– Боюсь, что надолго. Может быть, даже очень надолго, – упавшим голосом ответил мне наконец Анатолий Александрович.
У него не было денег снять собственную квартиру, и он остановился на улице Ремюза у своего друга Владимира Рейна. К нам он приходил «на телевизор». Я договорился с ребятами из российского посольства, и они установили нам тарелку телевизионную на крышу, чтобы мы могли жить в информационном пространстве родины, да и детям не без пользы – чтобы не забывали русский язык. Вскоре мы переехали на новую квартиру на улицу Джузеппе Верди. (Всю жизнь меня сопровождают музыкальные адреса: родился я в Уфе на улице Михаила Глинки.) Анатолий Александрович говорит: я сейчас спущусь вниз вещи присмотреть, чтобы ничего не сперли. В Париже вещи не носят по лестницам, там такой наружный лифт, который поднимает грузы через окно. Я его уговариваю – да не надо, мы ведь в Париже. А он на своем стоит: «Париж Парижем, а за вещичками нужен глаз да глаз».
ВОЛКОВ: Питерский опыт…
СПИВАКОВ: Собчак приходил к нам два-три раза в неделю. Говорили, конечно, о России. О том, что там происходит. О будущем. Он уверял меня, что вся история человечества – это борьба между интересами и идеями: часто на коротком отрезке времени побеждают интересы, но на длинной дистанции непременно побеждают идеи.
Сати к приходу Собчака готовила гречневую кашу, я в русском магазине на улице Никола покупал селедочку, квашеную капустку, соленые огурчики. Я не пью, но полстопочки водки дернуть с ним мог.
И однажды, сидя вчетвером с женами за предновогодним столом у телевизора, мы услышали знаменитое обращение Бориса Ельцина к народу – то самое «Я ухожу», услышали, как он просит прощения. Мы просто остолбенели, понимая, что так еще не поступал ни один лидер России. А как только Собчак услышал, что своим преемником Ельцин видит Владимира Путина, он сорвался из-за стола: «Всё, я побежал складывать чемодан».
К слову, некоторые сотрудники нашего посольства в Париже пытались меня одернуть, намекая, что эти контакты с опальным политиком могут мне навредить. Я отвечал, что для меня не имеет значения, мэр он или дворник, возвеличен или гоним – я всегда остаюсь верен дружбе. С тем и живу.
ВОЛКОВ: Для меня это, быть может, самое ценное и важное твое человеческое качество: лояльность, преданность друзьям. Ты никогда не был и не будешь предателем, ты на это не способен…
«Офицерское спасибо»
СПИВАКОВ: Когда Путин только заступил на пост президента России, я был приглашен на новогодний прием в Кремль. Я стоял поодаль с какими-то людьми, когда по ковровой дорожке проходил Владимир Владимирович. Увидев меня, он резко изменил направление, подошел ко мне и протянул руку:
– Я хочу поблагодарить вас не как глава государства, а как офицер. За то, что вы и ваша семья помогали в Париже моему учителю и большому другу Анатолию Александровичу Собчаку. Спасибо вам большое.
И ты прав, Путин действительно следил за тем, как идет создание национального оркестра. Вызвав меня в Кремль, чтобы обсудить, какой я вижу концепцию нового национального оркестра, Путин сказал: «Мне бы хотелось, чтобы НФОР стал не хуже оркестра Мравинского». Президент первым поднял вопрос зарплат – мол, музыканты Национального филармонического, наверное, должны получать больше, чем в других оркестрах? Но я тогда даже обсуждать это не стал – коллектива еще нет, он не сыграл ни одной ноты, потому неэтично требовать каких-то преимуществ.
На что Владимир Владимирович заметил: «Вы не бизнесмен…»
ВОЛКОВ: То, что ты рассказываешь, мне крайне интересно. Ты же знаешь, что как историк культуры я специально занимаюсь вопросами взаимодействия культуры и политики, выпустил об этом несколько книг, которые тебе, как я помню, понравились. Там собраны факты о личном общении царей из династии Романовых, Ленина, Сталина, Хрущева, Брежнева и прочих вождей с писателями, художниками, музыкантами. И для меня каждый такой факт, каждое свидетельство важны и ценны. Их, кстати, не слишком много… И поэтому они очень пригодятся и будущим историкам.
Музейные ценности
СПИВАКОВ: Что касается оркестра, то первый концерт нам не слишком-то удался. Но постепенно НФОР срастался как единое целое. Мне даже предложили показать его в Америке. И тут стало ясно, что ехать мы не можем, потому что собранные мной прекрасные российские музыканты играют на ужасных инструментах – битых, незвучащих. И я начал покупать инструменты у прекрасных мастеров в Париже и Нью-Йорке.
Ты же понимаешь, что купить для оркестра итальянские инструменты восемнадцатого века уже практически невозможно по финансовым соображениям. Это уже музейная ценность, и я не смог позволить такую роскошь даже для себя: как я уже говорил, Страдивари, на котором я играю, мне не принадлежит. Но я пошел другим путем: из пятидесяти инструментов, допустим, французского производства я лично выбирал один, который звучал как итальянский. Концертмейстер первой скрипки, к примеру, играет на Вильоме, которого называют французским Страдивари. Есть инструменты и великих итальянцев – Андреа Гварнери, Антонио Гальяно, Франческо Гобетти.
ВОЛКОВ: То есть ты собирал единородное звучание оркестра, да? Это большое искусство.
СПИВАКОВ: Совершенно верно! К покупке инструментов меня подтолкнуло не только чувство сострадания к музыкантам, вынужденным играть на табуретках, но и стремление к гармонии звука. Кстати, тогда же я неожиданно получил письмо от не самого первостепенного американского музыкального коллектива – регионального симфонического оркестра Нью-Джерси. Оно было примерно такого содержания:
«Уважаемый маэстро Спиваков! В Америке, как вы знаете, сейчас кризис, и в нашем оркестре, естественно, тоже. У нас есть ряд инструментов, которые мы можем вам предложить по демократичной цене для создаваемого Национального филармонического оркестра России».
И приложили список: девять инструментов Страдивари, инструменты Карло Бергонци, Гварнери, Амати! Мне оставалось только ахнуть – и руками развести, потому что эти сокровища были нам не по карману. С помощью многих друзей и сам лично я продолжал покупать скрипки, альты и виолончели, звучащие «как Страдивари». И даже удалось один настоящий итальянский контрабас приобрести по случаю.
ВОЛКОВ: Как, каким образом?
Стечение обстоятельств. Контрабас
СПИВАКОВ: Случилось это так. Французский скрипичный мастер Серж Бойе, который искал для меня инструменты, сказал, что у него появился замечательный итальянский контрабас. Я приехал в Париж – вижу, действительно, инструмент в очень хорошем состоянии, красавец, не битый. Но просят за него труднодоступную для меня сумму – пятьдесят тысяч евро. Я задумался…
Почти одновременно мой друг Рашид Сардаров, отвлекая меня от моих трудов, пригласил в очередной раз развеяться на охоту в Африку. Утром пошли охотиться на буйвола. Эти огромные животные с могучими рогами, будучи ранеными, не стараются скрыться, а наоборот, возвращаются к охотнику, чтобы расквитаться. И вот один из охотников, по имени Егор, неудачно подстрелил такого буйвола. И разъяренный раненый буйвол понесся на него. Очень кстати оказавшиеся рядом местные охотники уложили буйвола почти у самых ног Егора. По сути, промах мог стоить ему жизни.
Вечером сели за африканский стол, достали русскую водку – отметить счастливое спасение Егора. И он стал вслух размышлять, как отблагодарить Бога за то, что остался жив, и какой совершить достойный, благородный поступок. Я ему с ходу и посоветовал: хочешь сделать доброе дело – пошли хотя бы десятку евро на покупку контрабаса для национального оркестра. Идея охотнику понравилась, тем более что игра контрабаса показалась ему созвучной хрипу несшегося на него буйвола. Серж Бойе немедленно получил аванс, и вовремя – когда к нему заглянули заезжие музыканты из оркестра Берлинской филармонии и предложили за уже почти наш контрабас гораздо большую сумму, он им его не уступил: сделка не закрыта, но аванс уже внесен. А получить этот инструмент окончательно мне помогли еще несколько моих друзей.
Когда наш оркестрант Коля Горбунов стал пробовать этот контрабас, у него слезы на глаза навернулись – он никогда в жизни и представить себе не мог, что будет извлекать такие волшебные звуки.
У меня есть мечта подарить все эти собранные инструменты оркестру в пожизненное пользование. Ты спросишь – что же мне мешает? Да по нынешним законам, если я им подарю эти сокровища, им же придется платить такие деньги в виде налога, что оркестранты просто вылетят в трубу! Вот почему я так активно поддерживаю принятие закона о меценатстве в России.
ВОЛКОВ: Да, с этим законом творится какая-то чепуха – его не могут принять уже много лет. Вроде боятся, что таким образом российские богачи будут уклоняться от налогов. Да они и другие способы найдут! А на Западе, в частности в США, такой способ поддержки культуры прекрасно работает: поддержал оркестр – можешь списать со своего налога определенную сумму… На этом вся американская классическая культура держится.
Проба Америкой
СПИВАКОВ: Кстати, первые зарубежные гастроли у нашего оркестра состоялись в Америке. Это было тридцать пять концертов с переездами и с совершенно разными программами.
ВОЛКОВ: В Америке любят загрузить по полной программе и даже сверх. Это началось с легендарного пианиста Антона Рубинштейна, которому предложили сто пятьдесят или двести концертов. Встречали его всюду замечательно – Рубинштейн пользовался колоссальным успехом. Но поездка так его вымотала, что он зарекся ездить в Америку. И хотя ему поступали оттуда впоследствии очень выгодные предложения, он категорически от них отказывался, говоря, что здоровье дороже.
СПИВАКОВ: Мы же согласились и не пожалели о потраченном здоровье. Поездки в Америку были очень важны даже для таких гениев, как Чайковский и Рахманинов. Это всегда важная страница в биографии, это веха в творческой жизни.