Нуго. Не знаю, так ли это, [но] действительно всегда готов пьянствовать.
Бамбалио. Послушай соловушку.
Граккулуc. Но где?
Бамбалио. Не видишь, он сидит на той ветке? Смотри, как пылко поет, не прерываясь.
Нуго. Соловью непозволительно петь горестно.
Граккулуc. Что удивительного, что он насвистывает сладостно, ведь он из Аттики! Там даже бесчисленные морские волны не без ритмичности ударяются о берег.
Нуго. Плиний пишет, что в присутствии людей он поет продолжительнее и старательнее.
Турдус. В чем причина?
Нуго. Я открою тебе причину. Кукушка и соловей поют в одно и то же время, именно весной, с середины апреля до конца мая. Эти две птицы соревновались в мелодичности звучания. Нашелся судья, и поскольку спор был о звуке, самым пригодным в знании его оказался осел, который имел, по сравнению с прочими животными, большие уши. Осел, отвергнув соловья, гармонию чьей песни он не смог понять, присудил победу кукушке. Соловей обратился к человеку, которого там видит, и сразу же сообщает о своем деле, поет так старательно, чтобы доказать ему, что осел допустил несправедливость, которую нужно устранить.
Граккулуc. Считаю это делом, достойным поэта.
Нуго. Как же так? Ты [ведь] ждал, что оно достойно философа? Спроси об этом у новых парижских магистров.
Граккулуc. Многие из них философы одеждой, а не мозгами [105].
Нуго. Но почему одеждами? Ведь ты сказал бы [так] скорее о поварах или мельниках.
Граккулуc. Потому что они [философы] носят свои одежды грубыми, потертыми, рваными, грязными, неопрятными, изъеденными вшами.
Нуго. Стало быть, они будут философами-киниками.
Граккулуc. Вернее, cimici (насекомыми, клопами), [а] не перипатетиками, которыми страстно желают казаться. Ведь Аристотель, глава школы, был культурнейшим. Что же касается меня, то я уже теперь говорю «надолго прощай» философии, если по-другому, [чем они], не могу быть философом. Ибо что прекраснее и достойнее человека, чем чистота и некая пристойная забота о пище и одежде? В этом, на мой взгляд, лувенцы опережают парижан.
Турдус. А что ты [сам думаешь]? Не считаешь, что излишняя забота о чистоте и изяществе является помехой для занятий?
Граккулуc. Я, по крайней мере, чистоту одобряю, тщательную и мелочную заботу о ней отвергаю.
Нуго. Ты осуждаешь изящество? О нем столь пространно писал Валла [106], и его так тщательно рекомендуют нам наши наставники.
Граккулуc. Одно – изящество в речи, другое – в одежде.
Турдус. Знаете, что мне рассказывал посыльный из Лувена?
Нуго. Что же?
Турдус. Что Клодий безнадежно влюблен в какую-то девушку и что Луско перешел от занятий [в школе] к торговле, то есть от лошадей к ослам [107].
Нуго. Что я слышу?
Турдус. Клодия все знали полным соков, румяным, хорошо одетым, веселым, улыбающимся, товарищем, приятным собеседником. Теперь, говорят, он сухой, истощенный, бледный, даже воскового цвета, немощный, растрепанный, угрюмый, молчаливый, избегающий света и человеческого общения; никто, кто видел его прежде, уже не узнал бы.
Нуго. О жалкий юноша! Откуда это зло?
Турдус. От любви.
Нуго. А откуда любовь?
Турдус. Насколько я мог узнать из слов посыльного, он [Клодий], оставив серьезные и надежные занятия, всецело предался сладострастной поэзии, латинской и на народном языке. Оттуда первая подготовка души: как если бы искра огня, сколь бы ни была она мала, попала на тот горючий материал, тут же воспламенив его, как паклю. [И] он предался безделью и праздности.
Нуго. Что считаешь нужным сказать о многих и более серьезных обстоятельствах его вдохновленного состояния?
Турдус. Сейчас он безумствует, часто гуляет в одиночестве, но всегда или молча, или что-то напевая и играя на музыкальном инструменте, пишет стихи на родном (vernaculo) языке.
Нуго. Надо думать, их читала бы сама Ликорида [108].
Граккулуc. О Христос, отврати от наших душ столь пагубную болезнь!
Турдус. Если меня не обманывает ум Клодия, он когда-нибудь станет благоразумным, его душа в беспутстве странствует, [но] не обитает (не находится постоянно).
Граккулуc. А тот другой [Луско], какой торговлей занимается?
Турдус. Он послал к отцу слезно написанное письмо, [где рассказал] о своем жалком положении с занятиями. Письмо, а оно было открытое, зачитал посыльный. Отец, человек малообразованный, приставил (перевел) сына от книг к шерсти, тканям, вайде, перцу, имбирю, корице. Теперь Луско, подпоясав брюки, чрезвычайно тщательный и неутомимый в своей благоухающей таверне зазывает посетителей, встречает приветливо, поднимаясь, весьма небезопасных спускает с лестницы, выставляет свои товары, поворачивает, переворачивает, обманывает, дает ложную клятву – ему [это] все легче, чем учиться.
Нуго. С детства я знал, что он расчетлив, радуется мелкой монете, поэтому он предпочел богатство литературе и ничтожную выгоду превосходству образования. Когда-нибудь он в этом будет раскаиваться.
Турдус. Но с запозданием.
Нуго. Несомненно. Пусть заранее позаботится, чтобы не случилось с ним того, что случилось с его двоюродным братом.
Турдус. С кем?
Нуго. С Антронием во Фруктовом переулке у «Трех галок». Ты не слышал, что он в прошлом году прогорел?
Граккулуc. Почему прогорел, скажи на милость? Разве это такое большое зло? Разве не ежедневно это случается во всех кухнях?
Турдус. В деле прогорел.
Граккулуc. В каком деле?
Турдус. Чужом, он разорился [стал несостоятельным должником].
Граккулуc. Неужели ничего не вернул кредиторам?
Турдус. По соглашению он вернулся в убежище и [отдал] свои книги одну за другой по три унции за каждую.
Граккулуc. Это ты называешь прогореть? Хотя нет ничего ужаснее. Но каким образом он утратил [все]?
Турдус. Я слышал, право же, недавно от отца, однако недостаточно понял. Отец рассказывал, что для покрытия долга он сделал опасные займы, которые содрали с него кожу и сожрали до костей.
Граккулуc. Зачем заем? Что значит «сдирать кожу»?
Турдус. Я действительно не знаю, думаю, что-то [связанное] с воровством.
Нуго. Видишь того толстяка? Наверное, подумаешь, что он едва ли может передвигаться, а он эквилибрист и канатоходец.
Граккулуc. Замолчи, ты рассказываешь невероятные вещи.
Турдус. Не сам же своим телом [он действует], но пятками.
Граккулуc. А что-то другое из новостей сообщил посыльный о наших товарищах?
Турдус. Также о Гермогене, который в любом нашем диспуте всегда показывал [себя] одним из первых. Он удивительно изменился и из умнейшего и для его возраста ученейшего сделался недавно очень медлителен умом и невежествен.
Нуго. Я видел, что такое часто случается с некоторыми неглупыми [людьми].
Бамбалио. Говорят, что это происходит, когда не прочна острота ума, подобно тому, как в ножичках, острота которых легко притупляется, особенно если режут что-то несколько более твердое.
Граккулуc. Почему, разве острота ума подобна остроте железа?
Бамбалио. Не знаю. Я часто видел железо, никогда не видел ум.
Нуго. [А] что произошло с тем сельским юношей, который в прошлом месяце в честь своего прихода устроил нам трапезу, богатую сельскими блюдами? К нему, чтобы возвратить назад (на родину, в село), наставник послал четырех [служителей], какие удерживают от побега. А был он недурен собой.
Турдус. Красивый, осел. Девушка для домашней работы у моей тетки (эта девушка – сестра его двоюродного брата) встретила его недавно в своем селе с непокрытой головой, непричесанным, косматым, взъерошенным, в галльских сандалиях и шерстяной, груботканой неплотной (легкой) тунике. Он продавал на какой-то площади бумажные картины и таблицы для начинающих учиться, пел песни в собраниях.
Граккулуc. Он, должно быть, благородной крови.
Турдус. Как так?
Граккулуc. Ведь отец его из рода Коклитов [109].
Нуго. Это не столь указывает на благородного мужа, сколь на доброго стрелка – легко достигнет цели.
Турдус. Или плотника, который одним глазом ведет по прямой линии красный мелок.
Нуго. Мне никогда не нравился этот парень, он не проявлял какого-либо признака добродетели.
Граккулуc. Почему так?
Нуго. Потому что не любил занятий, не уважал наставника, что служит очевиднейшим доказательством пропащей души, и насмехался над стариками, и издевался над несчастными.
[Но] смотрите, кто это одетый в шелк, украшенный ожерельем, осыпанный золотыми блестками?
Граккулуc. Из славнейшего рода, мать у него благороднейшая и изобильнейшая.
Нуго. Кто?
Граккулуc. Земля [110]. И ты вряд ли поверишь, какие он всегда имел наслаждения; [глядя на него], ты сказал бы: младенец до сих пор в колыбели, гремит детскими погремушками.
Нуго. Но у него на щеках уже начинает пробиваться первый пушок.
Бамбалио. Эй, идет надзиратель, доставайте книги, раскрывайте, начинайте листать.
Граккулуc. В эти многие недели надзиратель не очень старался, хотя очень радовался доносам магистру о проступках [учеников].
Бамбалио. О, если бы он делал нас виноватыми, по крайней мере в настоящем проступке, но он часто клеветал.
Нуго. «Стань этой медной стеной, не знай за собой никакой вины, не страшись никакого проступка» [111]. Но будьте покойны, я его сразу же отсюда удалю.
Надзиратель. Что ты говоришь, Vatia?
Нуго. [А] что ты, Vatrax?
Надзиратель. Что ты, Vatrachomyomachia? [112] Но шутки в сторону, что здесь происходит?
Турдус. Что происходило? То, что [происходит] среди добрых школьников и учащихся: читают, изучают, спорят. Скажи, пожалуйста, дружок