Скрипка не прощает ничего. Слышна каждая фальшивая нота. Кстати сказать, у Сати превосходный слух. Она мне иногда говорит, что в каком-нибудь пассаже не очень чисто беру верхнюю ноту. Проверяю – да, действительно нехорошо.
Несмотря на препирательства, Сати буквально заставила меня выучить Первый концерт Шостаковича. Может быть, из этой затеи ничего бы так и не вышло, если бы я не обожал его музыку. В первый раз я сыграл концерт Шостаковича с оркестром Театра Бастилии под управлением Джеймса Конлона в Париже. Потом пришел заказ на запись от немецкой фирмы «Каприччио» – и диск был записан с концерта живьем, или «лайф», как теперь говорят. То же самое произошло с концертом Альбана Берга – тоже «лайф». Сати подталкивала меня к обновлению репертуара – она очень точно чувствует время. Это не каждому дано.
ВОЛКОВ: Сати, по-моему, прекрасно осознает одну из самых существенных проблем современной культуры – как сделать высокое достоянием возможно более широкой аудитории. У нее в этом смысле чутье безошибочное, и потому ее телевизионное шоу «Нескучная классика» столь популярно.
СПИВАКОВ: Я ей безмерно признателен за другое – за то, что она создала наш дом в самом высоком значении этого слова.
Отец-«заочник»
СПИВАКОВ: Ведь по большому счету я «заочный» отец – все время в разъездах, в гастролях, в работе. Сати хранила наш очаг и направляла наших детей. И я счастлив тем, что они выросли добрыми людьми.
ВОЛКОВ: У тебя три дочки, да?
СПИВАКОВ: У меня четыре дочки. Троих мне подарила Сати. А когда, очень рано, ушла из жизни моя любимая сестра Лиза, мы взяли ее дочку Сашеньку в нашу семью, и она стала нам родной. Внешне она не очень похожа на моих детей – блондинка с голубыми глазами. Однажды я вернулся в Париж с гастролей – и глазам своим не верю: Саша перекрасила волосы в черный цвет. Говорит, хочу быть похожей на ваших детей. Пришлось убеждать ее в том, что она и есть наш ребенок и цвет волос тут не имеет абсолютно никакого значения. Уговорил ее вернуть волосам первозданную красоту.
ВОЛКОВ: Чем занимаются сейчас твои дочки? Ты учил их музыке?
СПИВАКОВ: Все занимались музыкой. Но во Франции стать профессиональным музыкантом затруднительно: там нет такой центральной специальной музыкальной школы, как, скажем, в Москве. Воспитанники московской – гениальной по своему замыслу и воплощению – школы выпускаются прямиком на музыкальный Олимп. Этот феномен создали великие педагоги – Артоболевская, Тимакин, Бобович, Кесснер, Ховен, Глезарова, Беленький, Коган, мой наставник Янкелевич… Во Франции же дети не могут заниматься музыкой профессионально с раннего возраста так, как в России или как это было при Советском Союзе. То, что называется консерваторией во Франции – а мои дети ходили в консерваторию имени Франсиса Пуленка, – это в сравнении с Россией просто заведение для любителей музыки. Соответственно, образование они получили по нашим меркам дилетантское. Но и дилетанты, как мы знаем, в истории колоссальную роль сыграли. Взять, скажем, Ромена Роллана, Стендаля или Чичерина.
ВОЛКОВ: Да возьмем Михаила Ивановича Глинку!
СПИВАКОВ: Великие дилетанты тоже известны истории. Моя старшая дочь Катя выиграла конкурс Рубинштейна в Париже, получив первую премию как пианистка. Ей на тот момент еще не было шестнадцати лет. Но вскоре Катя призналась, что слишком нервничает перед каждым выходом на сцену – тяжелая наследственность сказалась. Однажды я играл сонатный вечер с замечательным музыкантом Александром Гиндиным в театре «Champs-Élysées» – мы играли поздние сонаты Бетховена. Я попросил Катю помочь мне переворачивать страницы. Она блестяще читала с листа, играла со мной с листа и концерт Шостаковича, и концерт Берга. Я разыгрываюсь за кулисами, Катя стоит рядом. В это время включили радиотрансляцию из зала, стало слышно, как зал наполняется голосами. Я все больше нервничаю, Катя посмотрела мне в глаза, прочитала все мои эмоции и выдохнула: «Какое счастье, папа, что это не мне играть сонаты Бетховена!»
Так что моя старшая дочь не стала музыкантом, а выбрала профессию режиссера и сценариста.
Средняя дочь – неожиданно для меня – полюбила театр, причем по-настоящему страстно. Она поступила в частную театральную школу, как бы французский прообраз нашей Студии МХАТ. Ее курсом руководил господин Флоран, которого можно назвать французским Немировичем-Данченко. Однажды он приехал в Кольмар на мой фестиваль с несколькими десятками преподавателей своей студии и пригласил меня на ужин, устроенный в мою честь. Приходим мы с Сати на этот званый ужин, а там нас ожидает еще больший сюрприз.
– Маэстро, мы большие ваши поклонники, но приехали сюда не за этим. Мы хотим вручить вам диплом вашей дочери Татьяны с самыми высокими оценками. И надеемся, что она станет знаменитой французской актрисой, – приветствовал меня декан.
Во время мирового турне «Виртуозов Москвы» Танечка приехала в Лондон ради нашего концерта. Мы бродили по городу, ужинали, говорили по душам, но никаких «девичьих секретов» я не услышал от дочери. И уже перед тем, как отходить ко сну, я не удержался, спросил:
– Может, у тебя есть близкий друг, может, ты влюблена?
– Да, – ответила моя дочь. – Я не просто влюблена. Я страстно влюблена.
– Кто же он?
– Это театр.
На школе Флорана Таня не остановилась, закончив недавно Национальную парижскую консерваторию по специальности «актриса».
Младшая, Аня, меня тоже потрясла. Старшие меня однажды спрашивают: а ты слышал, как наша Анечка поет? Они мне поставили ее запись, пока Ани не было дома. Слушаю – и не узнаю голос своей дочери, которая поет на прекрасном английском! Чудесный голос, неплохая музыка, слегка слабоватый текст. Когда она пришла домой, я стал расспрашивать – кто музыку написал, кто стихи? Всё сама! Призналась, что мечтает заниматься джазовым пением.
Раз так, я попросил у нее ручку, лист бумаги – и составил список англо-американских поэтов, которых просто обязан прочитать всякий пишущий по-английски. Поэзия – это кульминация языка, чтобы знать по-настоящему язык, надо читать поэтов – это первое условие. В списке были: Уистен Хью Оден, Томас Харди, Уильям Йейтс, Дерек Уолкотт, Джон Донн, Уильям Блейк, Джеффри Чосер, Уолт Уитмен, Роберт Фрост, Томас Элиот.
ВОЛКОВ: Стравинский написал хор на слова Элиота…
СПИВАКОВ: Да, а также откликнулся на смерть Элиота, написав Интроитус – один из элементов литургии, заупокойной мессы. Эта вступительная часть мессы используется как интродукция, когда проходит священник, в католическом и лютеранском богослужении эта традиция идет еще с V века.
А у моей истории было продолжение. Аня через некоторое время мне позвонила и сказала: «Нам сегодня с тобой аплодировали. Из Бостона приехали представители College of Music в Беркли [крупнейшего в Америке учебного заведения, в котором есть джазовое отделение]. И вот, – говорит, – они экзаменовали меня в Париже, я спела в начале песню Стиви Уандера, потом сыграла собственную импровизацию, а потом спела свою песню на стихи Роберта Фроста. Так что не пропало мое образование». Теперь Аня уже окончила тот самый музыкальный колледж в Бостоне.
Единственная моя девочка, которая пошла по неведомому мне пути, – это Саша. Она пошла в отельный бизнес. Но, раз она так захотела, – мы поддержали ее устремления.
Главное: все наши дочери пробивают себе дорогу абсолютно самостоятельно, намеренно отказавшись от нашей протекции. Дай им Бог!
Фестиваль – из философии. Кольмар
ВОЛКОВ: Ты счастливый человек: по невероятному совпадению у тебя четверо детей – и четыре любимых дела. Это «Виртуозы Москвы», Национальный филармонический оркестр России, Московский международный дом музыки и твой благотворительный фонд. И в каждый проект – как в своего ребенка – ты вложил душу, энергию, титанические усилия…
СПИВАКОВ: Ты забыл упомянуть еще пятое дело – Кольмарский фестиваль во Франции. В него тоже было вложено немало сил, но окупается всё с лихвой. Потому что когда я говорю, что на земле есть два места, где я могу жить бесплатно, вообще без копейки денег, – это Россия и Кольмар, – я вовсе не шучу…
Фестивалю в Кольмаре уже более четверти века, в 2014 году он прошел в двадцать шестой раз. А родился он буквально из слов, из одного долгого вечернего разговора. Когда-то в Кольмаре, в течение десяти примерно лет, был маленький фестивальчик, состоявший из нескольких концертов. Местный такой фестиваль. Не совсем локальный, потому что артистическим директором этого фестиваля был Карл Мюншингер, руководитель Штутгартского камерного оркестра, немец, очень хороший музыкант, специалист по старинной музыке. Но у каждого человека свое время, сам понимаешь. И вот в 1988 году я приехал в Кольмар с сольным концертом.
После выступления мэр города пригласил меня на ужин. Помнишь, Платон мечтал о том, чтобы философы были руководителями государства? Вот это тот самый случай: мэр – его звали Эдмон Жерер – оказался доктором философии. Я в то время как раз очень философией интересовался, много читал. Кстати, Ницше я впервые прочел в студенческие годы, попав в Музей-квартиру Гольденвейзера в Москве. Там лежала книга «Так говорил Заратустра». И я этот труд прочел, потому что меня его воззрения интересовали в связи с Рихардом Штраусом.
А разговор с мэром Кольмара мы начали с Блаженного Августина. Вспоминали разговоры Протагора с Сократом. Потом он меня удивил невероятно тем, что прекрасно знал русских философов – Флоренского, Бердяева и даже Семена Франка. Декарт, Дидро, Спиноза… Кстати, он сам жил как Спиноза – очень аскетично. Впоследствии, когда мы познакомились поближе, он приглашал меня к себе домой – у него была наискромнейшая квартира, почти пустая, только самое необходимое. Именно Эдмон Жерер меня познакомил с философом Эрихом Фроммом, который в России тогда еще не издавался (у Фромма есть очень интересная концепция: наша моральная проблема – безразличие человека к самому себе; очень актуально для нашей сегодняшней жизни, не находишь?). Он же рассказал мне и об Эммануиле Сведенборге – его книги, в том числе знаменитая «О небесах, о мире духов и об аде», у нас в то время тоже еще не выходили. Я с удовольствием поз