Вешая трубку, он едва не сбил со столика стальной жгут с карандашом на привязи; хотел его удержать, но тут-то и смахнул; потом въехал бедром в угол буфета; потом выронил папиросу, которую на ходу тащил из пачки; и наконец, зазвенел дверью, не рассчитав размаха, так что проходившая по коридору с блюдцем молока фрау Стобой холодно произнесла: упс! Ему захотелось сказать ей, что ее палевое в сизых тюльпанах платье прекрасно, что пробор в гофрированных волосах и дрожащие мешки щек сообщают ей нечто жорж-сандово-царственное; что ее столовая верх совершенства{73}.
Про какое чувство сообщает нам в этом фрагменте романа «Дар» Владимир Набоков? Очевидно, про радость, но она не названа, конечно. Дураков нет разжевывать все смыслы: автор загадывает маленькую загадку, которую мы с удовольствием отгадываем.
Иногда начинающие авторы, создавая диалоги, забывают про чувства своих персонажей – не понимают и не передают их, чем сводят художественность примерно к нулю. А ведь именно в передаче чувств кроется предназначение искусства, так считает Лев Толстой (об этом написано в его трактате «Что такое искусство»), и я с ним полностью согласна
…Словом один человек передает другому свои мысли, искусством же люди передают друг другу свои чувства. Деятельность искусства основана на том, что человек, воспринимая слухом или зрением выражения чувства другого человека, способен испытывать то же самое чувство, которое испытал человек, выражающий свое чувство. Самый простой пример: человек смеется – и другому человеку становится весело; плачет – человеку, слышащему этот плач, становится грустно. ‹…› Вот на этой-то способности людей заражаться чувствами других людей и основана деятельность искусства{74}.
Но сообщить про одно чувство недостаточно, нужно уметь создавать целые ландшафты чувств – показывать, как они меняются, куда перетекают, что порождают. В психологии среди терапевтических техник есть так называемые экспириентальные техники (от англ. experience – «опыт, переживание»). Техники эти работают с переживанием: не только с эмоцией, а шире – с тем, как мы переживаем/проживаем жизнь. Именно на этом и делает акцент искусство: на том, как кто-то проживает/переживает жизнь. И наша задача как проводников, авторов – рассказать истории об этом. О том, как люди поссорились/помирились/повзрослели/не смогли повзрослеть/сломались/выжили/предали/стали сильнее/простили/оскотинились и т. д. «Как» – ключевой вопрос. «Как» предполагает длительность, процесс, часто нелинейный, нестабильный – шаг вперед и два назад.
Как человек делал этот шаг вперед и два назад, как он сбился с пути и обесценил и предал свою цель, забрался на Эверест и скинул себя с него, построил дом и сжег его, празднуя победу. Из чего состоит прощение, какие тонны гнева оно способно поднять, как их переработать, чем охладить, в какую деятельность направить? Как человек блокирует свои мечты? Как именно создает условия для НЕжелания, НЕхотения? И можно ли любить себя вопреки всему этому, отделяя свою проблему от себя, без скидывания ответственности, но и без самоуничижения?
Давайте посмотрим, как происходит психологическая трансформация персонажей в фильме «Оставленные» режиссера Александра Пэйна. Мы можем найти там сразу несколько драматических сюжетов:
1. Горевание по поводу утраты: на бессмысленной войне мать потеряла сына и длительно, весь фильм, проживает горе, что особенно ярко звучит на фоне праздника и особенно горько воспринимается, потому что этот праздник семейный. Алкоголь – ее выбор, и вектор на выздоровление появляется только в кульминации, после ее срыва, ее слез в гостях, на вечеринке. А после она едет к своей сестре и отогревается среди родных.
2. История Пола, озлобленного неудачника-учителя, который стал жертвой своего коллеги еще в молодости – у него своровали дипломную работу и его же обвинили в плагиате. И вот этот учитель отомстил, но отомстил, нарушив закон, из-за чего был исключен из Гарварда, стал парией и прозябает в частной школе, которую возглавляет его же бывший ученик. Учитель весь какой-то больной и одинокий, без любви и семьи. И его психологическая трансформация – перестать делать вид, что любовь не нужна, осознать свою потребность в ней. И он осознает, и ему дана как будто замещающая семья – подросток и Мэри, та мать, что скорбит по сыну. И в итоге учителя увольняют, и для него это то событие, после которого, скорее всего, его жизнь изменится к лучшему. Ведь, помимо всего, он осознал, что мечтает написать книгу.
3. Травма покинутости подростка Ангуса. Он точно понимает, что его потребность в любви и семье горит, кричит, требует компенсации. И если вначале главный объект его устремлений – мать, то потом он осознаёт, что есть ведь и психически больной отец. Он едет к отцу в клинику и рассказывает о своих успехах, он как будто впервые увидел свои достижения и присвоил их себе. И так происходит его взросление. Ангус даже переживает легкую влюбленность, и травму, и приключения – проживает маленькую жизнь рядом с замещающей фигурой отца – своего учителя. Кроме того, Ангус служит катализатором изменений в учителе.
И следующая глубокая вещь, которой вы можете заняться, чтобы сделать диалоги выдающимися, – это моральная неоднозначность поднимаемых в них тем. Если в вашем диалоге заложена этическая дилемма, то он имеет все шансы не оказаться плоским.
Глубина растет на сомнениях. Там, где ценности индивида входят в конфликт с общественными нормами, где есть «два зла» и непонятно, какое из них меньше, где есть противопоставление «стыд – гордость», где «не все так однозначно», – там и есть источник художественного произведения. Этическая однозначность – не благодатная почва для искусства: там, где все ясно, – скучно. Интересно то, над чем можно поломать голову, о чем порассуждать, что взвесить. Искусство любит перебирать сложности, потому что и жизнь не простая штука. Зритель тоже хочет разобраться в сложных вопросах, с простыми ему и так все ясно. Все сложно, и на каждое когнитивное искажение найдется противоположное, и выживут те, кто умеет быть гибким и применяет разное, но сохраняет свои ценности. Или не сохраняет – тут всякое бывает.
Например, можно вырастить свой замысел, просто начав рассуждать на тему «гордость». Что это такое? Имеет ли она отношение к спеси, может ли она быть токсичной? Легко. Есть ли в ней оттенок конформизма: «горжусь большинством, к которому примыкаю», будь то мафия, пол, сословие, социальный слой, национальность, религия? Безусловно. Может ли такая гордость сделать тебя/твоего персонажа чудовищем? Легко – ку-клукс-клан построен на этом. Может ли такая гордость стать способом примазаться к большинству, чтобы не чувствовать себя маленьким и слабым? Конечно. Может ли гордость быть светлым позитивным чувством со знаком плюс? Конечно. Особенно если поводом для гордости послужил результат индивидуальных усилий, например твоих тренировок, твоего альтруизма, работоспособности.
И вы можете написать диалог о столкновении разных видов гордости. Занырните в это, создайте ассортимент всех точек зрения, порассуждайте, предоставьте каждому персонажу адвоката и прокурора. А время и место выберите такие, где нет гордости, а только стыд и боль – от одного полюса к другому или в обратном направлении. Попробуйте. Порвите ваше упрощение, разрешите усложнение. Интересно, что же выйдет?
Короткий вывод: общие законы создания осмысленного произведения есть, но это – отдельная большая тема, а пока коротенькая памятка:
1. Помните, что диалог – часть произведения, поэтому его смысл стыкуется со смыслом произведения.
2. Художественное произведение без смысла превращается в графоманию.
3. Поиск смысла и нужной формы – это процесс, и если с налета не удается нащупать их, это нормально.
А теперь займемся следующей порцией выдающихся диалогов.
– Костя! – шептал Марат, прижавшись губами к щели трибуны. – Сидишь?
– Сижу.
– А меня Дыня вызвал.
– Ну?
– Выпускай, говорит, к родительскому дню экстренный выпуск стенгазеты – карикатура и подпись в стихах. Изобрази, говорит, Костю Иночкина в жалком виде, как он из воды вылез. Понимаешь, куда гнет?
– Так ты что, нарисовал или не нарисовал?
– Ты не думай, что я трус. Я, когда надо было, даже в крапиву без штанов прыгал.
Костя молчал.
– А что мне было делать, – плаксиво сказал Марат. – Меня ж в редколлегию выбрали.
Костя молчал.
– Только я так непохоже нарисовал, что никто даже не подумает, что это ты… Костя!..
Костя молчал.
– Костя!.. Костя!..
Надпись на экране:
«Так Костя Иночкин потерял одного друга»{75}.
Представьте человека, который живет в тоталитарном государстве, где еще совсем недавно были лагеря, происходили массовые репрессии, предательства, доносы, расстрелы. Допустим, он один из выживших, и он так и не может забыть реалии тех лет, хотя тиран уже умер. Он получил травму – или он предавал, или его предавали, или он стал свидетелем предательства. И вот настали другие времена, оттепель, и уже можно намекать на события минувшего времени. И он пишет историю, в которой рассказывает о своей травме, но рассказывает не напрямую, а завуалированно, через описание жизни детей в летнем пионерском лагере. Но ситуация the same – один в один та же: у него должность, он не хочет ее терять, но сохранить ему ее предлагают взамен на то, чтобы он предал друга. И он такой: «А что мне было делать, я только выполнял приказ». И это приводит к потере друзей, конечно.