— Да, я. Тебе они понравились?
— Как ты узнал, где я живу теперь? — нахмурилась Таня.
Бершадов молча распахнул длинное пальто. Под ним оказалась форма сотрудника ОГПУ.
— Ну и что с того? — она продолжала хмуриться.
— Я возглавляю один очень секретный отдел ГПУ, — пояснил Бершадов, — так что мало что может быть тайной для меня, гражданка Ракитина, которой был выдан ордер на комнату по улице Пастера.
— Зачем ты пришел? Ты же написал, что мы больше никогда в этой жизни не встретимся! Вроде так? — припомнила Таня.
— Я ошибся. В жизни все меняется, и поэтому неправильно употреблять слово «никогда». Ты не рада меня видеть?
— Не знаю, — Таня пожала плечами, сама не понимая, что она теперь испытывает.
— Я приехал расследовать убийство в вашем городе, — серьезно сказал Бершадов. — И некоторое время буду здесь.
— Валентин Сандольский? — догадалась Таня.
— Не сомневался в тебе! — Мишка, для нее он был Мишка, улыбнулся, в глазах его заплясали звезды, те самые, в которые Таня была когда-то влюблена.
— Ты не пригласишь меня к себе? — спросил он прямо, и Таня не выдержала. Взяв за руку, она повела его за собой.
ГЛАВА 22
Предложение Бершадова.
История еврейских погромов
Таня отворила тяжелую дверь кабинета доктора Петровского в Еврейской больнице, ничуть не изменившейся за много лет. Миловидная сестра оторвала глаза от стола, заваленного карточками.
— А доктор на операции, — приветливо улыбнулась она.
— Это долго ждать, наверное? — спросила Таня.
— Вовсе нет! Они начали еще с утра. Так что еще полчаса максимум, и закончат. Вы можете подождать здесь.
— Спасибо, но я посижу в коридоре, — Таня вышла, аккуратно, как хрустальную, прикрыв дверь, бывшую свидетельницей стольких событий ее жизни.
Она села в коридоре на длинную лавку и прислонилась к холодной стене, прикрыв глаза. Вернуться сюда означало вновь шагнуть в свой страх. Но Таня делала это специально, так она старалась выжить. Но, к ее огромному удивлению, в душе ее не было ничего — ни мучительных воспоминаний, ни жестокой боли. Все ее мысли были о Григории Бершадове, и Таня была благодарна ему за это.
Какая сила вновь бросила их в объятия друг друга? Таня поражалась, как быстро все произошло вновь.
Как, едва оказавшись в ее комнате, за закрытой дверью, их просто притянуло друг к другу с такой невероятной скоростью, что они и сами не заметили, как стали срывать друг с друга одежду. Правда заключалась в самом простом: Таня всегда любила Мишку Нягу и мучительно скучала по нему. Но, не желая признаваться в этом самой себе, делала вид, что его не существует на свете. Теперь же, когда он вновь оказался рядом — его горячее мускулистое тело, огненные чертики в пламенных темных глазах, — Таня снова бросилась в эту страсть. Так бросаются в головокружительный омут, чтобы разом навсегда покончить со всей прошлой жизнью. Бросаются, даже не надеясь достать до дна.
Позже, когда они лежали в кровати, тесно прижавшись друг к другу и натянув теплое цветастое одеяло до самых подбородков, Таня все пыталась понять — реальность это или затянувшийся сон.
Закурив, Григорий одной рукой обнял ее за плечи, а другой держал сигарету с такой барской небрежностью, которая сразу выдавала его происхождение. Таня подумала: почему раньше, когда он был еще Мишкой Нягой, она в упор не замечала таких мелочей? Ведь сигареты полностью его разоблачали: они были дорогими, контрабандными, стоили немало. А это означало, что дела Бершадова идут совсем не плохо, если он может позволить себе так шиковать.
Искоса, исподтишка Таня рассматривала Григория, пытаясь понять, насколько он изменился, ведь на первый взгляд эти изменения не так просто было разглядеть.
Конечно, он обрезал волосы, лицо его стало обветренным, более суровым, да и фигуре добавилось коренастости, кряжистости, но было это не самым важным. Еще больше, чем прежде, Григорий производил впечатление невероятно закрытого человека. И если мысли Володи Таня читала с такой легкостью, словно он произносил их вслух, то мысли Бершадова были закрыты для нее, словно звучали по-китайски.
Было абсолютно невозможно понять, когда он говорит искренне, а когда лукавит. Перед ним словно бетонная стена стояла, и Тане подумалось, что это может быть обусловлено его службой. А еще она поняла, что Бершадов легко и быстро продвинулся по служебной лестнице на самый верх. Впрочем, Таня никогда не сомневалась в его способностях. И даже не зная еще истории его жизни, она всегда верила в то, что он способен на большее — так же, как и в то, что он не тот человек, за которого себя выдает.
— О чем ты думаешь? — вырвалось у нее, и она тут же укорила себя за это. Но Бершадов не рассердился:
— Хорошо тут у тебя. Спокойно, тихо.
— Ты к такому не привык?
— Нет, — Бершадов покачал головой, — мне редко выпадали свободные минуты.
— Но в карьере ты продвинулся.
— Ты даже не представляешь себе как, — в этих словах Тане вдруг почудилось что-то зловещее, и она сразу замолчала, как будто ее ударили.
— Я приехал за тобой, — сказал он.
— Это неправда, — сразу парировала Таня. — Ты приехал расследовать убийство Сандольского.
— И это тоже, — пожал плечами Мишка.
— Но я тебе ничего не скажу.
— А я тебя ни о чем и не спрашиваю.
— Ясно. Ты ведь знаешь, кто его убил, правда?
— Я догадываюсь. В этом деле все не так просто, как кажется на первый взгляд, — сказал Бершадов, искоса глядя на Таню.
— Зачем ты действительно приехал? — снова вырвалось у нее.
— Это сложно объяснить. Дела… Да, это правда. Я следил за Сандольским, за его наездами в Одессу. Это моя работа. В ней очень много такого, о чем я не могу тебе рассказать. Думаю, и ты скоро поймешь, кто убил этого пьяного клоуна.
— Ты о чем? — Таня так удивилась, что даже не смогла этого скрыть.
— Ты на правильном пути. Я знаю. Тебе осталось еще несколько верных шагов. Это в том, что касается дел. Но есть еще кое-то. Я так и не смог тебя забыть.
— Это неправда, — Таня была настроена скептично.
— Правда, даже если ты не хочешь меня слушать. Поэтому я предлагаю тебе уехать со мной. В Москву.
— Зачем? — вырвалось у нее. — Что я буду там делать?
— А что ты будешь делать здесь? Я знаю, тебя больше ничего не держит. Ты словно застряла между двух миров. Одной ногой ты в прошлой жизни. Там все, что ты любила, что сделало тебя такой, как ты сейчас. А другой ногой ты пытаешься залезть на подножку новой жизни, но срываешься и падаешь — каждый раз. Не получается у тебя это. И никогда не получится. А потому тебе надо серьезно подумать, как жить дальше. Если бы была жива твоя дочь, я забрал бы и ее с собой. А так я хочу увезти тебя. Подумай серьезно.
— В качестве кого я поеду в Москву? — спросила Таня, в горле которой вдруг встал горький комок.
— В качестве моей жены.
— Ты делаешь мне предложение?
— Пока нет. Еще рано. Но если ты согласишься поехать со мной, я его сделаю.
— Я не хочу туда ехать. Я ненавижу Москву! Это мерзкий город, и люди там мерзкие. — вырвалось у Тани.
— Если ты будешь со мной, все эти мерзкие люди будут ходить перед тобой на задних лапках, — улыбнулся Бершадов.
— Я должна подумать… — она чувствовала себя какой-то потерянной.
— Подумай. Время у тебя еще есть, — Бершадов снова притянул ее к себе, и больше ничего не существовало в целом мире. Только огромное небо, полное огненных чертей, которые сыпались на Таню прямиком из его глаз.
Бершадов ушел из ее квартиры через сутки. И за все это время Таня даже не вспомнила об убийствах, диббуке, меноре и обо всем том, что до того момента составляло ее жизнь.
Оторвавшись от холодной стены в коридоре Еврейской больницы, Таня все еще думала о Григории Бершадове, который подсознательно жил в ее душе все это время.
В коридоре выросла фигура доктора Петровского. Старик приветливо замахал ей рукой. Таня вздрогнула, увидев, как сильно он постарел.
Тяжелая работа не красит никого, а работа в больнице была сплошным испытанием — не хватало лекарств, перевязочных материалов, инструментов. Но, несмотря на все трудности и на свой возраст, доктор Петровский продолжал оперировать, все еще спасал людские жизни.
— Танечка! — он подошел к ней. — Как вы себя чувствуете?
— Спасибо, со мной все хорошо. Я не на прием.
— Тогда что? — Старик лукаво прищурился.
— Я ищу одного человека. Он лежал в больнице недавно. Может быть, вы сможете мне помочь?
Доктор пригласил ее в кабинет. Медсестра уже ушла. Петровский включил керосинку, поставил чайник.
— У меня была очень тяжелая операция. Нужно отдохнуть. Вы не откажетесь выпить со мною чаю?
— Это удовольствие для меня!
Таня сказала правду. На ее душу вдруг снизошло давно забытое чувство покоя и какого-то домашнего уюта. Отодвинув в сторону карточки, доктор аккуратно разложил на столе чистую белую тряпицу.
На этой своеобразной скатерти появились сахар, белый хлеб, даже сыр.
— Пациенты балуют, — улыбнулся он, нарезая драгоценный сыр тоненькими ломтиками, аппетитно поблескивающими в тусклом свете пасмурного весеннего дня. Несмотря на то что стояла уже середина апреля, дни были дождливые и холодные, и солнце редко баловало своим живительным светом одесситов, которые не могли без него жить.
— Доктор, вы помните 1919 год? — прямо спросила Таня, когда с бутербродами и чаем было покончено.
— Помню, — кивнул Петровский, — это было всего 10 лет назад.
— Вы помните еврейские погромы, которые устроили банды Григорьева, как только вошли в Одессу?
— Помню, — лицо доктора стало мрачным и печальным, — хотя хотел бы забыть.
— Тогда в больнице было много тех, кто пострадал в погромах…
— Очень много людей заносили все время. Мест не было, и мы оставляли их в коридорах. Я и мои помощники сбились с ног. Но многим медицинская помощь уже была не нужна. Это было страшное время.