшие протянули руки, чтобы сорвать плоды и колосья. Но запах алкоголя достиг листьев и по сосудам стеблей проник в корни. Гордые растения не могли бежать или защищаться. Они предпочли погибнуть. Так воспитал их ученый.