Х е л л е. Что, думаете, подсадная утка?
Р у н г е. Надо немедленно приступать к арестам.
Х е л л е. Рано, Рунге, рано. Схватим верхушку, а далеко ли копнем вглубь? Вы уверены, что у них нет еще второго подпольного комитета, который в случае провала первого…
Р у н г е. Чересчур тонко. Как бы не порвалось все.
Х е л л е. Боитесь? На душе неспокойно? Конечно, первую обойму, если они опередят нас, они разрядят сначала в меня, потом в вас. Впрочем, в вас даже в первую очередь. В вас и Ганса.
Р у н г е (криво усмехаясь). Почему же?
Х е л л е. Слава о вас вместе с криками ваших жертв разносится далеко. Вы с нашим милым Гансом, так сказать, великие мастера. Ну, а я всего лишь подмастерье, да и то в области… э-э психологии. (Смеется.) Ну хорошо. Ожоги, кровоподтеки… Все на месте?
Р у н г е. Сейчас покажу.
Вводят Х и с а м о в а. Он обезображен, в рваной одежде. Ф е л ь д ф е б е л ь в угрюмом молчании наносит еще один штрих — разрывает на спине рубаху, обнажая покрытое ссадинами и ожогами тело.
Х е л л е (приглядываясь к Хисамову). Ничего.
Р у н г е. Я бы пустил еще кровь. Пусть будет и настоящая кровь.
Х е л л е. Ганс!
Ф е л ь д ф е б е л ь. Есть.
Х и с а м о в. Зачем кровь? И так на себя не похож.
Х е л л е. Ганс все сделает аккуратно.
Х и с а м о в. Но скажите, чтобы не увлекался!
Х е л л е. Ганс, не увлекайся.
Хисамов и фельдфебель выходят.
Включите запись, Рунге. Надо все же послушать и звуковой фон.
Рунге уходит в другой кабинет. Через мгновенье оттуда, как удар шквала, — ругань следователя и рев, крики истязуемого на допросах человека.
Р у н г е (выглядывая). Как? Убедительно?
Х е л л е. Убавьте немного звук… Так. (Делает жест рукой.)
Становится тихо. Появляется Р у н г е.
Р у н г е. А может, подвергнуть Баттала еще раз обработке? Настоящей?
Х е л л е. Выдержать, не предав, можно всегда. Боль имеет свои границы. Ее заменяют смерть или беспамятство.
Р у н г е. Боль есть боль.
Х е л л е. Это так, но от человека, заранее готового принять все, до смерти включительно, иногда невозможно что-либо получить. Что, если Баттал — это определенный ход в игре? Так не лучше ли ответить на этот ход. Чтобы что-то узнать, есть разные средства. Не только пытающие и выпытывающие, в коих вы, Рунге, специалист, но и провоцирующие и дразнящие. А они мне тоньше щекочут нервы. (Потянувшись и сделав несколько упражнений.) Что ж, будем работать.
Рунге поднимается.
Включите запись. Дверь пусть будет полуоткрыта. Потом я закрою ее сам. И пусть введут…
Снова звучит запись истязания человека, рвет нервы крик Хисамова — полуживотный, получеловеческий, его перебивает ругань Рунге, и опять вопль, рев, стоны, крики: «Кто? Кто? Отвечай, кто?» — «Не знаю я ничего! Не знаю!» — «День и час восстания, отвечай! Структура организации, отвечай!» — «Нет, шкура! Покупай других!» Вводят Б а т т а л а. Ошеломленный криком, знакомым голосом, он застывает на пороге. Стремительно вылетает из своего кабинета Р у н г е.
Р у н г е (обернувшись, с хорошо разыгранной яростью). Тащи его в камеру, Ганс! На лед! На гвозди!
Ф е л ь д ф е б е л ь выволакивает Х и с а м о в а — ноги его ползут, — с силой швыряет на пол. Хисамов в крови.
Ф е л ь д ф е б е л ь (пиная). Вставай, свинья!
Х и с а м о в (шатаясь, поднимается). Не того выбрали, гады! Не из того я материала, что вам нужен… Ничего вы из меня не выжмете.
Р у н г е. Посмотрим, что потом запоешь. Один электрод я посажу тебе на живот, другой суну в ягодицы, а фокусом лучей буду поджаривать… знаешь что? Когда поджаривается эта яичница, у людей, даже совсем лишенных слуха, прорезается голос.
Х и с а м о в (вдруг как бы увидев Баттала). Ты, Абдулла? Чистенький? Взяли вместе, а ты чистенький?
Р у н г е. Он не такой дурак, как ты.
Х и с а м о в. Чистенький? А я в крови! И вы же, вы же мне не доверяли?
Р у н г е (фельдфебелю). Убрать.
Х и с а м о в. Будь проклят, продажная тварь, Иуда! Предатель!
Пинки, затрещины. Хисамов падает от удара. Фельдфебель волочит его к выходу. Рунге выходит вслед за ними.
Х е л л е (после паузы). Проходите, Баттал. Проходите. У вас было время для раздумий. Я не сторонник тяжелых методов допроса, но поймите, их приходится применять.
Б а т т а л (разыгрывая обреченность). Я буду говорить.
Х е л л е. Вот это уже другое дело. Для начала меня интересует ответ на один вопрос. День восстания? Кажется, его именуют как день «X»?
Б а т т а л. Я член комитета. Но функции у нас у всех жестко разграничены. Организационная сторона этого дела лежит не на мне.
Х е л л е. Меня интересует день, на какой намечено выступление.
Б а т т а л (после паузы). Двадцатого.
Х е л л е. Почему двадцатого? Именно двадцатого?
Б а т т а л. На днях годовщина создания легиона.
Х е л л е. Ну?
Б а т т а л. Это время нам очень удобно для связей. Надо решить много организационных вопросов. Поэтому на эти дни падет самый разгар подготовки.
Х е л л е. Выходит, двадцатого? А чем вы можете подтвердить эту дату?
Снова Р у н г е.
Р у н г е. Приехал шеф. Машина у подъезда.
Х е л л е. Хорошо. Отложим ненадолго беседу. Проводите его, Рунге. Пусть подождет.
Рунге и Баттал выходят. На пороге — начальник восточного реферата имперского управления безопасности О л ь ц ш а. Приветствия.
Сегодня вечером хотел выехать к вам с докладом, герр гауптштурмфюрер!
О л ь ц ш а. Слушаю тебя.
Х е л л е. Кое-что прояснилось. Листовки размножены на ротаторе, находящемся в Волго-Татарском комитете. Подлинник изготовляется на пишущей машинке татарской студии радиостанции «Винета». Черновик одной из них вчера обнаружен при негласном обыске в комнате Залилова в Берлине. Налицо, таким образом, довольно разветвленная сеть, охватывающая своим влиянием как подразделения легиона, так и Волго-Татарский комитет.
О л ь ц ш а. Я обещал рейхсминистру, что в первой половине августа я уже смогу доложить, что этот вопрос закрыт.
Х е л л е. Мне нужно еще несколько дней. Есть ряд неясных вопросов. Кто будет выступать, когда, каким образом? Еще в тумане вся расстановка сил. Необходимо пересмотреть решительно весь состав легиона.
О л ь ц ш а. На твою ответственность, Франц, На твою личную персональную ответственность. Смотри не переиграй!
Х е л л е. У охоты свои свои правила. Нажимать на спусковой крючок нужно не позже, но и не раньше. И еще одно: охотнику нужно обладать крепкими нервами.
Долгое время молча смотрят друг на друга.
Б а т т а л и Д ж а л и л ь.
Д ж а л и л ь. Тебя выпустили?
Б а т т а л. А почему бы не выпустить? Арестовали за болтовню, слов доносчика, к счастью, никто не подтвердил, поэтому пришлось освободить. (Усмехаясь.) Такова версия моего возвращения.
Д ж а л и л ь. Ну?
Б а т т а л. Мне нужно добыть подтверждения, что выступление двадцатого. И держать Хелле в курсе о каждом вашем шаге. В частности, о тебе. Сейчас вот за нацистской литературой приехал.
Д ж а л и л ь. Дальше?
Б а т т а л. Быть может, действительно меня спасла моя наивная физиономия? Не знаю, убедил ли я Хелле. Скорее всего, он сделал вид, что я его убедил.
Д ж а л и л ь. Так думаешь?
Б а т т а л. Завтра опять встречаюсь с ним на какой-то вилле.
Д ж а л и л ь. Чем интересовался? О чем спрашивал?
Б а т т а л. Структура организации. Состав комитета. Есть ли связи с нашими разведорганами?.. Я напел в общем плане, как договаривались, про польское Сопротивление. Вопросы скачут, скользят, повторяются в разных вариантах. И вроде все мелочь, все второстепенно. Не успеваешь сообразить, что можно, что нельзя, а он ловит. Единственное спасение — упирал на то, что у меня узкий профиль работы — листовки. Но опять же и листовки! Сразу веер вопросов — где, когда, кто?
Д ж а л и л ь. Значит, сделал вид. (После паузы.) Что делать, черт возьми!
Б а т т а л. Мне кажется, он понял, для чего я был подослан к нему. Курмаш предлагает ликвидировать его. У него все в руках! Все нити! Не у Рунге они, не у Ольцша — у него.
Д ж а л и л ь. Где ликвидировать? Как?
Б а т т а л. Есть один вариант, но его нужно еще проверить.
Молчание.
Еще одна вещь. Хисамов не предатель. Я сам был свидетелем, когда его пытали. Все тело исполосовано, лицо разбито, на спине и груди ожоги. Паяльной лампой, что ли? Он не сказал ничего.
Д ж а л и л ь. Да?
Б а т т а л. Меня так… Почти не пытали.
Д ж а л и л ь. Страшно, когда теряешь веру в того, кто рядом. До сих пор не могу забыть того… в Пиотрокуве.
Б а т т а л. Не хватает людей. Что, если все-таки привлечь Ямалутдинова? Курмаш сейчас тоже — за. Пятнадцать человек, которые есть в его группе, могут нам пригодиться.
Д ж а л и л ь. Что вы так мечетесь? Как можно без настоящей проверки? Нервы, что ли, совсем вразнос пошли!
Б а т т а л. Присмотрись к нему сам еще раз. По-моему, парень надежный. Ты же знал его по лагерю. Проверим в каком-нибудь деле, свяжем чем-то, чтоб возврата не было. Нас сегодня вместе послали за литературой.
Д ж а л и л ь. Торо́питесь, Абдулла! Горячку порете!
Б а т т а л. Не знаю. Сегодня повесился один из наших. На ремне. К спинке кровати привязал ремень — и на полу.
Д ж а л и л ь. Кто?
Б а т т а л. Ты его не знал. Это насчет нервов. Сдали, видно. (Отвечая на молчаливый вопрос Джалиля.) Боязнь не выдержать пыток, страх выдать имена в случае провала… Я его не осуждаю. Никто не знает заранее, что он способен выдержать. И вот, чтобы не провалить… По крайней мере, честно, а? Разные есть люди. Нельзя всех по себе мерить. А у нас какой-то вирус недоверия!