Уже десять минут двенадцатого. Пора одеваться, не то я опоздаю.
Обнимаю тебя, дорогая моя Тереза. Я отправлю это длиннющее письмо сегодня ночью с Соборной площади.
Доброго Рождества от твоей подруги-наследницы!
POST SCRIPTUM. Чуть не забыла, но это так смешно! Когда Командор сказал, что единственные, кого он не лишил наследства, это внучки, Сильвана думала, что он имеет в виду ее, и запрыгала на стуле от радости! Но он тут же добавил: «Кроме двух младших внучек». Тогда эта дура не нашла ничего лучшего, чем наброситься на Дзелию и вырвать у нее из рук Пеппо, вопя: «Это мое! Отдай немедленно! Хоть это ты у меня не отберешь, узурпаторша!» (Узурпаторша!!!) Только это был Пеппо Первый, и это было ясно за километр, потому что шерсть у него была вся свалявшаяся, а глаза и нос из пуговиц.
Тогда Дзелия, которая, может, и вернула бы ей Пеппо Второго, ответила: «Врунья! Это не твое. Это моя игрушка, а я унаследовала ее от Дианы». И, недолго думая, укусила ее за руку, чтобы высвободить Пеппо.
Вот оно, доброе рождественское настроение в семье!
Эпилог
Мама уехала в Аргентину 28 декабря. Стоял чудесный ясный день, голубое небо над головой, кудрявые белые облака, которые ветер погонял, словно табуны диких лошадей. Как белые лошади Кочиса, предназначенные унести молодоженов в их тайное убежище.
Удивив внучек, Командор, который и слышать не желал о том, чтобы попрощаться с невесткой, приказал синьору Эфизио отвести их в порт на автомобиле.
Была с ними и Галинуча, и все четверо рыдали в три ручья, как испорченные фонтаны.
– Береги их… Береги их… – все всхлипывала мама, и няня отвечала ей, так же всхлипывая:
– Да, синьора, не беспокойтесь.
Конечно же, Диана и Дзелия не послушались Командора и, уже на пирсе, где синьор Эфизио не мог их увидеть, сунули маме в карман горсть смятых банкнот каждая.
– Откуда ему знать, может, мы потратили их в кондитерской, – сказала Дзелия, обменявшись взглядом с сестрой.
Они поднялись на борт корабля, помогли маме устроить багаж в кабине. Скоро подали сигнал, что втягивают трап. Диана вцепилась в маму в последнем отчаянном объятии. Она так много хотела ей сказать, объяснить старые недопонимания, попросить прощения, пожелать ей счастья, умолять ее не забывать их, какие бы чудеса не поджидали ее на том конце света… Но было слишком поздно.
Они сошли на землю и все смотрели, помахивая платочком, пока корабль не скрылся на горизонте. Ветер усилился и чуть не вырвал из рук маленький клочок ткани.
– Будут волны, – сказала Дзелия, сморкаясь в свой платок. – Будем надеятся, что маму не стошнит и что море успокоится.
Она переживала из-за Галинучи, которой через три дня пришлось бы первый раз в жизни ступить на палубу корабля для ее первого путешествия на континент. На острове существовал неписаный закон для детей бедняков. Мужчины в первый раз переплывали море в день призыва на военную службу. Потом они женились, и второй, и последний, раз в их жизни снова ступали на палубу корабля в день свадебного путешествия. Женщинам же выпадало попасть на континент лишь один раз – а именно в день свадебного путешествия.
Так что в свои двадцать шесть лет Галинуча даже и не мечтала, что пустится в заморское путешествие раньше, чем сама выйдет замуж. Теперь же и ей предстояло отправиться в свадебное путешествие, но не свое, а Командора.
Свадьбу отпраздновали 29 декабря в церкви Святой Евфимии. Приглашенных было немного, но церковь оказалась забита до отказа любопытными. Сплетни о любовной истории двух немолодых уже молодоженов облетели все салоны, бары, все парикмахерские города, и народ желал собственными глазами посмотреть на влюбленную пару и на двух героинь-внучек, которым удалось высвободить деда из ужасного «Оливкового сада».
В фойе театра устроили фуршет. Диана вместе с Приской, Элизой и Розальбой, пока взрослые пили шампанское и поднимали тосты за здоровье молодых, улизнули в костюмерную театра и примерили по три-четыре костюма каждая, хоть они и были им несколько велики. Но насмеялись подруги вволю! Когда Командор просунул в костюмерную голову, услышав подозрительный шум, все четверо застыли на месте, ожидая порядочной головомойки. Но жених ограничился лишь тем, что сказал:
– Сначала немного подрастите. Потом, если захотите подзаработать, приходите в кабинет записаться в список статистов. В них всегда есть необходимость.
После фуршета молодожены, две внучки и няня сели в автомобиль и синьор Эфизио отвез их в порт, на корабль.
Море волновалось еще пуще вчерашнего, и бедная Галинуча плакала и тысячу раз за ночь бегала в туалет, где ее рвало. Ее утешала Дзелия, которую никогда не укачивало, но на всякий случай она взяла с собой кучу лимонов и большой флакон одеколона.
Когда на следующее утро они высадились в Генуе, то невестой казалась Галинуча: умытая, причесанная, наряженная и благоухающая одеколоном, а не синьора Нинетта в ее скромном сером пальто с воротником из кроличьего меха. (Но если говорить «lapin», то это звучит куда дороже и элегантнее.) Синьора Нинетта тоже впервые оказалась на континенте, потому что когда она выходила замуж в первый раз, то они были слишком бедны и их свадебное путешествие ограничилось поездкой к Сантуарию Святой Мадонны в близлежащем Вальверде. Так что она была возбуждена и как ребенок радовалась каждой мелочи, даже тому, что им приходится проходить таможенный досмотр.
Пока им ставили мелом на чемоданах обычный для всех въезжающих крестик, Диана вспомнила, как злилась Приска в этих случаях: «Мы же тоже приехали из Италии!»
«Да, но вы пересекли французские воды».
Словно контрабандистам можно назначить встречу среди ночи и среди морских волн, и те, не пугаясь страшной качки, передадут тебе с моторной лодки два флакона французских духов и три головки заплесневелого сыра.
Они взяли такси, поднялись по холмистой дороге и прибыли на железнодорожный вокзал. Командор заказал пять мест на пятичасовом поезде в Венецию. Какое же это свадебное путешествие, если не ехать в Венецию?
Шестое место в купе было занято мальчишкой, который смотрел в окно. Когда поезд наконец тронулся, он повернулся в их сторону.
– Агамемнон!
– Менелай! Ты куда это?
Паломбо Лоренцо тоже ехал в Венецию. Но не в свадебное путешествие, а к родственникам, которые жили в самом центре города. Он собирался встречать с ними Новый год. Путешествовал он не один, а с матерью, но им достались места в разных купе.
Вот приятный сюрприз! Лоренцо, оказывается, был оттуда родом и, если Диана захочет, он покажет ей «настоящую» Венецию, водя по местам, о существовании которых туристы и не подозревают.
Путешествие было долгим, и через некоторое время они оба вышли в коридор размять немного ноги. И вот у самого туалета Агамемнон сделал Менелаю совсем уж неожиданное признание:
– Знаешь, кто разрушил твой алтарь под партой? Кто разорвал в клочки эту краснокожую рожу? Это я.
– Ты? Да что тебе только в голову пришло?
Агамемнон покраснел как рак, и веснушки на его носу стали почти оранжевыми.
– Потому что… я ревновал.
– Ревновал? Так значит?..
Так оно и есть. Паломбо Лоренцо Агамемнон был секретно (но теперь, когда он в этом признался, то уже не секретно) влюблен в свою соседку по парте.
И не нашел ничего лучшего, как признаться ей в этом в тесном коридоре поезда, да еще и у самого туалета.
Диана вздохнула. Признание застало ее врасплох, и она не знала, что ответить. Но одно она поняла точно: в жизни, как Купидон ни старается, чтобы придать всему романтичности, любовные истории совсем не похожи на те, которые бывают в книгах или в фильмах.