В гостиной владельца пекарни «Одесские баранки» Всеволода Шиловского пили чай. Все семейство собралось под ярким светом хрустальной лампы, освещающей роскошный стол. Чего только на нем не было!
Белый хлеб и копченая осетрина, грибы в густой крестьянской сметане и запеченный в тесте бараний бок, красная икра и тонкий сливочный сыр, поблескивающий в электрическом свете, как сплав драгоценного металла… Сахарные плюшки, мед и сливовое варенье^ Ну и, конечно, собственно чай — ароматный, черный, настоящий чай. Во всяком случае на середине стола стоял большой самовар.
От такого изобилия у обыкновенного человека, выстоявшего многочасовую очередь, чтобы по хлебным карточкам получить глинистый, с опилками хлеб, безвкусный либо воняющий дрожжами, случился бы обморок. Это и было время НЭПа, когда одни умирали от голода на недостаточном хлебном пайке, а другие обжирались продуктами, о которых и не слышал никогда обыкновенный рабочий или служащий.
Большинство работающих на государство и получающих продуктовые пайки не могли покупать продукты в нэпманских лавках, где были заоблачные цены. Одна часть горожан умирала с голоду, мучительно наблюдая, как голодают и их дети, другие же проматывали деньги в дорогих ресторанах и выбрасывали на помойку еду, которая могла бы спасти чью-то жизнь.
Таким был НЭП, и острое социальное неравенство только обострило те язвы, которые всегда есть в человеческом обществе — жадность, тупую алчность и злость, когда богатые не могли нажраться, а бедные захлебывались черной ненавистью, от которой до ярости и насильственной смерти один шаг.
Но семейство Шиловских не думало о социальных язвах. За столом сидела маман Шиловская, сам нэпман Шиловский — ее великовозрастный сынок — и две сестры нэпмана — одна старше, другая младше, злобные старые девы, кривящиеся даже от такого изобилия и язвительно критикующие все.
Несмотря на то что Шиловскому уже исполнилось сорок, он никогда не был женат. Он был крайним эгоистом, не способным заботиться ни о ком, кроме себя. Все бытовые нужды взяла на себя его мамочка, старательно оберегавшая своего сыночка от «жадных и корыстных стерв».
Шиловские были поляками. И где-то в Польше у них были родственники. Но уезжать из Одессы они не хотели. Природная хитрость, лживость и тот же эгоизм помогли Шиловскому добиться успеха в торговле. Открыв во времена НЭПа свою пекарню и разбогатев на выпечке из гнилой муки с мышиным пометом и грязным сахаром, он получал весьма неплохие деньги.
Розоватый, пухленький, с небольшой плешью, при первом взгляде Шиловский казался добрым и мягким человеком. Но только на первый взгляд. Патологический лжец по натуре, он быстро выдавал себя хитрым выражением глаз, которые никогда не смотрели на собеседника.
Уминая булку, сверху жирно намазанную черной икрой, Шиловский сербал крепкий чай и ощущал себя на верху блаженства. Именно в такой патетический момент с грохотом распахнулась дверь в гостиную, и на пороге возникли пятеро — четверо мужчин и молодая темноволосая женщина в мужской одежде. В руках у всех было оружие.
Шиловский чуть не подавился булкой. Как большинство эгоистов, он был очень труслив. Краска схлынула с его лица, ставшего вмиг похожим на мятую белую бумагу.
— Деньги, ценности, открыть сейф! — скомандовала женщина, наставив револьвер на Шиловского. — Встать из-за стола!
Мадам Шиловская заголосила, схватилась за сердце. Женщина выстрелила в люстру, и на сидящих за столом посыпался хрустальный дождь.
— Следующая — в твою башку, старая курица, — спокойно сказала женщина. — Всем заткнуться. Открыть сейф.
Шиловский поднялся из-за стола и на подгибающихся ногах поплелся к сейфу в углу гостиной. Тело его было похоже на дрожащий студень. Щелкнул замок. Двое мужчин тут же принялись засовывать холщовые торбы деньги, золотые слитки, драгоценности — все те, чем был набит сейф. Еще один бандит обошел сидящих за столом женщин и забрал у них часы и золотые украшения. К добыче из сейфа бандиты добавили серебряную посуду.
— Хорошо жируешь, сволочь, — женщина уставилась тяжелым взглядом в лицо полумертвого от страха Шиловского.
— Наследство получил… честное слово… — залепетал тот.
Дальше произошло невообразимое. Женщина вдруг выстрелила два раза — и обе сестры Шиловские упали мертвыми на стол. Затем она хладнокровно выстрелила в грудь Шиловского. Тот, завыв, покатился по полу, но вскоре затих.
— Это тебе на память от Алмазной, сволочь, — сказала женщина и, спрятав за пояс пистолет, скомандовала: — Уходим, ребята!
ГЛАВА 9
В библиотеке синагоги.
Исчезновение уборщицы.
Что такое менора.
Изгнание злых духов
Таня спустилась по Градоначальницкой вниз и вышла на Балковскую, которая, как всегда, была запружена людьми и транспортом. Это был промышленный, рабочий район. Балковская плавно перетекала в Пересыпь, где было открыто просто неимоверное количество предприятий. Почти все они работали, а потому район был оживленный и шумный.
Таня пошла в сторону, противоположную от Пересыпи, — к Водяной Балке, туда, где находилась главная синагога. Ей было странно, что столь большая синагога стоит в таком месте. Но, наверное, когда ее строили, здесь все было по-другому.
С приходом к власти большевиков, которые были ярко выраженными атеистами, все религиозные, культовые сооружения моментально перешли к государству. Вокруг всего, связанного с религией, стали сжиматься тиски. И это не предвещало ничего хорошего. А потому в отдаленности синагоги от центра города теперь появился некий плюс. Хотя для жесткого контроля и давления большевиков отдаленность района не была помехой.
Думая обо всем этом, Таня быстро шагала по Балковской, вспоминая своих любимых подруг — Иду и Цилю. Ни они, ни их мама Софа никогда не ходили в синагогу. Как и большинство бедняков, ведущих полукриминальную жизнь, они не были религиозны и не верили ни в какого Бога — ни в еврейского, ни в русского, ни в одесского, если б он был. Они очень редко вспоминали о своей национальности, потому что их жизнь была заполнена проблемами, в первую очередь, выживанием.
Но, несмотря на это, погром сыграл роковую роль в их судьбе, оборвав жизнь Софы — веселой, острой на язык тети Софы, никому в своей жизни не сделавшей никакого зла. Таня вспоминала, как спасала от погрома свою Цилю, вспоминали дикую, разъяренную толпу, пьяное быдло, несущее разрушение и смерть. И то отчаянное чувство несправедливости и ужаса, которое поднялось тогда, закипело в ее душе, несмотря на то что Таня не была еврейкой. Циля и Ида были для нее почти как сестры — их боль была ее болью. И она прекрасно понимала, что никогда уже не сможет забыть того, что тогда видела. С этим ей жить до конца дней.
Такие мысли вызвали в ее душе целый вихрь воспоминаний. Как же тосковала она по Циле и Иде, как же не хватало ей их улыбок, смеха, огонька в глазах, приземленной жизненной смекалки и, несмотря ни на что, умения верить в мечту. Как же горько было Тане вспоминать эти потери! Жизнь словно отрезала от нее всех самых дорогих, близких и любимых людей, ввергая в жестокий вакуум, где была только она одна — и ее боль.
Впрочем, жизнь вознаграждала ее и приобретениями, не только потерями. Среди этих приобретений была дружба с Тучей, который, не задумываясь, бросился спасать ее. Туча был прав, называя ее сестрой. Их дружба уже переросла в родственную связь, и Таня видела в нем брата, которого у нее никогда не было.
Туча, точно так же, как Циля и Ида, не был религиозен. Впрочем, это было свойство всех одесских бандитов. Для них не существовало Бога — наверное, потому, что они видели слишком много зла, в отличие от всех остальных людей. И не просто видели, но и были проявлением этого зла.
А между тем по просьбе Тани Туча позвонил раввину и договорился о том, что она придет в синагогу — почитать литературу в библиотеке и посмотреть на те самые места, где старик Нудельман сделал свое роковое открытие. Когда Таня только начинала заниматься какой-то историей, пытаясь раскрутить ее до конца, в ней сразу включалась какая-то особая интуиция, которая подсказывала верные ответы.
Как это происходит, Таня не могла объяснить. Но когда у нее появлялось предчувствие, оно всегда оказывалось верным. И вот теперь она чувствовала, что обязательно должна появиться в синагоге — это было очень важно.
К тому же Таня хотела понять, в первую очередь для себя, что такое менора. Она была очень далека от любой религии, и, конечно же, от иудаизма. Но у нее был свой метод расследования. Когда Таня что-то искала, она всегда хотела узнать об этом подробней. Почитать информацию, почерпнуть что-то из книг. И, как правило, это всегда срабатывало.
А потому ей без труда удалось убедить Тучу, что она обязательно должна узнать, что такое менора. Туча тут же заявил, что она абсолютно права, позвонил раввину и все устроил.
По лицу друга Таня видела, что он далеко не в восторге от того, что ввязался в это дело.
— Дохлый номер… — тяжело вздыхал Туча, — воняет, как сдохшая мыша в шляпе! Психи эти задрипанные, дурики об религиозные — ну разве можно больший гембель прицепить за свою разбитую голову? По ушам нашкрябают — только ша!
— Отчего же ты согласился? — усмехалась Таня. — Надо было не соглашаться!
— Попросил за помощь — ну как не согласиться? Шо я, дурак без палочки, или хто? Нельзя не согласиться — за как иначе?
Таня прекрасно понимала, что поступок раввина — то, что он обратился к Туче за помощью, — очень льстил самолюбию ее друга. Однако разгадывать логические загадки Туча не особенно умел. Он был хорош там, где надо было провернуть финансовую аферу, напутать с документами, замести следы, применить силу в конце концов. А вот разгадывать убийства… Здесь Туча со всем своим хитроумием вступал в темный лес. Поэтому и страшно обрадовался, что Таня оказалась рядом, и снимет такую тяже