ГЛАВА 23
Неудавшийся диктатор.
Бойня, устроенная григорьевцами.
Имя невесты.
Мода 1929 года
Удаляясь от Еврейской больницы по Госпитальной, Таня думала о своем разговоре с доктором Петровским. Оба они были живыми очевидцами того ужасающего погрома, который устроили григорьевцы, едва вошли в Одессу. Таня вспоминала, как мельком несколько раз видела знаменитого атамана и какое отталкивающее впечатление произвел он на нее тогда.
Это был крепкий, приземистый человек, который говорил в нос, грубый, самонадеянный, с некрасивым, тупым лицом, чаще всего пребывающий в легком подпитии, с фиолетовыми, массивными мешками под глазами.
Петровский рассказал Тане, как он впервые узнал о тот, что начался погром. В приемный покой больницы принесли умирающую беременную женщину. Череп ее был раскроен, она находилась без сознания. Вздувшийся живот был исполосован ножом. По-видимому, от шока и боли у женщины начались роды. Головка младенца уже вышла наружу. Но, так как некому было ему помочь, младенец задохнулся в родовых путях, обмотанный пуповиной. Как самый жуткий кошмар Петровский вспоминал крошечное, синюшнее личико этого маленького человека, который так и не увидел дневного света…
Человек исключительной душевной доброты, врач с большой буквы, гуманист, Петровский на всю жизнь сохранил веру в доброту, в человека, в гуманистические идеалы. Он был так потрясен тем, что увидел, что никак не мог понять: кто сделал такое с беременной женщиной? Разве в мире может существовать святыня большая, чем живот женщины, ожидающей ребенка? Истязаний женщины, которая готовилась стать матерью, не было в картине мира доктора Петровского.
Тогда люди, которые принесли несчастную — это были два грузчика, разговаривающих по-украински, — рассказали доктору, что начался еврейский погром. Женщина и ее семья жили неподалеку, на Раскидайловской. Погромщики напали на них и всех убили. Увидев, что бьют беременную, грузчики вмешались и отбили женщину у погромщиков. Принесли сюда.
Женщина умерла на руках у доктора Петровского. Раны, которые ей нанесли, были несовместимы с жизнью. А потом начался ад.
Окровавленные, избитые люди заполняли двор Еврейской больницы. Они несли на руках таких же окровавленных детей. Трое суток персонал больницы не уходил домой. Но спасти удалось лишь немногих. 1919 год остался в памяти доктора Петровского так же, как навсегда остался в памяти Тани.
И весь этот ужас устроил один человек — Григорьев. Его описывали как личность властную, хитрую и малоразговорчивую. Иногда он любил хвастаться, но делал это всегда под влиянием спиртных напитков, от которых распухал его сизый нос.
Это был неудавшийся диктатор, из которого при других обстоятельствах мог бы вырасти настоящий тиран. Погубило его дремучее невежество, антисемитизм и неверные расчеты на силу и подлость.
Заняв несколько городов на юге Причерноморья, Григорьев отправил телеграмму градоначальнику Одессы генералу Гришину-Алмазову, требуя безоговорочно сдать город. В противном случае он пообещал генералу «снять с него кожу и натянуть на барабан». «Обкладываю Одессу и скоро возьму ее. Приглашаю всех товарищей приезжать на торжество в Одессу!» — хвастливо заявлял атаман.
До сих пор остается непонятно, как ему удалось таки взять Одессу. У него было всего 10–12 тысяч человек, а вот в городе находились 18 тысяч французских, 12 тысяч греческих, 4 тысячи белогвардейских, 1,5 тысячи польских солдат и офицеров… Силы оборонявших Одессу втрое превосходили силы Григорьева.
Но тут вмешалась судьба, приготовив случай, который стал для города трагическим. В начале апреля 1919 года во Франции пало министерство Клемансо. И первым шагом его преемников было возвращение во Францию своих военных из Украины и прекращение интервенции. Был дан приказ за три дня оставить Одессу. Это было неожиданное, внезапное бегство.
Началась эвакуация. Отряды, оборонявшие город, покинули его на французских кораблях. С ними отбыли Гришин-Алмазов. Не встретив отпора, григорьевцы победно вошли в Одессу. А ведь еще несколько дней назад войска союзников дали им два жестоких боя на станциях Раздельная и Березовка! На подступах к городу они отбили атаки атамана. А вскоре обносившееся войско Григорьева, еще не успевшее зализать раны после этих поражений, уже маршировало по улицам Одессы!
О своей «победе» над Антантой Григорьев был готов трубить всему миру. Он праздновал победу так: слушал полковой оркестр, пил вино из ведра и почти все время был беспробудно пьян. Воспользовавшись такой удачей атамана, большевики переименовали его беспорядочную банду в 6-ю дивизию 3-й украинской Красной армии.
После взятия города Григорьев заболел звездной болезнью. Он вещал: «Я победил французов, победителей Германии, один мой снаряд выбил Клемансо!» Перед народом Григорьев теперь появлялся в составе очень большой свиты. В штабе постоянно устраивались гулянки. Причем, не желая пить один, Григорьев склонял к пьянству всех присутствующих.
Бойцы же его обожали — за то, что атаман раздавал им большую часть захваченных трофеев. И официально разрешил реквизировать, или попросту грабить, личное имущество мирных граждан.
Однако очень скоро большевики поняли, что, поставив на Григорьева, они просчитались. Атаману достался самый богатый в Украине город, крупнейший порт и промышленный центр. Огромное количество продовольствия, мануфактуры, оружия, боеприпасов были доставлены в Одессу из-за границы для армии интервентов. Все это богатство не было эвакуировано, а застряло в одесском порту.
Григорьевцы принялись эшелонами вывозить это богатство в родные села, вместо того, чтобы сдать для армии большевиков. Григорьевцы оделись в трофейное, вооружились и… объелись, в то время, как в Красной армии не хватало ни еды, ни оружия, ни амуниции.
Еще одним камнем преткновения с большевиками стали еврейские погромы, которые начались сразу, как только Григорьев вошел в город. Большевики выступали против погромов и грабежей. Атаману заявили, что хозяин в городе один — большевистский Ревком.
Последней каплей стал вывоз Григорьевым из Одессы четырех эшелонов всякого добра. Все это было направлено в херсонские села.
На совещании Одесского губкома большевиков коммунисты, военные командиры Кривошеев, Щаденко и Худяков потребовали расформировать григорьевскую дивизию и арестовать атамана. Однако сразу ничего не изменилось.
После десятидневного пребывания в Одессе григорьевцы все же покинули город, подчиняясь требованиям большевиков. Ситуация накалилась до того, что конфликт с большевиками в любой момент мог перерасти в кровавую бойню.
Лидеры большевиков засыпали центральные органы сообщениями о контрреволюционной деятельности Григорьева. К тому же уже существовали реальные доказательства, что Григорьев ведет переговоры с Нестором Махно для совместного выступления против советов. С карьерой Григорьева у большевиков было покончено.
А на одесских кладбищах продолжали хоронить тех, кто не пережил десяти дней кровавого правления атамана. Если для Григорьева отношения с большевиками были закончены, то для таких семей, как семья Хаима Берковича, была закончена жизнь.
Теперь Таня понимала слова раввина о том, что Аарону Нудельману повезло, только он этого не понимал. Это было правдой. Никто из семьи Нудельмана не пал от рук свирепых, пьяных, бессмысленных, озверевших убийц. Это было всего лишь 10 лет назад, но как свежи эти события были в людской памяти!
Думая обо всем этом, Таня быстро шла к Виноградной. Путь был не близкий. Но истина, которая все четче, все ясней вырисовывалась перед ней, гнала ее вперед и ускоряла шаг. Чтобы проверить точность своих подозрений, чтобы окончательно сложить в одно целое все фрагменты истории, Тане требовался только один факт. И она намеревалась получить его на Виноградной.
Эта улица шла под уклон, и путь по ней был не прост. Резко спускаясь вниз, улица была неудобной и скользкой даже в обычные дни. Что уж говорить о том, когда шел дождь или город заметал снег! Скажем прямо, это было не лучшее место в Одессе. И Таня попросту недоумевала, почему Аарон Нудельман столько лет прожил на этой улице, даже не попытавшись перебраться куда-нибудь получше, к примеру, на ту же Градоначальницкую.
Адрес Аарона Нудельмана Таня добыла довольно давно, причем сразу из двух источников. Первым был раввин, который нехотя, скрепя сердце, продиктовал номер дома. А вторым был Володя, он попросил Петренко уточнить эту информацию. Раввин не обманул, адрес был верный. Таня не понимала, почему раввин то помогает ей, то совершенно открыто не хочет сотрудничать. Но постепенно некое объяснение стало появляться из самой истории.
Необходимо было только подтвердить его, получив последний фрагмент, подходящий для того, чтобы вставить его в эту головоломку.
Дома на Виноградной были разные. Иногда попадались зажиточные, в два этажа, иногда были совсем уж жалкие, глинобитные хижины, убогие жилища бедняков. Дом Аарона Нудельмана не был ни таким, ни другим: добротный, аккуратный выбеленный известкой одноэтажный дом, он стоял в глубине небольшого садика, за таким же аккуратным зеленым забором, и производил приятное впечатление. Однако было ясно, что тут никто не живет. Окна были наглухо закрыты ставнями, а на воротах висел огромный ржавый замок.
Входить туда смысла не было. Поэтому Таня решила действовать на свой страх и риск.
Рядом с домом Нудельмана находился такой же аккуратный домик. Правда, стены у него были не белые, а голубые. Вот он как раз был обитаем. Собака в будке зашлась лаем при появлении Тани. Не долго думая, Таня грохнула кулаком в ворота:
— Добрый день! Есть кто дома?
Дверь скрипнула, и на пороге появилась жилистая старуха, выглядящая лет на сто, не меньше. Однако она была довольно подвижна для своего возраста, быстро подошла к воротам.
— Вам кого? — Похоже, Таня произвела на нее благоприятное впечатление, поэтому старуха смотрела на нее без неприязни.