ногих местах касалось чего-либо по кругу.
Аристотель. Невозможно.
Парменид. Находясь же в себе самом, оно будет окружать не что иное, как само себя, если только оно действительно будет находиться в себе самом: ведь невозможно, чтобы нечто находилось в чем-либо и не было им окружено.
b
Аристотель. Конечно, невозможно.
Парменид. Следовательно, окруженное и то, что его окружает, были бы каждое чем-то особым – ведь одно и то же целое не может одновременно испытывать и вызывать оба состояния, и, таким образом, единое было бы уже не одним, а двумя.
Аристотель. Конечно.
Парменид. Следовательно, единое не находится нигде: ни в себе самом, ни в другом.
Аристотель. Не находится.
Парменид. Сообрази же, может ли оно, будучи таким, покоиться или двигаться.
Аристотель. А почему же нет?
c
Парменид. Потому что, двигаясь, оно перемещалось бы или изменялось: это ведь единственные виды движения.
Аристотель. Да.
Парменид. Но, изменяясь, единое уже не может быть единым.
Аристотель. Не может.
Парменид. Следовательно, оно не движется путем изменения.
Аристотель. Очевидно, нет.
Парменид. А не движется ли оно путем перемещения?
Аристотель. Может быть.
Парменид. Но если бы единое перемещалось, то оно либо вращалось бы вокруг себя, оставаясь на месте, либо меняло бы одно место на другое.
Аристотель. Непременно.
Парменид. Итак, необходимо, чтобы при круговращении оно имело центр, а также и другие части, которые вращались бы вокруг него. Но возможно ли, чтобы перемещалось вокруг центра то, чему не свойственны ни центр, ни части?
d
Аристотель. Нет, совершенно невозможно.
Парменид. Но может быть, [единое], меняя место и появляясь то здесь, то там, таким образом движется?
Аристотель. Да, если оно действительно движется.
Парменид. А не оказалось ли, что ему невозможно в чем-либо находиться?
Аристотель. Да.
Парменид. И следовательно, в чем-то появляться еще менее возможно?
Аристотель. Не понимаю, почему.
Парменид. Если нечто появляется в чем-либо, то необходимо, чтобы, пока оно только появляется, оно еще там не находилось, но и не было бы совершенно вовне, Коль скоро оно уже появляется.
Аристотель. Необходимо.
e
Парменид. Следовательно, если это вообще могло бы с чем-либо произойти, то лишь с тем, что имеет части; тогда одна какая-либо часть могла бы находиться внутри чего-либо, другая же одновременно вне его; но то, что не имеет частей, никоим образом не сможет в одно и то же время находиться целиком и внутри и вне чего-либо.
Аристотель. Правда.
Парменид. А не кажется ли еще менее возможным, чтобы где-либо появлялось то, что не имеет частей и не составляет целого, Коль скоро оно не может появляться ни по частям, ни целиком?
Аристотель. Кажется.
Парменид. Итак, единое не меняет места, направляясь куда-либо или появляясь в чем-либо, оно не вращается на одном и том же месте и не изменяется.
139
Аристотель. Похоже, что так.
Парменид. Следовательно, единое не движется ни одним видом движения.
Аристотель. Не движется.
Парменид. Но мы утверждаем также, что для него невозможно находиться в чем-либо.
Аристотель. Утверждаем.
Парменид. Следовательно, единое никогда не находится в том же самом месте.
Аристотель. Почему так?
Парменид. А потому, что тогда оно находилось бы в другом месте таким же образом, как в том же самом.
Аристотель. Совершенно верно.
Парменид. Но для единого невозможно находиться ни в себе самом, ни в другом.
Аристотель. Невозможно.
Парменид. Следовательно, единое никогда не бывает в том же самом.
b
Аристотель. По-видимому, не бывает.
Парменид. Но что никогда не бывает в том же самом, то не покоится и не стоит на месте.
Аристотель. Да, это невозможно.
Парменид. Таким образом, оказывается, что единое и не стоит на месте, и не движется.
Аристотель. По-видимому, так.
Парменид. Далее, оно не может быть тождественным ни иному, ни самому себе и, с другой стороны, отличным от себя самого или от иного.
Аристотель. Как это?
Парменид. Будучи отличным от себя самого, оно, конечно, было бы отлично от единого и не было бы единым.
Аристотель. Верно.
c
Парменид. А будучи тождественно иному, оно было бы этим последним и не было бы самим собой, так что и в этом случае оно было бы не тем, что оно есть, – единым, но чем-то отличным от единого.
Аристотель. Да, именно.
Парменид. Итак, оно не будет тождественным иному или отличным от себя самого.
Аристотель. Не будет.
Парменид. Но оно не будет также отличным от иного, пока оно остается единым, ибо не подобает единому быть отличным от чего бы то ни было: это свойственно только иному, и ничему больше.
Аристотель. Правильно.
Парменид. Таким образом, единое благодаря тому, что оно едино, не может быть иным. Или, по-твоему, не так?
Аристотель. Именно так.
Парменид. Но если оно не может быть иным из-за своего единства, то оно не будет иным и из-за себя самого, а если оно не может быть иным из-за себя самого, то само оно, никак не будучи иным, не будет и от чего бы то ни было отличным.
d
Аристотель. Правильно.
Парменид. Однако оно не будет и тождественно самому себе.
Аристотель. Почему же?
Парменид. Разве природа единого та же, что и природа тождественного?
Аристотель. А разве нет?
Парменид. Ведь когда нечто становится тождественным чему-либо, оно не становится единым.
Аристотель. Чем же тогда оно становится?
Парменид. Становясь тождественным многому, оно неизбежно становится многим, а не одним.
Аристотель. Правда.
Парменид. Но если бы единое и тождественно ничем не отличались, то всякий раз, как что-либо становилось бы тождественным, оно делалось бы единым и, становясь единым, делалось бы тождественным.
Аристотель. Совершенно верно.
e
Парменид. Следовательно, если единое будет тождественно самому себе, то оно не будет единым с самим собой и, таким образом, будучи единым, не будет единым. Но это, конечно, невозможно, а следовательно, единое но может быть ни отлично от иного, ни тождественно самому себе.
Аристотель. Да, не может.
Парменид. Итак, единое не может быть иным или тождественным ни самому себе, ни иному.
Аристотель. Конечно, не может.
Парменид. Далее, оно не будет ни подобным, ни неподобным чему-либо – ни себе самому, ни иному.
Аристотель. Почему?
Парменид. Потому что подобное – это то, чему в некоторой степени свойственно тождественное.
Аристотель. Да.
Парменид. Но оказалось, что тождественное по природе своей чуждо единому.
Аристотель. Да, оказалось.
140
Парменид. Далее, если бы единое обладало какими-либо свойствами, кроме того чтобы быть единым, то оно обладало бы свойством быть большим, чем один, что невозможно.
Аристотель. Да.
Парменид. Следовательно, единое вовсе не допускает тождественности – ни другому, ни самому себе.
Аристотель. Очевидно, нет.
Парменид. Значит, оно не может быть и подобно ни другому, ни себе самому.
Аристотель. Выходит, так.
Парменид. С другой стороны, единое не обладает свойством быть иным, ибо и в таком случае оно обладало бы свойством быть большим, чем одно.
Аристотель. Да, большим.
Парменид. Но то, что обладает свойством быть отличным от самого себя или от другого, неподобно как себе самому, так и другому, коль скоро подобно то, чему свойственна тождественность.
b
Аристотель. Правильно.
Парменид. Единое же, вовсе не обладая, как выяснилось, свойством быть отличным, никак не может быть неподобным ни себе самому, ни иному.
Аристотель. Конечно, не может.
Парменид. Следовательно, единое не может быть ни подобным, ни неподобным ни себе самому, ни иному.
Аристотель. Очевидно, нет.
Парменид. Далее, будучи таким, оно не будет ни равным, ни неравным ни себе самому, ни другому.
Аристотель. Почему так?
Парменид. Будучи равным, оно будет иметь столько же мер, сколько то, чему оно равно.
Аристотель. Да.
c
Парменид. А будучи больше или меньше тех величин, с которыми оно соизмеримо, оно по сравнению с меньшими будет содержать больше мер, а по сравнению с большими – меньше.
Аристотель. Да.
Парменид. А по отношению к величинам, с которыми оно не сопоставимо, оно не будет иметь ни меньше, ни больше мер.
Аристотель. Как же иначе?
Парменид. Но разве возможно, чтобы непричастное тождественному было одной и той же меры ила имело что-либо тождественное другому?
Аристотель. Невозможно.
Парменид. А что не одной и той же меры, то не может быть равно ни себе самому, ни другому.
Аристотель. Как видно, нет.
d
Парменид. Но, заключая в себе большее или меньшее число мер, оно состояло бы из стольких частей, сколько содержит мер, и, таким образом, опять не было бы единым, но было бы числом, равным числу содержащихся в нем мер.