Д р у г о й э с э с о в е ц. Отбери у нее это тряпье. Обыскать!
Д и л ь б а р. Отдайте мне голубую рубашку.
Э с э с о в е ц. Направо. Лицом к стене! Быстро.
Ч е л о в е к в б е л о м х а л а т е. Зубы! Поднять руки. На месяц ее хватит. Налево! Шнель!
Э с э с о в к а с х л ы с т о м в р у к е. Шнель! Поля империи ждут антропогенных удобрений. Быстро! Костедробилки стоят из-за отсутствия мешков. Работать! Шнель!
С. Сначала нас держали вместе с матерями. Мы не имели и отдельных номеров. У нас были те же номера, что и у взрослых. Та только разница, что пятизначный номер не помещался на маленьких ручонках, и нам вытравляли его на бедре… А потом нас отделили. В память навсегда врезано это воспоминание. Меня уводят, а мать склонилась с толстой иглой над грубой мешковиной. Чему она улыбалась, тогда? Какая картина стояла тогда в ее неподвижных глазах?
Эсэсовка с хлыстом в руке уводит Р е б е н к а — он плачет, цепляется, кричит, глаза матери незрячи, слух ее поражен, она держит в руках мешок.
Д и л ь б а р (любуясь своим шитьем и напевая).
Рубашка сшита. Может быть, вот тут
Еще один узор и бахрома.
Глядит Дильбар с улыбкой на шитье,
Глядит и восхищается сама.
Вдруг заглянул закат в ее окно
И на шелку зарделся горячо.
И кажется Дильбар, что сквозь рукав
Просвечивает смуглое плечо.
(Глядя на мешок и поднимаясь.) Я опять сшила тебе рубашку. Слышишь, милый?.. Я прошла уже тысячи километров, и везде — страдания, смерть, кровь. Почему ты не отзываешься? Куда ты ушел? Столько мертвых, и каждый из них с твоим лицом! Как мне узнать тебя?.. Чей-то стон. Наверное, это стонет израненная земля? Или души погибших взывают к любви? А может… Может, это стонет твоя душа? (Уходит, тает, словно видение.)
С. Странен этот мир. Странен, прекрасен, печален.
Появляется П о э т.
О н (глядя в ту сторону, в которой скрылась женщина). Так часто я вижу тебя. Ты как будто утренний туман родных полей. В каком-то снежно-белом платье. (Внезапно.) Кто? Кто здесь?
С. Я.
О н. А-а, ты мой двойник. Все идешь по следу?
С. Да.
О н. Скоро уже этот след оборвется.
С. Ты чувствуешь это сам?
О н. Грязь, смрад, смерть. А я вижу порой, как жизнь снова входит в берега и дети бегут в лугах. Слышу, как поют шмели свою колыбельную цветам. Цветы тоже как дети, и их много у земли… От слез потемнели избы сел, репейник цветет. Нас не будет, но через слезы, пепел человек опять вернется к себе. (Страстно.) К своей доброй сути. И земля опять оденется в зелень, просветлеет. А там, где серый бурьян, чтобы согреться глазам детей, из ран, кровавых ран земного сердца, проклюнутся цветы.
С. Да, все будет так.
О н. Так? Скажи, в мире, в котором живешь ты, уже нет зла, крови? Молчишь?.. Конечно, человек растет медленно. Смешно, наивно думать, что все придет так быстро. Но ведь придет! Хочется думать, что придет! Ведь так?
С. Наверное, иначе все бессмысленно. Человек или пуля? Трава или коса? Меня это интересует. Что сильнее? Огромная, продуманная до мелочей нацистская машина или человек?
О н (после паузы). Я хочу испытать последнее. Последнее в этом мире.
Появляется П а л а ч.
П а л а ч. Торопишься? Все скоро испытаешь. Все.
О н. А тебе уже не терпится положить в карман свои тридцать марок? Проверь лучше гильотину! Вдруг затупилась?
П а л а ч. Мне не платили бы жалованья, если бы я не ценил свое ремесло. Инструмент всегда в порядке. Никто не любит нас, а мы необходимы.
О н. И палач страдает. (Издеваясь.) Его мечта — получить благодарность от казненного. (С.) Выходит, и в палаче живет что-то человеческое. Как долог еще путь. Сколько нечеловеческого надо еще вытравить из человека.
П а л а ч. О чем он? Свихнулся? Многие свихиваются.
О н. Не дождешься ты благодарности. Разве только жалости? Мне жалко в тебе человека, который умер. Первый человек, которого ты казнил, был ты сам.
П а л а ч. Я первый, будут и последние. (Безумно.) Когда я стану главным палачом мира, на земле останутся одни головы. Головы! Желтые, белые, черные! (Хохочет.) Миллиарды голов!
С. А ты знаешь, палач, что поэты не умирают. В этот раз тебе не удастся ничего.
П а л а ч. Головы и марки!
О н. Иди прочь! Я еще жив.
П а л а ч. Для каждого приговоренного я на этом свете последний человек. Меня вы все видите последним. А на том свете я — первый! К тому первому приходит человеческая душа? (Все более безумно.) Все вы ко мне приходите! Ко мне!.. Сколько уже вас! (Защищаясь.) Не надо! Не надо! Меня любить нужно! Любить!
О н. Прочь.
Палач исчезает, растворяется во мраке.
(Обернувшись к С.) Иди и ты. Твое время не пришло. Мой след еще не оборвался. Нужно сделать еще несколько шагов.
С. А что заставляет тебя делать эти шаги? Что тебя заставило принять немецкую присягу, заменить лицо маской? Почему ты не побоялся окунуться в самую грязь? Я часто думаю, смог ли бы я поступить так. Ведь ты поэт. Тебя взяли в плен раненым. Перед судом совести ты был бы оправдан. Ведь ты мог остаться просто пленным. И, может быть, выжить? Ведь сотни тысяч людей…
О н. Что? (Очнувшись.) Разве ты еще здесь?
С. Прости. (Уходит.)
О н. Один и тот же сон. Каждую ночь. (Немигающим, остановившимся взглядом смотрит сквозь пространства.) Я вижу тебя всегда в снежно-белом платье. Ты словно утренний туман родных полей. И так похожа на Дильбар, что иногда я не различаю… Понимаешь, не различаю!..
Возникает Д е в у ш к а - п е с н я.
Вот. Опять? (Шепотом.) Наклоняясь, тихим голосом ты шепчешь мне что-то. Что?
Д е в у ш к а - п е с н я. Я шепчу тебе о любви.
О н. Да-да. И каждую ночь. Ты приходишь, а я точно оказываюсь в другом слое сна. Тревожной рукой ты гладишь мне волосы. Знаешь, пробуждение и сладко и горько одновременно. Зачем ты приходишь ко мне, моя муза? Твоя судьба здесь, как и моя, — немота, смерть. Тебе здесь не место.
Д е в у ш к а - п е с н я. Мое место не только там, где красота. Оно всюду, где человек.
О н. Тебя убьют здесь, как и меня.
Д е в у ш к а - п е с н я. Меня убьют, если ты не защитишь меня, если откажешься от меня. Я прихожу к тебе для того, чтобы ты выполнял свой главный обет. Обет поэта.
О н. Трудно писать рядом со смертью. Она все обессмысливает.
Д е в у ш к а - п е с н я. И именно поэтому ты будешь писать. Чтобы противостоять смерти. И ты не умрешь, пока не напишешь своих главных стихов.
О н. Может быть. В голову приходят образы. Но я ничего не записываю. А столько мыслей! Порой они идут как лавина. Я столько бы написал теперь.
Д е в у ш к а - п е с н я. Все это время я буду с тобой.
О н. Да, будь со мной.
Д е в у ш к а - п е с н я. Я с тобой. Я рядом. Помни об этом.
О н (шепотом). Да. Да.
Д е в у ш к а - п е с н я. Я буду с тобой всегда. Даже и после смерти. Всегда, вечно. Благодаря тебе, таким, как ты, живу я. И благодаря мне будешь жить ты. Вечно. Вечно.
Шепот становится тише. Все заволакивается пеленой, исчезает.
Р у н г е и Я м а л у т д и н о в. Быстро входит Х е л л е, берет лежащую на столе трубку телефона.
Х е л л е (по телефону). Да, господин полковник… Да!.. Нет, это не входит в мои функции. Командуете легионом вы, и эта сторона по вашей части… Склады с оружием должны быть взяты под усиленную охрану. Всюду усиленные караулы… Желательно делать это незаметно. Часть охраны можно прятать в помещениях… Еще одна рекомендация. В эти дни как можно больше учебных занятий с легионерами. У них не должно быть ни минуты времени… Да, наблюдается некоторая активизация. Я незамедлительно доложу вам. (Вешает трубку.)
Р у н г е. Я займусь гримом.
Х е л л е. Сделайте из него красавца.
Рунге выходит.
(Помолчав.) Так, листовки появляются снова?
Я м а л у т д и н о в. По рукам ходят. Многие уже намекают…
Х е л л е. На что же?
Я м а л у т д и н о в. Вроде двадцатого. Больше так сейчас слышишь. Но никто толком не знает. Должен быть какой-то сигнал.
Х е л л е. Сигнал…
Я м а л у т д и н о в. Мне не доверяют. Не знаю почему.
Х е л л е. Ничего, ничего. Главная работа еще впереди. Ведите себя пока так же. Без назойливости. Я думаю, мы заставим их поверить в вас.
Я м а л у т д и н о в. У меня бессонница. Я не могу спать. Я боюсь спать, потому что проговариваюсь во сне.
Х е л л е. Запомните одно, Ямалутдинов. Если выступление произойдет раньше, чем я полагаю и чем вы мне сообщите о нем, то первой жертвой окажетесь вы. Первое, что они сделают, предположить нетрудно. Они ворвутся сюда. А список осведомителей будет лежать даже не в сейфе, а вот здесь… в ящике стола… Ганс!
Появляются ф е л ь д ф е б е л ь и Р у н г е.
Проводи его, Ганс.
Фельдфебель и Ямалутдинов выходят.
Р у н г е. Загримировали. И все же я думаю, зря мы Хисамова взяли. Он еще мог пригодиться.
Х е л л е. Я все больше склоняюсь к мысли, что мы имеем дело далеко не с дилетантами. Курмаш был взят в плен при выброске к нам в тыл со спецзаданием. Прошел проверку в гестапо и абвере. Но, может, главным его заданием было проникновение в легион? И не он один такой. Хисамов еще сослужит нам службу. Сейчас мы вернем ему доверие, и его можно будет использовать и во время следствия. Это птичка более хитрая, чем Ямалутдинов.
Р у н г е. Меня настораживает, не знаю почему, Баттал. На первом допросе он кочевряжился, кочевряжится и сейчас. И в то же время у меня ощущение, что он заговорит… Я бил его по почкам, чтобы не оставлять внешних следов.