Тебя, твою самоуверенную физиономию видеть не могу. Шефа твоего любимого видеть не хочу!
С а л и х. Твое дело! Но учти, шеф и Тихомиров принадлежат к разным направлениям. И так уже с шефом отношения испортил. Уйдешь к Тихомирову — конец. Тебе еще защищаться надо. Смотри!
Н и к о л а й. Это уж ты смотри! Ты! А я плевать хотел, чтобы на всех вас смотреть.
М а н с у р. А если плевки эти полетят обратно?
Н и к о л а й. Утрусь. Утрусь и снова плюну.
М а н с у р. А если не успеешь утереться?
С а л и х (резко). Не вмешивайся! Это наш разговор! Шеф и Тихомиров — две враждующих группировки. Открытая борьба, значит? Давить друг друга?
Н и к о л а й. Давить? Для тебя работать в науке — значит кого-то давить? Только давить?
С а л и х. Слюнтяй, ничтожество! Пришел сюда монологи про мораль произносить?
Н и к о л а й. Нет. Я же сказал: на бывшего друга посмотреть еще раз. (Уходит.)
С о н я. Зачем ты так с ним? На нем лица нет.
С а л и х. А ты иди, догони! Пожалей его, погладь! Поплачьте вместе!
С о н я. Перестань!
С а л и х (после паузы). Насчет статьи случайно получилось. Да, иллюзии уже истрепались, превратились в лапшу… Давно ли все было! Помню, написал первую статью, пошел к шефу. Радостный, довольный. Все-таки какие-то результаты, шаг к диссертации… (Смеется зло.) Шеф — само благожелательство: «Ну-ну, посмотрим, молодой человек, посмотрим… Зайдите через несколько дней». Проходит несколько дней… «Работа хорошая, но есть некоторые замечания, надо еще посмотреть». Еще неделя, вторая, месяц! Опять — какие-то замечания. Ты переделываешь, снова несешь статью, ее снова держат, и твоя идея начинает уже туманиться, ускользать от тебя. Ты уже недоволен, растерян. Шеф же в одну из очередных встреч начинает уже говорить, что многие идеи этой статьи он сам хотел претворить в жизнь. Есть даже какие-то наброски. Начинает копаться в бумагах и, конечно, ничего не находит. Но ты уже начинаешь кое-что понимать к этому времени, и… говоришь, что очень рад, что твои идеи весьма близки к его идеям. Что они даже вытекают из его идей!
С о н я. Но кто-то так ведь и не говорит!
С а л и х. А шеф в это время говорит: «Это как раз область моей работы, вам надо как-то сузить круг ваших задач и не затрагивать столь обширных проблем». И ты понимаешь, здесь уже все. Да, да, говоришь ты…
С о н я. Но кто-то ведь так и не говорит.
С а л и х (перебивая, с яростью). А я говорю: да-да, я целиком поддерживаю ваши оригинальные идеи! (Хохочет.) Моя работа, собственно, самое непосредственное развитие ваших идей, говорю я, и мне было бы крайне неловко, если бы статья вышла только под моим именем. И так рождается статья. И так ты получаешь первый урок. В следующий раз путь уже проторен. Во введении, в списке литературы ты перечисляешь работы шефа, хотя они и не касаются твоей темы, идешь к нему и говоришь, что, поскольку работа развивает такие-то и такие ваши идеи, ты считаешь просто необходимым… Да, да, шеф с трудом соглашается — надо же поломаться — и предлагает лягнуть в статье своих противников, допустим, того же Тихомирова. И статья, как водится, выходит под двумя именами. И шеф потом говорит: мы думаем, мы решили, мы получили интересные научные результаты… Но ничего! И для шефа придет свой черед!
С о н я. Я иногда боюсь тебя.
С а л и х. Еще не поздно. Иди! Может, догонишь!
С о н я. Ты жертву собой хочешь играть. Жертву обстоятельств.
С а л и х. Нет! Я слишком хорошо знаю себя, чтобы не винить других! Каждый из нас жертва и палач в одно и то же время. Каждый… Взрослая жизнь!
Молчание.
(Мансуру.) Так ты говорил, тебе снилось, что кто-то из нас умрет?
М а н с у р. Снилось, снилось.
Входит В е р а Я к о в л е в н а.
В е р а Я к о в л е в н а. Ничего так и не съели? А я вам еще яичницу сделала!
М а н с у р. О, мама Вера! Где же твой кисель? Ах, вот он! (Пьет.) Вкусный! Здорово ты, старая, кисель варишь.
В е р а Я к о в л е в н а. Ну вот, а сначала не хотели киселя.
М а н с у р. Как не хотели? Кто это не хотел? Ты садись, мама Вера, садись. Посиди с нами, как в старые добрые времена. Посоветуй, как жить, как душу живую сохранить?
В е р а Я к о в л е в н а. Ты смеешься все.
М а н с у р. Смеюсь. Очень смешно жить! Смеюсь!
В е р а Я к о в л е в н а. Ты бы Фаридика привел как-нибудь. Я ему подарок купила.
М а н с у р. И Фаридика приведу, и сама к нам придешь, и подарок отдашь ему — все будет.
С о н я (вставая). Я пойду. Поздно. До свидания. Я пойду. (Стремительно уходит.)
В е р а Я к о в л е в н а (Салиху). Поссорились? (Уходит за ней.)
М а н с у р. Иди проводи.
С а л и х. А-а, ничего… Я понимаю Лукмана. На такую фигуру, как он, ходячую мораль не напялишь. (Внезапно.) А может, бросить все? К чертовой матери, а? Динка есть у меня. Хорошая женщина! Хорошая, понимаешь? Помнишь, на день рождения приводил?
М а н с у р. Мало ли кого ты приводил?
С а л и х. Все как-то не так! Не так! (Морщится.) Когда-то мечтал о славе! (Усмехаясь.) Чтобы прыщавые юнцы с жаром выпытывали после лекций мнение о величии какого-нибудь икса, а знакомые при встречах завистливо хвалили очередную статью в журнале. Чтобы ученые мужи нашего почтенного города милостиво подавали мне свои жилистые потные руки. И чтобы от прикосновения моей руки у них начинались все признаки кондрашки не то от злости на самих себя, не то от преувеличенного почтения ко мне… Я Лукману завидую. Ловкости не хватило, груб был! А мы… Мы пришли слишком поздно, чтобы претендовать на маршальские лампасы на штанах. Но если не претендовать? Если не претендовать?! Тогда что? Зачем все?
М а н с у р. Не знаю, не знаю… Я живу сегодня. У меня программа маленьких радостей, постепенных улучшений. Я бы душу Мефистофелю за бессмертие не продал. Правда, у него бы купил! Чтобы поиграть! А ты… купил бы?
Салих ходит взад-вперед. Не слыша, смеется, хохочет. Останавливается. Смотрит на свои руки.
С а л и х (с яростью, со страстью). Нет, этот мир должен быть моим! Моим! Он будет моим! (Сжимает судорожно трясущиеся от возбуждения пальцы перед своим лицом, кулаками закрывает глаза — раздается хохот.)
М а н с у р (с усмешкой). Зола будет. Одна зола от всех… А мир… Он всегда мир!..
Загородный дом. Бьют часы. Д в а с т а р и к а, два многолетних приятеля, коротают вечер, сидят спиной друг к другу. Разговор то прерывается, то снова возникает.
И в а й к и н (листая журнал). В наши дни все с молниеносной быстротой развивается. И мысли в такую даль уходят… Не достигнуть никому.
С а м м а т о в. Нет у тебя уже мыслей, Сеня. Нет.
И в а й к и н. А почему не быть? Есть. Я вот все думаю, когда человек умер, он как земля под дачей. Ни в чем он не нуждается. А живой человек? Живой человек в любви нуждается, в общении.
С а м м а т о в. Наследники… Чтобы дело только наследовали, дело!
И в а й к и н. Дело! Не в деле смысл, в душе. А мы всем занимались, только не душой. Но, с другой стороны, нам вроде и некогда было этим заниматься, а?
С а м м а т о в. Чем?
И в а й к и н. Душой, душой!.. Мировоззрение, которое только на деле одном стоит, а такого качества, как душа, лишено, даже в законченном виде будет оставаться мировоззрением немощным, пустым. Оно никак не сможет народить энергию, которая нужна для обеспечения и вечного поддержания идеала. Я так считаю, без живого мышления разве настоящие убеждения будут? Не будут!
С а м м а т о в. Ты как бухгалтер, который на переправе сидит и подсчитывает, что люди через реку везут. Надоел.
И в а й к и н. Да, на переправе! Туда, в неизвестность! Человек… Он всегда на переправе!
С а м м а т о в. Черный хлеб и молоко! Вот что тогда было! А им, видишь ли, красной икры не хватает! Испытание сытостью сейчас наступило. Оно еще труднее. Мы свое испытание выдержали.
И в а й к и н. И они выдержат, Лукман. Человек все выдержит.
С а м м а т о в. Да!.. Что с тобой станет, когда я помру? Денег, что ли, тебе оставить? Пропьешь, потеряешь. Может, в дом престарелых тебя устроить?
И в а й к и н (слегка хлюпнув носом). Я от тебя, Лукман Идрисыч, никуда. Я с тобой.
С а м м а т о в. Помереть тебе раньше меня надо.
И в а й к и н. Раньше нельзя! А кто тебя хоронить будет?
С а м м а т о в (после паузы). Да, может, и так… Ты что? Веру до сих пор любишь?
Молчание.
И в а й к и н. Вчера отрывок старого журнала нашел. Слова там. Большой разговор о человеке, о воспитании, о направлении и так далее. Те же старые слова. И мы стары, и слова старые, а нашли ли эти слова нас? Поздно нашли!
С а м м а т о в. И раньше говорун был!.. Философ запечный! Шут гороховый!.. (Пауза — и резко, с яростью.) Ну, а коль ты шут, черт шелудивый, так вон отсюда! К чертовой матери!
Ивайкин сидит.
Кому я сказал? Стой. (После паузы, засмеявшись.) Скажи, я шут.
И в а й к и н (смотря на Самматова). Шут.
С а м м а т о в. Гороховый?
И в а й к и н. Гороховый. Оба гороховые.
С а м м а т о в. Оба? (Хохочет.) А ну-ка… В молодости, помнишь? (Хлопает в ладоши и напевает.)
Ивайкин начинает дергаться в танце.
Да… Ладно, Сеня, ладно…
Ивайкин уходит.
На переправе. А на том берегу — что? (Один в большой гостиной. По кругу, взад-вперед, как в клетке.)
Скрипит дверь, входит Н е з н а к о м е ц.
Н е з н а к о м е ц. Можно, папаша?
С а м м а т о в (не узнавая сначала). Чего тебе? Кто такой?
Н е з н а к о м е ц. Вот это здорово! Вот это я понимаю! Забыл? А помнишь, ты меня ремешком потчевал? Баба моя знаешь сколько одежонку-то отстирывала и штопала? Пропиталась тогда кровью, пропиталась и порвалась. А я вот подлечился, и теперь к тебе с бутыльком! Столичную в импортном исполнении раздобыл. Не побрезгуешь? Со мной?