— Ну как, ничего не напоминает? — слово в слово нетерпеливо повторил Сосновский.
Вместо ответа Петренко достал коробочку, вынул камень и положил на ладонь рядом с первым. Даже невооруженным взглядом было понятно, что два этих камня были абсолютно идентичны.
— Так я и думал, — нахмурился Владимир. — Плохо. Ох и не повезло тебе… Честно скажу, это была логическая загадка. Но она сработала.
— Не хочешь объяснить? — нахмурился Петренко.
— Объясню, конечно, — пожал плечами Сосновский. — Для этого я и пришел. Но объяснение тебе очень не понравится!
— Да не тяни ты кота за хвост! — рявкнул Петренко, расстроенный этим новым обстоятельством в и без того паршивом деле.
— Коту это нравится, — ехидно улыбнулся Владимир. — А где труп Светулика?
— Кого?.. — опешил Петренко.
— Светулика. Так эту девицу звали в публичном доме мадам Зои, в котором она работала, — ответил Сосновский.
— Ты ходишь по публичным домам? — хмыкнул Петренко.
— Ты меня за кого принимаешь? Я тебе шо, дешевый трехкопеечный фраер, или как? — хохотнул друг в ответ и вдруг стал совершенно серьезным. — Никогда в жизни не ходил и ходить не буду. Но ты забываешь мои связи в криминальном мире! Я много кого знаю среди одесских бандитов. Был лично знаком с самим…
— …Михаилом Японцем, — быстро перебил его Петренко, — да ладно, знаю! Ты мне все уши прожужжал. Только вот Япончик твой давно мертв. А в криминале сейчас правят другие.
— Ну, не такие уж другие, если портовая марвихерша Рыжая Зайка, любовница одного из крутых бандитов Гришки Клюва, покойного давно, царствие ему небесное, переквалифицировалась в хозяйку борделя для большевиков под именем мадам Зоя. То есть товарищ Зоя, миль пардон. — ехидно ответил Володя.
— Ох, Сосновский, договоришься, мать твою!.. — в сердцах вспылил Петренко. — И меня за собой потянешь.
— До цугундера? — прищурился Сосновский. — Не потяну. Но если вдруг что — и там люди выживают. Да и меня этим не испугаешь. Я там уже был.
— А я не хочу! Откуда ты только взялся на мою голову? — всплеснул руками Петренко, вдруг спохватившись, что этот странный и даже страшный разговор может слышать какой-то из все еще находящихся в комнате милиционеров.
— Из ада! — продолжал ерничать Володя, явно наслаждаясь произведенным эффектом и ничуть не опасаясь чужих ушей.
Как ни странно, но это немного успокоило Петренко, вдруг сообразившего, что появление ушлого репортера Сосновского для него очень хороший шанс сдвинуть явно глухое дело с мертвой точки, а если уж совсем повезет, и закрыть его скорей, да еще и отличившись перед начальством.
— Ладно, — вздохнул Петренко, — мы потом с тобой обо всем поговорим, как выберемся отсюда. Потом. А пока…
— А пока мы с тобой в этом деле вместе, — серьезно добавил Владимир Сосновский.
На это Петренко нечего было возразить. Да и некогда, потому что снова выдвинулся из коридора милиционер и произнес:
— Доставили! Хозяйку доставили!
— Где нашли? — нахмурился Петренко.
— Вот ее домашний адрес, — милиционер протянул листок бумаги, — дворничиха написала.
— Южная улица… Здесь поблизости. Так, вдова… 56 лет. Живет на пенсию по супругу, убитому на фронтах гражданской войны. — Петренко бросил листок бумаги на стол, — все понятно. И одновременно сдает эти трущобы всяким проституткам. Прохиндейка, — обернувшись к Сосновскому, пояснил: — Тетка эта с Южной — хозяйка берлоги. Сдавала внаем эту конуру и по коридору еще несколько.
— Я знаю, — пожал плечами Володя. — Откуда у Светуликов и им подобным комнаты в Одессе? Снимали, конечно. Сельские мотыльки, слетевшиеся на жаркий городской огонь.
Милиционер ввел в комнату толстую говорливую бабку в цветастом платке, от которой очень сильно несло кислой капустой.
— Ой шо коется, люди добрые. Ой беда, лишенько. — заголосила она.
— Молчать, — глухо и страшно скомандовал Петренко, и Володя Сосновский, достаточно мягкий человек, вскинул на своего друга удивленные глаза.
— Комнаты сдаешь? Незаконно? А разрешение есть? — нахмурился Петренко.
— Так от покойного супруга комната получена. Сама проживаю по месту жительства дочери. — перепугалась тетка.
— С тобой еще компетентные органы разберутся обязательно, вот увидишь, — пригрозил Петренко, не меняя тона, — а пока ты нам расскажешь, как давно эту комнату сдаешь.
— Две комнаты, с перегородкой, — поправила хозяйка квартиры, испуг которой уже прошел.
— Это мне без разницы, — хмыкнул следователь, — рассказывай.
— Дык год уже… Жиличке сдаю.
— Жиличку хорошо знаешь?
— Ну шо знаю. Платила исправно. Тихая. Соседи на нее не жаловались, ни боже мой.
— Мужиков водила?
— Ну откуда мне знать-то? Я здесь не живу. Молодая. Дык как же ж без этого?
— Документы ее видела? Кем работала, знаешь?
— Видела документы. Как бы я без документов сдала? А работала. Ну дык посудомойкой в заводской столовой работала, где-то на Пересыпи. Сама говорила.
— Ты мне тут ушами не финти! А то щас арестую за пособничество антисоциальным элементам! — прикрикнул на нее Петренко. — Где и кем работала? Точно! Говори! И смотри мне. Махинаторша хренова! Развела здесь бардак!
— Та я вдова героя. — попыталась встрять тетка.
— Вот и пойдешь на нары, как вдова героя! Ты мне дело говори, а не финты ушами выкидывай! У нас и герои на нарах сидят, если положено!
Тетка, похоже, знала об этом, потому как снова растеряла весь свой боевой задор.
— Профурсетка она была! — выпалила она, бросив жадный от любопытства взгляд на диван, словно чувствуя, что совсем недавно лежало на нем. — Профурсетка! Хвостом крутила! Вот и докрутилась…
— Клиентов на дом, сюда, водила?
— Только солидных. Было. Так очень серьезные, женатые. Двое, кажется. Она мне за них отдельно доплачивала.
— Имена, фамилии, как выглядят!
— Дык откуда ж мне знать! — всплеснула руками хозяйка. — Имена и фамилии она мне не называла. А как выглядят. Я ж их и в глаза не видела! Она сама мне сказала, бо знала, что соседи донесут. Я порядок во всем люблю.
— И деньги тоже, — в тон ей добавил Петренко. — Двоих на дому принимала, говоришь?
— Двое, — кивнула хозяйка квартиры. — Они в первой половине дня приходили. Один с утра, второй — в обеденный перерыв.
— Кем работали?
— Я шо, знаю? Я не спрашивала.
— Ясно. Где она по вечерам работала?
— Так у Рыжей Зайки. То есть у Зои на Екатерининской. Там квартира на углу с Греческой есть. Туда ходила.
— То есть в том борделе она не жила постоянно? — уточнил Петренко.
— Нет, — замотала головой тетка. — Там есть девушки, которые постоянно живут. А эта приходящая была.
— Почему не жила?
— Так она зарабатывала хорошо, ну да и стеснялась, что узнает кто. Семья у нее в селе, ну, в деревне осталась, — вздохнула наигранно хозяйка. — Мать да отец, да малолетние сестренки и братишки… Вот она их кормила всех. Для них и справку достала, что посудомойкой работает. Хорошая она была баба, простая. Не нравилось ей такое ремесло. У нее в селе и жених был. Говорила: вот денег соберу, чтоб на хороший дом построить, вернусь домой и за Андрюху замуж пойду, он все меня зовет.
— Так, — встрепенулся Петренко. — Вот с этого момента поподробней. Про Андрюху.
— Да не знаю я ничего! — снова всплеснула руками хозяйка. — Не знаю! Только имя. А еще говорила она, что он из села тоже на заработки уехал, как и она. Под Одессой в селе где-то работает. Сарата село называется, так, что ли. Там стройка в колхозе. В строительной бригаде он.
— Андрей знал, чем она в Одессе занимается?
— Нет, конечно! Он бы ее убил, — и вдруг, сообразив, что только что ляпнула, тетка ойкнула: — Так я это, я не то хотела сказать.
— Ясно, — кивнул головой Петренко. — Вызову тебя повесткой на допрос, подпишешь все показания. А пока можешь идти. И языком не телепай.
Тетка ушла. Петренко обернулся к Сосновскому, который, было видно, не пропустил ни единого слова.
— Видишь, как все просто? — сказал он. — Жених Андрей узнал, чем девка в Одессе занимается, и прибил из ревности. Осталось только этого Андрюху в Сарате разыскать, что вопрос одного дня, — и дело закрыто! Начальство будет в восторге.
— Андрюха признается во всем, — в тон ему продолжил Володя, — и даже показания подпишет, если вы постараетесь… Ты серьезно думаешь так? Что ее какой-то тупой деревенский Андрюха убил?
— Нет, — Петренко отвел глаза в сторону, — я так не думаю. Но дело для начальства надо закрывать. Вот я его и закрою таким образом. Андрюху этого, конечно, задержать нужно. Жалко парня. Не повезло ему.
— Раз жалко — не задерживай! — сказал Сосновский.
— Не могу. Ты наши методы знаешь. С меня шкуру спустят, если что не так.
Володя знал. На одной чаще весов была жизнь его друга, на другой — жизнь какого-то простого, никому не нужного деревенского парня. Это раньше Сосновский был поборником справедливости. Жизнь изменила его. Теперь выбор был ясен, и он не колебался.
Две недели назад
Из темноты донесся истошный собачий лай. Затем скрипнула колодезная дуга, словно кто-то поднимал на цепи ведро. Металлический скрежет, слившись с плеском воды и собачьим лаем, создавал некую иллюзию жизни. Затем все смолкло. Впереди отчетливей, ярче стали видны два огонька.
Телега замедлила ход и наконец остановилась, тяжко вздохнув своими разбитыми колесами. Она была старой, почти разваливалась на ходу, но это был единственный транспорт, который согласился ехать в темноте в эту глушь, не рискуя застрять на разбитой дороге. Здешний возница прекрасно знал эти места, мог ехать даже в темноте, а потому не опасался, что заблудится. За это можно было простить и неудобство с телегой, тем более, по сравнению с отчаянным страхом, который буквально пронизывал эту темноту.
Заскрипев, телега остановилась. Возница обернулся к старику:
— Вот он — тот дом. Два шага пройти. Нет дальше дороги. Приехали, дедуля.