Сократ: Геракл! Конечно, Евтифрон, большинству-то неизвестно, как тут было бы правильным поступить. Я думаю, первый встречный не найдет правильного выхода; найдет его только тот, кто уже далеко ушел в мудрости.
Евтифрон: Конечно, Сократ, клянусь Зевсом, тот, кто далеко ушел.
Сократ: Само собою разумеется, умерший по вине твоего отца кто-нибудь из близких? Не так ли? Не стал бы ты обвинять отца из-за кого-нибудь чужого.
Евтифрон: Смешна, Сократ, твоя мысль, будто есть разница, кто умерший – чужой или близкий. Ты не считаешься с необходимостью следить только за тем, имел ли право убийца совершить убийство или не имел, и если имел право, то оставить его в покое, если не имел, – преследовать его судом, хотя бы убийца был твоим сожителем и сотрапезником. Ведь ты осквернишь себя в равной мере, если заведомо будешь проживать вместе с таким человеком и не очистишь себя и его, обратившись к суду… Умерший состоял у меня на службе и, когда мы обрабатывали землю на Наксосе, был там у нас поденщиком[22]. Напившись пьяным и рассердившись на одного из наших рабов, он его зарезал. Отец связал ему ноги и руки, бросил его в ров и послал сюда, в Афины, человека справиться у экзегета[23], как поступить. В течение этого времени он оставил без внимания связанного, относился к нему, как к убийце, беззаботно – не важное, дескать, дело, если и умрет. А это как раз и случилось. От голода, холода, от того, что он был связан, тот и умер, прежде чем прибыл посланный с вестью от эксегета. Вот за это-то и негодует на меня отец и прочие домашние, что я, из-за убийцы, обвиняю в убийстве отца, который, как они утверждают, и не убивал на самом деле, а если бы даже и убил – умерший-то был сам убийца, – то не стоит беспокоиться о таком человеке. Нечестиво, говорят они, сыну преследовать судом отца за убийство. Плохо они знают, Сократ, что такое божественное и как оно относится к тому, что благочестиво и нечестиво.
Сократ: А ты-то, Евтифрон, скажи ради Зевса, самого себя считаешь настолько тонким знатоком в вопросах, относящихся к области божественного, благочестия и нечестия, что – допустим, все произошло так, как ты говоришь, – не боишься совершить, в свою очередь, нечестивое дело, привлекая к суду отца?
Евтифрон: Да я был бы никуда не годным человеком, Сократ, ничем не отличался бы Евтифрон от прочего большинства, если бы не знал всего этого в точности.
5
Сократ: Выходит, самое лучшее для меня, чудеснейший мой Евтифрон, стать твоим учеником и, прежде чем отвечать на обвинение Мелета, привлечь его к ответственности по тому же делу, заявив следующее: «Я и в прежнее время высоко ценил знание всего, относящегося к божественному, а теперь, когда Мелет утверждает, будто я погрешаю в нем, вводя самочинно новшества, стал твоим, Евтифрон, учеником». Мелет, мог бы я сказать: если ты признаёшь Евтифрона мудрым в подобных вещах, считай и меня мыслящим о них правильно и не судись со мною; в противном случае, сначала подавай жалобу на него, моего учителя, за то, что он развращает стариков, меня и своего отца, меня – уча, его – исправляя и наказывая. И если Мелет меня не послушается и не освободит от суда или если он не подаст жалобу на тебя вместо меня, то уже не говорить ли мне и на суде то же самое, – дать ответ, за что я вызываю его?
Евтифрон: Клянусь Зевсом, Сократ, если бы Мелет действительно попробовал подать на меня жалобу, я уже отыскал бы его слабое место, думаю я, и на суде у нас речь о нем пошла бы гораздо раньше, чем обо мне.
Сократ: Сознавая это, милый друг мой, я и горю желанием стать твоим учеником. Я знаю, что как всякий другой, так и этот Мелет тебя-то, кажется, и не замечает, меня же он так ловко и легко заприметил, что подал на меня жалобу по обвинению в неблагочестии. А теперь, ради Зевса, скажи мне о том, что, как ты только что утверждал, твердо знаешь: что такое, по твоему утверждению, благочестие и нечестие, как в отношении к убийству, так и ко всему прочему? Не бывает ли так, что во всяком деянии благочестие подобно самому себе, нечестие же в свою очередь, будучи противоположно всему благочестивому, подобно самому себе и содержит в себе одну идею всякого нечестия, в чем бы оно ни проявлялось.
Евтифрон: Это, Сократ, во всяком случае, так.
6
Сократ: Скажи мне, что ты считаешь благочестием и что нечестием?
Евтифрон: Я утверждаю, что благочестие это то, что я теперь делаю, а именно: преследовать судом преступного в убийстве, святотатстве или чем подобном, будь это отец, мать или кто другой; не преследовать судом такого человека будет нечестие. И вот, посмотри, Сократ, какое я тебе приведу веское доказательство в пользу того, что все это соответствует установившемуся обычаю – я и другим уже говорил, что поступать так – значит поступать правильно, – именно не потакать нечестивому, кто бы он ни был. Сами люди считают Зевса самым благим и самым справедливым из богов; между тем, по общему признанию, он заковал своего отца за то, что тот пожирал своих сыновей вопреки справедливости, а отец Зевса, в свою очередь, оскопил своего отца за нечто другое в таком же роде. А на меня сердятся за то, что я преследую судом отца за его несправедливый поступок. Таким образом, люди противоречат самим себе, когда они говорят о богах и обо мне.
Сократ: Уже не за то ли и я, Евтифрон, подвергаюсь уголовному преследованию, что всякий раз, как говорят нечто подобное о богах, как-то с трудом соглашаюсь с этим. Поэтому-то, по-видимому, и будут утверждать, что я грешник. Теперь же, коль скоро и тебе, хорошему знатоку всех подобных вещей, тоже так кажется, необходимо, по-видимому, и мне с этим согласиться. Да и что сказать нам, нам, которые сами признаются, что они об этих вещах ничего не знают? Но, ради Покровителя Дружбы[24], скажи мне: ты-то сам полагаешь взаправду, что все это так действительно и было?[25]
Евтифрон: Были вещи и еще куда удивительнее этого, Сократ; большинство о них и понятия не имеет.
Сократ: Следовательно, ты думаешь, между богами в самом деле бывали междоусобная война, страшная ненависть, боевые схватки и многое иное в таком же роде, о чем говорят поэты и о чем пестро изукрашивают славные наши живописцы всякие священные предметы, между прочим, и тот пеплос, заполненный подобного рода узорами, который во время Великих Панафиней везут на акрополь?[26] Скажем ли мы, Евтифрон, что все это – правда?
Евтифрон: Не только это, Сократ, но, как я только что упомянул, и многое иное; если хочешь, я могу тебе привести насчет божественного такие рассказы, что, услышав их, ты будешь, я уверен, поражен.
7
Сократ: Что мудреного! Только об этом ты мне расскажешь потом, на досуге, а теперь постарайся яснее высказаться о том, о чем я тебя только что спрашивал. Ведь ты, друг мой, на мой предыдущий вопрос не дал достаточных разъяснений – чем может быть благочестие? Ты сказал только, что то, что ты теперь делаешь, то есть судом преследуешь отца за убийство, благочестиво.
Евтифрон: Ия правду говорил, Сократ.
Сократ: Может быть. Но ведь, Евтифрон, ты считаешь, что и многое другое бывает благочестивым?
Евтифрон: Да, бывает.
Сократ: Ведь ты помнишь, что я просил тебя разъяснить мне не какой-либо один или два вида из большей части того, что относится к благочестивому, я просил тебя разъяснить мне тот вид благочестивого, при котором все благочестивое – благочестиво? Ты же сказал, что в силу одной идеи нечестивое является нечестивым, благочестивое – благочестивым? Не помнишь этого?
Евтифрон: Помню.
Сократ: Разъясни же мне эту идею, что она такое, чтобы я, взирая на нее и руководствуясь ею как примером, мог утверждать в случае, если бы ты или кто другой поступал подобным образом, что это благочестиво, а если неподобным, то утверждал бы, что это – нечестиво.
Евтифрон: Если хочешь, Сократ, я тебе это изложу.
Сократ: Разумеется, хочу.
Евтифрон: Итак: то, что любезно богам, – благочестиво, что не любезно, – нечестиво.
Сократ: Превосходно, Евтифрон! Как я хотел, чтобы ты ответил, так теперь ты и ответил. Однако, верно ли ты ответил, этого я еще не знаю; впрочем, ты, очевидно, дальше разъяснишь, что то, что ты говоришь, верно.
Евтифрон: Конечно.
8
Сократ: Итак, разберем же, что мы утверждаем. Боголюбезное и боголюбезный человек – благочестивы, богоненавистное и богоненавистник – нечестивы. Благочестивое и нечестивое – не одно и то же, но совершенно противоположное. Так?
Евтифрон: Так.
Сократ: По-видимому, это правильно сказано?
Евтифрон: Кажется, да, Сократ?[27]
Сократ: А что боги заводят распри, Евтифрон, что они бывают несогласны между собою, что среди них возникает взаимная вражда – об этом разве не говорят?
Евтифрон: Говорят.
Сократ: А вражду и гнев, любезнейший, вызывает несогласие относительно чего? Разберем это так: допустим, что мы, я да ты, несогласны в том, какое из двух чисел больше. Разве несогласие насчет этого сделает нас врагами, заставит нас сердиться друг на друга? Разве, произведя вычисление в данном случае, мы не пришли бы быстро к соглашению?
Евтифрон: Конечно, пришли бы.
Сократ: А если бы мы были несогласны насчет большего и меньшего, разве мы не прекратили бы быстро наше разногласие, обратившись к измерению?
Евтифрон: Это так.
Сократ: А обратившись к взвешиванию, мы, я думаю, разобрали бы, что тяжелее, что легче?
Евтифрон: Еще бы!
Сократ: А насчет чего мы, оказавшись несогласными и не будучи в состоянии прийти к какому-либо[28]