ВОЛКОВ: А с Окуджавой вы ведь, кажется, обменялись стихотворениями, скрепив поэтическими строками свой духовный мостик?
СПИВАКОВ: У меня был какой-то юбилей, праздновать которые я не любитель, и совершенно неожиданно я получил по факсу весточку от Булата Шалвовича. Это было посвященное мне замечательное стихотворение, которое называется «Отъезд».
Отъезд
Владимиру Спивакову
С Моцартом мы уезжаем из Зальцбурга.
Бричка вместительна. Лошади в масть.
Жизнь моя, как перезревшее яблоко,
тянется к теплой землице припасть.
Ну а попутчик мой, этот молоденький,
радостных слез не стирает с лица.
Что ему думать про век свой коротенький?
Он лишь про музыку, чтоб до конца.
Времени не остается на проводы…
Да неужели уже не нужны
слезы, что были недаром ведь пролиты,
крылья, что были не зря ведь даны?
Ну а попутчик мой ручкою нервною
машет и машет фортуне своей,
нотку одну лишь нащупает верную —
и заливается, как соловей.
Руки мои на коленях покоятся,
вздох безнадежный густеет в груди:
там, за спиной – «До свиданья, околица!..»
И ничего, ничего впереди.
Ну а попутчик мой, божеской выпечки,
не покладая стараний своих, —
то он на флейточке, то он на скрипочке,
то на валторне поет за двоих.
Конечно, я был растроган до слез. Стихи прижились во мне, к моему сердцу пристали. А спустя год-другой мне выпал шанс исполнить сольный концерт как раз в Зальцбурге. Я начал его с сонаты Моцарта. Как ты понимаешь, играть Моцарта в Зальцбурге – это большое нахальство. Только вышел в зал – дыхание перехватило, чуть не задохнулся, таким облаком духов обдал меня бомонд в смокингах и декольте, а у меня легкая аллергия на некоторые запахи. Но ничего, справился с головокружением, концерт прошел очень хорошо.
Вдохновленный, я вернулся в гостиницу, где в номере вместо письменного стола стояла конторка наподобие той, со старинной гравюры, за которой Гёте сочиняет. Переполнявшие меня эмоции требовали выхода, я подошел к этой конторке – и написал стихи, посвященные Булату Окуджаве.
Путешествие дилетанта
Булату Окуджаве
С Моцартом мы уезжаем из Зальцбурга.
Бричка вместительна, лошади в масть.
Сердце мое – недозрелое яблоко —
К Вашему сердцу стремится припасть.
Молодость наша – безумная молния,
Вдруг обнажившая Землю на миг.
Мы приближаемся к царству безмолвия,
Влево и вправо, а там – напрямик.
Вместе мы в бричке, умело запряженной,
Вместе грустим мы под звон бубенца,
Смотрим на мир, так нелепо наряженный,
Праздник, который с тобой до конца.
Медленней пусть еще долгие годы
Бричка нас катит дорогой крутой,
Пусть Вас минуют печаль и невзгоды,
Друг мой далекий и близкий такой!
Музыка в Вашей поэзии бьется,
Слово стремится взлететь в облака,
Пусть оно плачет, но лучше – смеется.
И над строкою не дрогнет рука.
«Володечка, вы еще и замечательный поэт», – отозвался на мое послание Булат Шалвович. Потом мы встречались с ним в Москве в Доме литераторов, на спектаклях театра «Ленком» у Марка Захарова… Последняя наша встреча была в Москве, незадолго до его кончины. Это было в канун Нового года, после моего концерта в консерватории.
Булат Окуджава похоронен на Ваганьковском кладбище, неподалеку от могил моих родителей. Я там часто бываю, захожу и к нему поклониться.
Во мне живут его строки, его негромкие песни звучат в моей душе…
Отец Александр Мень. Истинный проповедник
ВОЛКОВ: У каждого из нас есть книги, с которыми мы не расстаемся. А что ты берешь с собой в дорогу?
СПИВАКОВ: На гастролях у меня с собой обычно несколько книг. Набор каждый раз меняется – по настроению, внутренней потребности или импульсу. Скажем, последнее время почти всегда беру замечательный труд отца Александра Меня «Сын человеческий», почти всегда – томик Бродского или воспоминания о нем.
ВОЛКОВ: Книгу «Сын человеческий» ты первой назвал, скорее всего, неслучайно?
СПИВАКОВ: Я ее очень люблю. Дело не только в самой истории, которая волновала и волнует миллионы людей на протяжении тысячелетий. Меня покорило какое-то совершенно личное участие автора в каждом шаге Иисуса Христа. Его книга не просто для всех, она для каждого. Отец Александр выступает как живой свидетель этих событий – вот это меня потрясло до глубины души. Читая, забываешь, что это дела давно минувших дней. Понимаешь, что человек пропустил все это сквозь себя, через свою душу, своим сердцем почувствовал, сам прошел весь крестный путь…
Самое начало прекрасно: «Весной 63 года до н. э. на дорогах Палестины показались колонны римских солдат. За ними со скрипом тянулись обозы, грохотали тяжелые осадные орудия, в тучах пыли блестели панцири легионеров и колыхались боевые знамена».
ВОЛКОВ: Прямо булгаковская интонация…
СПИВАКОВ: Отец Александр, скромно называвший свой труд «очерком», хотел сделать Евангелие более понятным, близким и доступным современному человеку, пробудить интерес, заставить задуматься. Мне это очень близко по духу…
В предисловии Мень вспоминает такую историю. Философ Владимир Соловьев, беседуя однажды с обер-прокурором Синода Победоносцевым, человеком крайне консервативных взглядов, попросил у него позволения издать на русском «Жизнь Иисуса» Эрнеста Ренана, естественно, снабдив ее всевозможными критическими примечаниями. «От вас ли я это слышу? – возмутился обер-прокурор. – Что это вам в голову пришло?» «Но ведь надо же наконец народу о Христе рассказать», – улыбаясь, ответил Соловьев. Сам он относился к Ренану отрицательно, но хотел подчеркнуть, что богословские труды критиков и толкователей, как правило, мало приближали людей к евангельскому Христу, скорее – даже отдаляли от Него. На их фоне Ренан явно выигрывал…
ВОЛКОВ: Известно, что отец Александр начал писать «Сына человеческого» еще подростком, уже тогда он осознавал свой путь. Первый вариант появился, когда ему исполнилось всего пятнадцать лет. А ты был с ним знаком лично?
СПИВАКОВ: Неблизко, но несколько раз разговаривали. Впервые я увидел его в конце семидесятых, на лекции в Институте стали и сплавов. Кто-то позвал меня за компанию. Тогда были очень популярны всевозможные лектории, особенно среди творческой и научной интеллигенции, тем более по почти запрещенной истории религии. Я пришел, послушал и восхитился.
Отец Александр исключительно хорошо рассказывал, замечательно общался с аудиторией, проводил неожиданные параллели – от Соловьева и Розанова до Канта, Ницше и масонов. Он был человеком обширнейших знаний. Если его спрашивали о Достоевском, он рассказывал о Достоевском, если его спрашивали о философии Платона и Сократа, он говорил об этом. Отвечал всегда точно, развернуто, с юмором – на все вопросы, в том числе и самые острые и неудобные.
Ну и он сам – его личность – производил сильное впечатление: редкое сочетание эрудиции, доброты, ума, достоинства, обаяния.
Помню, я еще очень удивился, что еврей стал вдруг православным священником. Тогда это казалось невероятной странностью. Это была странность для всех, но только не для него. На своих лекциях отец Александр объяснял, что и иудаизм, и христианство, и ислам – все на одном фундаменте построены. Он был харизматичным духовным лидером, а его экуменическая идея единения всех христиан была тогда просто революционной.
Я начал ходить на его лекции, старался их не пропускать, специально отслеживал, где и когда состоится следующая встреча. До сих пор помню эти маленькие невзрачные бумажки на досках объявлений в клубах и домах культуры. Уже потом узнал, что он написал многотомную историю религий, несколько томов схоластических словарей…
ВОЛКОВ: Об этом необыкновенном человеке хочется узнать как можно больше…
СПИВАКОВ: Одна из последних лекций отца Александра, на которой я присутствовал, проходила в Доме медработников на бывшей улице Герцена. К этому месту у меня особое отношение, трепетное, с ним связаны хорошие воспоминания. Мы там иногда играли, подхалтуривали в студенческом оркестре. Официальное название коллектива – Оркестр клуба медработников, под управлением дирижера по фамилии Чалышев. Но в действительности в оркестре можно было отыскать от силы двух-трех случайных медработников – где-то на задних пультах, а впереди сидели такие скрипачи, как Виктор Третьяков, Владимир Спиваков, Олег Каган, Владимир Ланцман… Мы получали по пять рублей за выступление – и это было счастье. Мы играли очень серьезный репертуар – симфонии Шуберта, Гайдна, Моцарта… Играли в полную силу. Здорово играли!
Так вот, после одной из репетиций я увидел листочек с датой лекции. И в тот вечер осмелился и подошел к отцу Александру. Мы познакомились, он спросил, как меня зовут, чем занимаюсь… И неожиданно добавил: «У вас хорошее лицо, я вас благословляю на все ваши добрые дела».
И это благословение однажды осуществилось довольно неожиданным образом. Как-то после концерта в Канаде, в Ванкувере, ко мне обратилась женщина. Она была родом из России, собирала медикаменты для детей, больных раком. А когда дошло до дела, оказалось, что доставить их в Россию никак не получается – какие-то бесконечные таможенные сложности и проволочки. Я сразу же позвонил нашему консулу, договорился, и после этого удалось быстро переправить груз через Сан-Франциско в Москву. Когда мы с этой женщиной разговорились, выяснилось, что она считает себя духовной дочерью Александра Меня. Показывала мне его письма, они, насколько я знаю, даже напечатаны. Вот такие случайные взаимосвязи, хотя, конечно же, далеко не случайные.