Конечно, Туча, как и полагалось, обложил ресторан данью, но она была абсолютно условной — по сравнению с тем, сколько платили захудалые кафешки на Дерибасовской. Никто из мира Тучи и его людей не назначал встреч в «Парусе», да никто и не пошел бы в это место. Ну а если бы какого заезжего позвали сюда, то через полчаса, максимум, несчастный или уехал бы из города, или же залег на дно, узнав правду об этом месте.
Почему? Почему слава такого красивого ресторана была хуже славы последнего притона на Молдаванке? Ведь внутри «Паруса» было очень красиво: бежевые стены, хрустальные люстры, столы, покрытые белоснежными, хрустящими от крахмала скатертями… Да и кухня была на высшем уровне: шеф ресторана был взят из знаменитого заведения на Дерибасовской, где до установления власти большевиков обслуживал заезжую знать, а позже — разбогатевших нэпманов. Правда, несмотря на то что в «Парусе» он получал гораздо меньше, чем на прежнем месте, все равно не посмел отказать.
Все объяснялось просто: этот ресторан облюбовали для своих тайных гулянок чекисты и красные комиссары. А открыл его во времена НЭПа один из них — бывший работник ОГПУ, выдворенный из органов за излишнюю жестокость. Не долго думая, после увольнения из карательных органов он решил попробовать себя в ресторанном бизнесе.
И это ему удалось. Красные комиссары любили красивую жизнь точно так же, как и бандитские главари. Но если бывшие короли Молдаванки — нынешние уголовные и антисоциальные элементы — заявляли об этом открыто, не таясь, то красные комиссары поначалу играли в двойную игру. На одной стороне их жизни были идеология, пропаганда и псевдопламенная вера в большевистские идеалы, а на другой — все те страсти и пороки, что снедают людей, — деньги, выпивка, карты, женщины, (а порой и мужчины!), жажда власти и алчность, та самая алчность, которая испепеляла бандитских главарей.
Время НЭПа приучило к взяткам всех тех, кто занимал хоть какую-нибудь самую малую должность. Слабые по своей природе, люди вдруг поняли, что проблему легче всего решить, сунув деньги кому следует. И все. Вот и стали постепенно происходить изменения, которые пока были еще не очень видны невооруженным взглядом, они еще не несли в себе глобальных искажений личности, хотя уже были достаточно серьезны^
Как бы то ни было, внешне пока все должно было быть законно, и большевики не могли гулять в одних ресторанах с бандитами — им требовались «свои» заведения. Так и возник «Парус» — по мнению Тучи и его людей, «страшное место». И все бандиты плевались, проходя мимо белого кубического здания в окрестностях Ланжерона, который постепенно из дикого пляжа превращался в отличную зону отдыха и прогулок.
В этот зимний вечер, когда за волнорезом был виден только один парус, ресторан был полностью закрыт для остальных посетителей — готовился грандиозный банкет.
Ресторан для своей гулянки закрыли сотрудники ГПУ, которое пришло на смену ВЧК. Как говорится, поменяли шило на мыло. Правда, страх перед этой организацией остался прежним. Главное политическое управление несло в себе те же функции, что и Всероссийская Чрезвычайная Комиссия, только в несколько урезанном виде. Главным преобразованием ведомств было разделение отделов. Теперь каждый отдел выполнял свои строго определенные функции. Но появились сотрудники, стоящие над остальными. Они выполняли более расширенные функции, и большая часть их планов и задач должна была содержаться в строжайшей секретности. Именно такого сотрудника собирались чествовать в «Парусе» в тот вечер — сотрудника особых поручений при органах ГПУ-ОГПУ, который был переведен в Одессу из Киева с особой миссией. Подробности этой миссии никто не знал.
Сотрудника звали Валентин Сандольский. Это был мужчина среднего роста какого-то неопределенного возраста — между 40 и 45 годами, коренастый, с темными волосами и нагловатым выражением широкого лица. Когда-то он был красным комиссаром и потому привык к достаточно широким полномочиям на фронтах гражданской войны. Интересным был тот факт, что он ушел к большевикам прямо с медицинского факультета Киевского университета. Будучи врачом-недоучкой, Сандольский никогда не тяготел к книжным знаниям, и образованные люди вызывали у него раздражение. Он был туповат и нагл. А потому война стала для него идеальным местом — после нее карьера его пошла вверх.
В среде чекистов Сандольский не прижился — даже они считали, что у него есть два очень серьезных недостатка, которые мешают в оперативной работе: он любил выпить и был страшным бабником. В пьяном же виде трепал языком напропалую. А женщин у него было такое количество, что поражались даже самые бывалые ловеласы. При этом он был абсолютно, так сказать, всеяден и не делал никакого различия между прачкой и бывшей графиней, учительницей и продавщицей из нэпманской лавки, швеей и модной большевистской поэтессой, няней и артисткой…
С такими недостатками его карьера в ЧК несколько раз оказывалась под угрозой. Но за былые заслуги его не погнали прочь, поскольку наряду с этим Сандольский обладал и важными достоинствами, которые всегда ценились красной властью: он был подл, двуличен, умел виртуозно лгать, а к тому же был исправным служакой, отличным исполнителем, который, чтобы выполнить поручение, не останавливался ни перед чем.
Когда-то он был женат, но жена его умерла от болезни в смутные годы, когда Сандольский совершал подвиги на фронтах гражданской войны. У него остался маленький сын, которого он отдал родителям жены. Те и воспитывали его в Киеве. Отец же виделся с сыном очень редко и почти не вспоминал о нем.
До того ли было, когда при НЭПе появилось столько новых борделей? Еще при жизни жены Сандоль- ский не отказывал себе в плотских радостях. А уж после ее смерти распоясался вовсю.
В Одессу он был назначен с какой-то особой секретной миссией, о которой знали только избранные чины высокого начальства. Правда, ходили слухи, что это назначение было ссылкой, что Сандольский провинился сразу по двум пунктам: напился и не с той бабой. Но толком никто ничего не знал.
Сам же он держался уверенно и нагло, совсем не так, как держатся сотрудники бывшей ВЧК, впавшие в немилость. А значит, судя по всему, ему все-таки была доверена важная миссия.
О том, что она была, свидетельствовал и устроенный в его честь банкет. Стали бы так распинаться важные чины перед человеком, не имеющим ни веса, ни значения? Когда просочилось известие о банкете, сплетники сразу умолкли. Но любопытство к его персоне не уменьшилось, скорее наоборот — возросло.
С самого утра на кухне «Паруса» хлопотал шеф- повар со своими подручными. На продукты начальство не поскупилось, все они были куплены в нэпманских лавках, было даже настоящее сливочное масло и белый хлеб! Суетились вовсю! Ближе к обеду по служебному двору ресторана прогрохотала повозка, привезшая лучшие вина и коньяки из винодельческого хозяйства в поселке Шабо Одесской области. У местного вина было особая слава. Его специально для важных случаев закупали большими партиями.
Местные сплетники среди чекистов, любящие, несмотря на запрет, поговорить, утверждали, что на банкет расщедрился сам Сандольский, чтобы подмазать местное начальство. Это действительно было очень похоже на правду — такая практика существовала и всегда давала очень неплохой результат.
Банкет начался в семь вечера, почти без опоздания. Сандольский, в новеньком парадном мундире, еще не дошел до нужной кондиции, а потому держался солидно. Как было принято, гулянка началась с официальных речей: говорили много лестного, вручили Сандольскому какую-то почетную грамоту… Как-то выяснилось, что Сандольский уже бывал в Одессе не раз, сам он в ответной речи сказал, что почти каждую неделю приезжал в город, занимаясь неким секретным расследованием. А значит, прекрасно успел изучить все достопримечательности.
Наконец после парадных официальных речей началось застолье. Сначала оно проходило достаточно сдержанно и пока не превратилось в грандиозную попойку, когда полностью забывают о субординации, а начальство на утро после мероприятия чувствует себя очень неловко. Однако через какое-то непродолжительное время несколько высоких чинов покинуло ресторан, сославшись на неотложные дела и на проблемы со здоровьем. Это в корне изменило ситуацию — мундиры были сброшены, коньяк полился не в изящные рюмки, а в граненые стаканы.
Появились музыканты, грохнули разухабистую блатную песню. Началось настоящее, безудержное веселье.
— Скучно как-то… — вдруг, несмотря на шум и гам, произнес Сандольский, уже вдоволь нахлебавшийся коньяка, а потому сбросивший с себя всю официальную чинность. — Вот бы девиц пригласить.
Среди всех достопримечательностей, которые действительно оценил Сандольский в Одессе, на первом месте был бордель мадам Зои, посещаемый высокопоставленными чинами.
Точно так же, как и ресторан, большевикам требовался свой бордель. И мадам Зоя, быстро уловившая ситуацию, сумела подсуетиться. Она хоть и вышла из самых криминальных низов, понимала, что несмотря на правильные пропагандистские речи, большевики были такими же мужчинами, как и бандиты. А значит, им требовалось то же, что и всем остальным мужчинам. Так что, дав нужным людям взятки, мадам Зоя оказалась на плаву.
— Я слышал, в заведении появились новенькие, четыре штуки сразу, — сально ухмыляясь, сказал один из товарищей Сандольского, одессит, с которым тот успел сойтись близко во время редких наездов в Одессу. — Брюнетка есть одна — закачаешься! — он прищелкнул пальцами.
— Позвать новеньких! — тут же скомандовал Сандольский, — но четыре — мало на всех…
— Да и других можно позвать, — предложил кто- то еще, — давай рыжую Аннушку, Марго и Мишель, ее все знают.
— Решено, зовем четырех новеньких, Аннушку, Марго и Мишель, — распорядился Сандольский.
Кто-то из прислуживающих начальству бросился к телефону, на Екатерининскую тут же отправили две машины, и через час восемь девиц уже входили в ресторан.
Они держались уверенно, но в этой уверенности зоркому глазу была видна натянутость и неприязнь. Девицы не любили таких гулянок. Дело в том, что большевики, тем более чекисты, не были щедры так, как бандиты. Те всегда давали девушкам что-то сверху, а эти расплачивались с хозяйкой — и только, девицы не получали ни копейки.