Они завяли все разом, и волшебный сад исчез навсегда".
— Как жаль! — огорченно воскликнул внук.
— Да, очень, — согласился старый водолеец. — Беда в том, что те люди слишком многое могли, например убивать, и так мало знали! Учиться надо очень прилежно. Помни об этом всегда, малыш.
Внук с готовностью кивнул. Дед продолжал наставительно:
— Существа с планеты Си-ми-ля ошибались. Считали себя высшим проявлением материи, а были, напротив, ее упрощением. Сыновья звезд, чьи плазменные тела свободно передвигаются в космосе, в примитивной механике человеческого мозга увидели бы лишь вырожденные материи — так невелик диапазон их ощущений! Нам с тобой остается радоваться, что звезд во Вселенной больше, чем людей, — пошутил дед.
И все-таки оба водолейца с безотчетной тревогой взглянули наверх. В густом небе, расплываясь, горело неяркое одиночное светило — черный диск в платиновой короне. Отходящее ко сну море мирно шелестело в пасмурном вечере. Звезд светилось великое множество, а людей не было совсем.
Ночью поднялся сильный ветер. Косой, он шел поперек волн, срывая их верхушки. Из темноты, словно ниоткуда, круша камни, взлетала шипящая громада, пена вспыхивала белыми факелами.
При свете дня тоже шло соревнование волн: кто дальше заползет белым языком по песку? Запах моря походил на запах надкушенного плода, в нем ощущалась свежесть живых тканей. Мокрые камни блестели ярче воды.
— Интересно, — задумчиво проронил внук, видя, что дедушка приготовился читать дальше. — Существовала Земля на самом деле?
— Вот уж не могу тебе сказать. Скорее всего название выдумано. Какое-то допотопное слово! Впрочем… Ну, слушай же!
"Завлаб скосил глаза в сторону. Он отчаянно завидовал. За окном, которое начиналось низко, у его колен, видна была знакомая до мельчайших подробностей институтская площадь. Зеленая, с кисейными ветками фонтанов. С таким обилием и разнообразием дорожек, что за его бытность заведующим лабораторией — а еще раньше научным сотрудником, как до того студентом и практикантом, — не протоптали ни одной лишней тропы. Не возникало надобности: все возможные спрямления были предусмотрены архитектором.
Нетронутый лес подступал к институту вплотную. Из него, подобно пловцам из пучины, выглядывали ажурные антенны, башня с квантовыми часами, которые идут с отставанием на одну минуту в тысячу лет. А выпуклые округлые крыши были похожи на грибные шляпки. Домов и светящихся вечерами окон было много, но они не мельтешили. Редкие пешеходы пересекали площадь.
Завлаб давил в себе зависть; она все шипела и шипела по-змеиному. Мир стал слишком просторен! А ему хотелось вокруг себя толкотни потных тел, зычных окриков, беззлобной брани, раскатистого хохота. Хотелось работы до изнурения, до блаженной тупости, когда голова словно промыта насквозь, а мускулы подобны камню. Хотелось копать землю лопатой, дерево рубить топором, долбить скалу киркою. Словом, всего того, что ему недоступно, увы, и что ожидает десятерых счастливчиков в течение шестидесяти отпускных дней.
Бригада комплектовалась в родном институте Пространственных движений, но была неподотчетна руководству института. На строго добровольных началах ее командиром неизменно избирался Алик Сомов. Не доктор наук, даже не аспирант. И тут уж ничего не попишешь: лаборант Сомов обладал деловой сметкой, которая помогала ему вырвать буквально из-под носа у других жаждущих дефицитные наряды. Благодаря Алику Сомову, и никому другому, уже четвертый год осчастливленные его выбором сотрудники отправлялись дружной артелью то на юг, то на север, к торосам Антарктики, или на болота в джунгли. Туда, где пасовали механизмы и требовались руки.
Усилием воли подавив вздох, завлаб перевел взгляд на лаборанта. Тот сидел за пультом в неприступной позе. Завлаб видел, что один из счетчиков ошибается на пикосекунду, но промолчал. Одна триллионная — вполне допустимая мера точности, к тому же не время делать выговоры, раз приходится выступать просителем.
— Алик, я же не за себя хлопочу, — в который раз проникновенно начинал завлаб. — Мне вы можете отказать…
— И откажу, — буркнул лаборант, не поднимая головы.
— … но Железнову, надежде всего института… да что там! Мировой науки. Завтрашнему академику, хотя он почти ваш ровесник…
— Не давите мне на самолюбие, — огрызнулся Сомов.
— …разностороннему эрудиту… а не вам говорить, как важно хорошее образование при физической работе!.. Отличному спортсмену, вулканологу-любителю… нет, вы, сознайтесь, полезли бы в жерло вулкана? А он спускался. Заметьте, дважды!
— Нет вакансий, — скучно отозвался лаборант, переключая тумблер. — Бригада собрана полгода назад. Думаете, мне было легко пробить именно нашу бригаду на эти распрекрасные раскопки в Каменной пустыне? Да я, как древний китаец, извивался в коварстве и любезностях…
Лаборант смотрел на своего начальника узкими от обиды глазами.
— Обещал я ему, Алик. Поймите меня.
— Не пойму, Рамзес Петрович. Не рассыпайте легкомысленных обещаний в следующий раз.
Замигал зеленый огонек внутренней связи.
— Ну? — рявкнул сердитый Алик в пустоту. Пустота отозвалась с виноватым покашливанием.
— Такая незадача… Ленана Юрьевна, плазмоинженер, повредила ногу… Охромела… Повариха наша. Каталась в обеденный перерыв с горы, подвернула лыжу, ну и… Отвезли в больницу.
Завлаб рассеянно взглянул на летнее марево в разъеме окна и тотчас представил невидную за деревьями, хрустально отполированную гору искусственного льда. "Хорошо бы нарзану сейчас", — подумал он.
— Та-а-ак… — зловеще прошипел Алик. — Вычеркиваю Ленану Юрьевну из списка.
— Вместо нее можно Анечку или Светлану из молекулярной фонотеки, давно просятся… — зачастил сладкий голос.
Но Алик уже надавил кнопку и оборвал его, словно нитку перегрыз свирепыми, блестящими от белизны зубами.
Завлаб, меланхолично склонив редеющую макушку, все еще отстраненно размышлял о нарзане.
— Повезло вам, Рамзес Петрович, — вдруг услышал он неправдоподобно прекрасные слова. — Беру вашего академика. Поварихой. Пусть проштудирует рецепты полевой кухни. Горючее — костер. Усваивать лучше методом гипнотического сна. Ленту дам.
— Алик, как говорится, по гроб жизни не забуду!
Завлаб с лучезарной улыбкой выкатился за дверь.
Свирепый Алик подумал: "Шефа бы с собою взять. Пусть бы попотел, попрыгал. Взбодрился. Где это видано, человеку не больше восьмидесяти, а он уже лысеет"".
Четвертая история оказалась еще более причудливой. Она имела к тому же историческое вступление.
"Тридцать первый век принес системе звезды Бернарда, ближайшей небесной соседке Земли, неожиданные затруднения. Удобно расположившись на своем рукаве галактики, обитатели Главной планеты никак не могли предположить, что с течением времени их колонии на астероидах и дальних планетах захотят обособиться. А случилось именно так.
Главная вынуждена была наблюдать с некоторой растерянностью, что забытые понятия возникают снова то здесь, то там. Общепланетный язык в короткий срок подвергся заметной трансформации. Все равно как если бы жители Калипсо еще могли объясниться с марсианами, но многие обороты речи и выражения уже вызывали бы обоюдные насмешки. Достигнутое с такими мучительными усилиями взаимопонимание на глазах давало трещину. На планету Ино-26, признанную зачинщицей, была снаряжена экспедиция.
Заметим сразу, что это произошло уже после того, как была открыта структура эмоций и выведен баланс горя и радости. Было установлено, что нормальный бернардинец за жизнь получает от внешнего мира семьдесят процентов радостных ощущений и тридцать процентов печальных. Иногда горести шли, как говорится, сплошняком, утешало лишь сознание, что на будущее их останется меньше. С другой стороны, долгое безоблачное счастье почему-то ни у кого не вызывало беспокойства…
Вторжение на Ино-26 имело целью предотвратить изгибы истории молодой планеты: сегодняшняя психология инонян была такова, что убедить их могло лишь превосходство силы. Ни логика, ни чудеса науки их не трогали. Нужен был добрый старый мордобой, нечто вроде лихих рыцарских турниров, когда правоту утверждают бицепсы и бойцовская отвага.
Высокоумные бернардяне с Главной набрали контингент добровольцев. Их обучение проходило на вольном воздухе: осваивались приемы бокса, борьбы, фехтования, боя на дубинках.
Передовой десант уже высадился, и задерживалось лишь прибытие главнокомандующего, который спешно проходил курс всех военных наук. Это был молодой, упитанный, жизнерадостный мужчина небольшого росточка.
Не переставая подшучивать над собой и другими, он погрузился в личную межпланетную ракету и отбыл на Ино-26.
Во время перелета, даже в состоянии невесомости, он с азартом отрабатывал мускульные упражнения и штудировал конспекты.
Все вокруг казалось ему удивительно симпатичным: уютная пустота космоса, сиреневые звездочки в дальних созвездиях.
"Нет, — думал командующий, бодро направляясь к ожидавшей его у полосы приземления группе генералов, — отличная все-таки штука — семьдесят процентов радости. Допускаю, что когда-нибудь доживу и до своих тридцати процентов. Да это еще когда будет!"
Он споро шагал по выжженному полю и даже подпрыгивал от нетерпения.
Первое, что ему бросилось в глаза, была унылая физиономия генерала, который заплетающимся языком отдал ему рапорт.
— Здорово, друзья! — рявкнул командующий в ответ. — Ну-ка, покажите мне последнюю сводку боевых действий.
Бледный, поминутно вздыхающий адъютант подал листок сначала своему грустному генералу, а тот вялым движением протянул его командующему.
Судя по сводке, дела шли неплохо.
Аборигены затаились среди камней и. безмолвно наблюдали за высадкой десанта.
— Великолепно, — объявил маленький командарм. — Всем благодарность, и да здравствует победа!
— Ура, — прошелестело по рядам.
— Ура, — вздохнул генерал.
— Да что такое? — удивился командующий. — Вы недовольны моим назначением?