К у р м а ш. Момент сейчас, конечно, самый критический.
Д ж а л и л ь. Вопрос о сроке, о дате дня «X» — это вопрос о том, способны ли мы сейчас найти, изобрести, выдумать что-то! Если мы не дезинформируем Хелле и Ольцша…
Б а т т а л. А что здесь выдумаешь?
К у р м а ш. У меня все время не выходит из головы Хисамов. Ямалутдинова я знал по Тильзиту. Парень как парень. Неплохой. Но как нашему Фархаду удалось установить связь с ним как с руководителем подпольной группы? Почему они вдруг открылись друг другу? Кстати, этого самого Ямалутдинова назначили пропагандистом в культвзвод. Хисамов уже перетащил его.
Б а т т а л. Но Фархад же проверенный человек. Член комитета! Так мы и друг до друга доберемся! Что? И друг друга подозревать?!
Д ж а л и л ь. Если нужно, я буду проверять и тебя! Курмаш прав!
Б а т т а л. Не знаю.
К у р м а ш. Кто такой Ямалутдинов сейчас? Мы знаем это? Нет. И с чего вдруг Хисамов вступает в контакт с какой-то неизвестной подпольной группой? Что, если все это приманка?
Б а т т а л. Для чего?
Д ж а л и л ь. Хисамов в комитете отвечает за ликвидацию провокаторов. Он — чистильщик. Деталей подготовки к восстанию не знает.
К у р м а ш. Да, не его сфера, слава богу.
Б а т т а л. Фархаду я доверял. И доверяю.
Д ж а л и л ь. Я тоже доверял. И доверяю. Но доверие доверием… За нами сейчас судьба полутора тысяч человек. И у нас совершенно нет времени на проверку.
Стук в дверь. На пороге — у н т е р - о ф и ц е р с пистолетом на левом боку и е ф р е й т о р с автоматом на груди. У обоих на рукавах повязки со свастикой.
У н т е р - о ф и ц е р. Хайль Гитлер!
В с е (чуть вразнобой). Хайль!
У н т е р - о ф и ц е р. Проверка документов, господа.
Д ж а л и л ь. К вашим услугам! Пожалуйста! (Наливает бокал вина.) Не подкрепитесь, господин унтер-офицер?
У н т е р - о ф и ц е р (просматривая аусвайс у Баттала). Нельзя. Служба.
Д ж а л и л ь (подавая свои документы). И это верно, что служба.
У н т е р - о ф и ц е р (возвращая документы Курмашу). Все в порядке, господа. Можете продолжать.
Патруль щелкает каблуками, уходит. Дверь закрыта.
К у р м а ш. Где гарантия, что это обычная проверка?
Снова стук в дверь, но уже почтительный… К е л ь н е р.
К е л ь н е р. Господа что-нибудь желают?
Д ж а л и л ь. Господа желают, чтобы их оставили в покое!
Кельнер исчезает. Долгое молчание.
В партии, которую мы сейчас разыгрываем, нужен резкий и неожиданный ход. День «X» — не четырнадцатого августа, а двадцатого. С этой датой мы сами должны выйти на абвер. Я хочу выйти на Ольцша… Сейчас нужна жертва фигуры.
К у р м а ш (вскочив). Ты не должен. Это не твоя работа! Я — против!
Б а т т а л. Лучше мне! Не на Ольцша, конечно. Не мой уровень. На Хелле.
Молчание.
(Закрыв глаза.) Как только потом отмываться?
К у р м а ш. Отмываться? Мы все смертники. Смерть нас отмоет добела.
Б а т т а л. Стать агентом — это работать на них.
К у р м а ш. Конечно. Симуляция здесь не пройдет.
Д ж а л и л ь. Да, лучше тебе. (После паузы.) А сможешь?
Б а т т а л. С моей наивной физиономией, наверное, можно выпутаться?
К у р м а ш (Джалилю). Я — за этот ход. Но — не ты. Не забывай, помимо всего прочего, ты поэт. Кроме того, и в чисто организационном плане… И я не могу. На нас — организационная сторона. Только Баттал! (Батталу.) Ты должен спровоцировать, и причем немедленно, свой собственный арест. В открытую заводи разговоры в легионе о дне «X». В открытую поноси всё и вся. Весть о двадцатом, не о четырнадцатом, а о двадцатом августа ты должен принести Хелле в своих зубах! И вот после того, как тебе выбьют зубы, после угроз и пыток ты признаешься и дашь, выдашь ему эту дату. Если в абвере потребуют стать их агентом, ты должен дать и такое согласие. Но ты должен пойти на это сознательно. Если только видишь в себе силы. Здесь никто не может заставить. Потому что все это уже за гранью человеческого.
Б а т т а л. Я понимаю.
Молчание.
Д ж а л и л ь. Тогда слушай внимательно. Досье на нас у Хелле наверняка есть. Поэтому в общем плане говорить о нас ты, по-моему, можешь.
К у р м а ш. Обязательно!
Д ж а л и л ь. Деталей можешь не знать — не твой участок работы. Твое дело — пропаганда, листовки. Но попутно, попутно ты должен убедить Хелле… Понимаешь, убедить! Сорвался, стал в открытую все нести, потому что нервы не выдержали! Плети все, что угодно… Что подпольные организации созданы во всех лагерях. Что есть связь с немецким подпольем, польским Сопротивлением, нашими разведорганами. Пусть у них возникнет аппетит. Наш единственный ход в игре — разжечь этот аппетит! Чтобы они не торопились нас глотать до четырнадцатого!
Б а т т а л (усмехаясь). Все-таки сны сбываются. Сегодня видел тошнотворное что-то. Как будто меня вешали и все не могли повесить.
Молчание.
Д ж а л и л ь. Когда я приезжаю в лагеря, бывает такое чувство, что перед тобой плесень. Нечто вроде трухлявых грибов. Тусклые, пустые глаза. И в легионе. Самое страшное — глаза людей, поддавшихся разложению… Немцы ставят под ружье целые соединения. Некоторые сломались из-за страха. Другие потому, что бросили кость их национальному эгоизму. Даже школа мулл есть! Школы пропагандистов, открыли дома отдыха для легионеров, в крепкие крестьянские хозяйства возят, в публичные дома коллективные экскурсии. Это ведь все обработка!.. Этот позор нужно обратить в славу. Чтобы ни одна сволочь в мире не могла никогда сказать, что с человеком можно сделать все, что угодно. Врешь, не сделаешь! Для этого ты, Баттал, и должен идти в пасть к ним. Чтобы они поперхнулись! Чтобы мы застряли в их горле, как кость! Чтобы мы разодрали это горло четырнадцатого до крови!
Б а т т а л. Я подготовлюсь.
Д ж а л и л ь (после паузы, словно самому себе). Самое трудное — это выстоять без надежды, без тонкого лучика света…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Решетки и застенки камер, зарева пожарищ, вздымающиеся над черными обуглившимися остовами рухнувших городов, женское лицо с ищущим взглядом и слезой на щеке — образ пылающего в огне человеческого мира.
Молодая ж е н щ и н а с распущенными волосами шьет рубашку и поет.
Д и л ь б а р.
Дильбар поет — она рубашку шьет,
Серебряной иглой рубашку шьет.
Куда там песня — ветер не дойдет
Туда, где милый ту рубашку ждет.
Атласом оторочен воротник,
И позумент на рукавах, как жар.
Как будто все сердечное тепло
Простой рубашке отдает Дильбар.
Вот и последний стежок… Посмотри, мама. Ему понравится?
С т а р у х а . Некому уже больше одеть эту рубашку. Нет рук, которые бы взяли ее. Нет уже больше моего сына. Земля стала ему рубашкой.
Д и л ь б а р. Неправда. Неправда!
С т а р и к. Да, ничего уже теперь не коснется его. Ни пуля, ни железо, ни человек.
Д и л ь б а р. Нет-нет! (Обратись к другому.) Пойдем скорее на почту. Надо быстрее отправить мой подарок.
Ч е л о в е к. Какой подарок? Кому?
Д и л ь б а р. Ты спрашиваешь — кому? Ты был его другом!
Ч е л о в е к. Он мертв. Предатели не живут… Даже в памяти. Не упоминай больше его имени.
И м н о ж е с т в о д р у г и х л ю д е й. Рубашка? Какая рубашка?
— Этого номера полевой почты уже не существует. Мы не можем послать посылку.
— Его разорвало на моих глазах. Мы бежали на прорыв, и взрывом мины…
— Он погиб во время перестрелки. Они перебили абверовцев и ночью стали переходить реку. Он погиб еще во время восстания в первом батальоне.
— Голубая рубашка? Ему не нужна ваша рубашка. Есть достоверные данные, что на нем черный мундир. Он забыл вас. Забыл родину. У него очерствело сердце, и он забыл все! Таким, как он, нужна не рубашка, возвращающая жизнь, а саван мертвеца!
— Его нет, нет!
Д и л ь б а р. Вы не знали его. Как может очерстветь его сердце, если он любит меня? Как может он умереть, если я люблю его? (Оборачиваясь.) Но даже если он погиб, засыпан землей, то он все равно ждет моего подарка! В моей рубашке он оживет!
Г о л о с а. Сумасшедшая!
— Она свихнулась!
Д и л ь б а р. Это древнее поверье. Народ не может обмануться. (Полуулыбаясь-полуплача.) Если его тело в ранах, раны зарубцуются. Даже пепел, если только собрать его и накрыть рубашкой… Даже пепел!
Г о л о с. Она сошла с ума!
Д и л ь б а р. Это мир сошел с ума. Он взял у меня моего любимого и не отдает. Я найду тебя, милый! Я найду и спасу тебя! (Уходит в мир, в котором пылает война.)
Дильбар идет —
Она рубашку милому несет.
Куда там ветер — песня лишь дойдет
Туда, где милый ту рубашку ждет.
Появляется С.
С. (глядя на идущую женщину). С замороженной улыбкой на лице, с обезумевшим взглядом огромных глаз, с ребенком в руках, замотанном в грязное тряпье, куда ты идешь, неизвестная мать моя? Линии фронтов, горящие поля, хаос вздыбленной земли. Пляшет смерть перед тобой, а чистая любовь твоя даже не замечает ее. Ты веришь, что твоя любовь спасет любимого, что она заставит отступить от него и смерть?.. Взрывы, горит земля, черный дым и пламя, пламя… Иногда память как вязь снов. Снов детства.
Д в о е э с э с о в ц е в в ч е р н о м. Кто такая?
Д и л ь б а р. Меня звали Евой когда-то. Я ищу своего Адама. Вы его не видели? Я вышила ему голубую рубашку!
Э с э с о в е ц. Документы?
Д и л ь б а р (показывая рубашку). Вот. Я сама вышила ее.