— Я ищу Аарона Нудельмана. Я приехала из Киева. У меня для него письмо от его двоюродной сестры Сары.
— Для Аарона? Вот уж не знала, что у него есть родня в Киеве!
— Дальняя. Сара только недавно нашла его адрес, решила написать. Вот, попросила передать, узнав, что я еду в Одессу, к своим родственникам. А он когда дома будет? Смотрю, на воротах замок. Вы не знаете?
— Ах, барышня! — старуха всплеснула руками. — Не повезло твоей Саре! Ох как не повезло! Умер Аарон.
— Умер? Да вы что?! — Таня, как могла, изобразила на лице крайнее удивление, сожаление и растерянность.
— Да уж давненько будет… Дом, вон, стоит пустой. Да раввин, говорят, кого-то в него поселит. У него ключи есть.
— Ах, какой ужас! А отчего умер?
— Убили его, говорят. Сама ничего толком не знаю, хоть всю жизнь рядом с ним прожила.
— А родственники? Сара говорила что-то о том, что у него был сын.
— Наум. Так и сын умер. Убили его бандиты. Напали здесь, на Балковской, и ножом. Беда! Бедный отец тогда сам еле в живых остался.
— Какая трагедия. Но он вроде жениться собирался, Наум. Успел? — продолжала расспрашивать Таня.
— Была такая история. Аарон хотел женить Наума на дочери своего друга.
— Близкий друг был?
— Уж куда ближе! — разоткровенничалась старуха. — По ночам вдвоем за книгами сидели, все керосин жгли. Друг его, как и Аарон, любил книги. Хоть и очень странный был. Люди говорили о нем плохое. Аптеку он держал на Градоначальницкой. Но люди не любили к нему ходить. Боялись его. И вот с дочерью его Аарон решил поженить своего сына. Плохая партия была. Все ему говорили. Не будет добра, если невеста из плохой семьи. Порченая кровь. А он упрямился — поженю, и все тут. К свадьбе уже все было готово. А аккурат за пару дней до свадьбы на Наума напали. Да коли бы просто ограбили! Нет. Ножом пырнули. Так и сорвалась свадьба. — Было очень похоже, что старуха с большим удовольствием рассказывает эту печальную историю.
— Ужасная трагедия, — Таня покачала головой.
— Я слыхала, что невеста не сильно шибко за ним убивалась. А звали ее…
— Я знаю, как звали невесту, — сказала Таня, — ее звали Ривка.
— Точно! Ривка Беркович. Та еще была.
— Почему была?
— Так убили их! Всю семью Берковичей убили в погроме. Это счастье, что к нам на Виноградную погромы не докатились. А на Градоначальницкой они вовсю бушевали.
— Вы не из Одессы, правда? — вдруг спросила Таня — уж очень ее поразила речь старухи, вернее, полное отсутствие одесской речи.
— Верно, — удивилась та, — из Орла я. Но давненько в Одессу приехала. Еще в молодости.
Таня поздравила себя с верной догадкой. Можно в любом возрасте приехать в Одессу и остаться в ней надолго. Но колорит, особенности и речь — это то, что проникает в кровь с молоком матери и остается навсегда. Это не приобретается с годами. Своеобразный вирус, о котором никто не знает правды. Но приживается он только у тех, кто родился здесь.
— Спасибо вам, — Таня улыбнулась старухе, — теперь я знаю, что передать Саре.
И, развернувшись, она принялась карабкаться вверх по Виноградной, спотыкаясь об ухабы. Оказалось, что взбираться наверх было гораздо сложнее, чем спускаться.
Возле дома ее ждал сюрприз. Володя. Увидев его, Таня замедлила шаг. Кровь бросилась ей в лицо. Что, если он узнает о возвращении Бершадова? Впрочем, ему-то какое дело — попыталась она успокоить себя, но сделать это было нелегко. До сих пор ее беспокоили мысли Володи. И по какому-то странному, своеобразному капризу природы Таня чувствовала себя так плохо и неловко, словно на самом деле изменяла ему.
— Где ты ходишь? — с упреком спросил он. — Я с ног сбился, разыскивая тебя!
— Дела были, — сказала Таня, отводя в сторону глаза.
— А у меня новости есть, — Сосновский не мог не заметить сковывающее ее напряжение.
— Ну пойдем, — вздохнула Таня.
В комнате Володя не сел, а принялся нетерпеливо расхаживать, постоянно трогая и переставляя предметы. Таню всегда безумно раздражала эта его привычка.
— Я знаю, как зовут друга самозванки. Ее любовника. Была облава… — увлекшись, Володя заговорил об облаве на Тираспольской, описывая все подробности, которые услышал от Петренко.
Таня слушала молча. От усталости у нее гудели ноги, и она опустилась на краешек стула. Володя все говорил и говорил. В воображении Тани возникала страшная ночная перестрелка, кровь. Как же она устала от всего этого!..
— Так вот, — Сосновский с победоносным видом завершил свой рассказ, — бандит признался. Конечно, после того, как на него надавил Петренко. Любовника лже-Алмазной зовут…
— Грабарь, — сказала Таня.
Выстрели она в Володю или в потолок, эффекта было бы намного меньше.
— Ты знаешь? Откуда? — На лице Сосновского была написана такая масса чувств, что Таня даже не взялась бы их перечислять.
— Я все расскажу тебе. Потом. Я знаю эту историю. Но я не знаю, как она заканчивается, — уставшим голосом произнесла она. — Сделаем так. Сейчас я немного отдохну, а потом поеду к Туче. У меня очень важный разговор к нему. И вот как раз завтра мы с тобой поговорим.
Полноватая блондинка с длинными вьющимися волосами в обтягивающем голубом платье из панбархата заняла высокую конторку администратора. В ресторане «Аккорд» она стояла возле самой двери.
Был обеденный час, но посетителей в зале ресторана было не много. Все веселье начиналось вечером, когда играл дамский оркестр, шампанское лилось рекой, а подгулявшие нэпманы сорили деньгами, щедрыми пригоршнями разбрасывая нажитое за день.
Поэтому обедали в «Аккорде» редко, лишь те посетители, чьи конторы были расположены рядом, да еще случайно проходящие по Дерибасовской и привлеченные яркой вывеской ресторана.
— Ты новенькая? — спросил первый же посетитель, толстый нэпман, чья швейная мастерская была внизу Гаванной, за входом в Горсад.
— Верно, работаю первый день. Меня зовут Соня, — лучезарно улыбнулась девица. — Добро пожаловать!
— Сонька Золотая ручка… гы… — выдал нэпман. — Шо ты лыбишься? Лучше за столик у окна проведи!
Девица пошла через зал, сохраняя дежурную улыбку. Даже не посмотрев на ее виляющие бедра, нэпман двинулся к столику. И таким были почти все посетители в обед.
Расстроенная, что на нее не обращают внимания, блондинка достала пилочку и принялась полировать свои ноготки, покрашенные в ультрамодный цвет.
Она вообще была модной, словно сошла с картинки. Весь ее вид олицетворял моду 1929 года.
На ноге у барышни были закрытые черные туфли с круглым носком и модным каблуком-рюмочкой. Они очень шли к ее изящным ногам.
На конторке, рядом с дежурной книгой, лежала небольшая синяя шляпка, похожая на берет. Но это был не совсем берет, так как верх был украшен бисером и стеклярусом. Такая шляпка полностью закрывала короткую стрижку, так, что не было видно даже цвета волос, и считалась хитом сезона.
На грудь свешивалась нитка толстого жемчуга. В двадцатые годы женщина впервые могла позволить себе носить бижутерию. До этого ношение дешевых украшений считалось неприличным. Но двадцатые изменили практически все. И хотя в моде были геометрические украшения, длинная нитка искусственного жемчуга считалась основным аксессуаром. Приветствовался большой, крупный жемчуг, так же, как и любые массивные бусы. Они создавали иллюзию миниатюрности: казалось, маленькая девочка надела мамины украшения. Подобный стиль считался очень модным.
Рядом с беретиком-шляпкой на конторке лежали перчатки. Для уважающей себя женщины перчатки были обязательны. Если днем обходились простыми кожаными или тканевыми перчатками, то вечерние варианты поражали разнообразием. В моде были геометрические узоры и очень популярной была египетская тематика. Однако стоили такие перчатки дорого. Поэтому у барышни перчатки были простыми, нитяными — из голубых и синих ниток. Но связанные не вручную, что считалось дурным тоном, а изготовленные на фабрике.
Качественным считалось все фабричное, и стоили такие вещи дороже, чем изготовленные в частных артелях или вручную. Носить вещи, сшитые или связанные своими руками, считалось неприлично.
Изменилось не только представление о том, какое производство одежды лучше. Изменился фасон платья. Это стало отчетливо заметно именно в 1929 году.
Талия больше не была ни завышенной, ни заниженной, а вернулась на положенное ей место. Фасон платья теперь был таким, что подчеркивались грудь и бедра. Появился совершенно иной силуэт. Бунтарство, дух свободы и максимализма маленькой девочки 20-х годов стал уходить в прошлое.
Маленькая девочка стала взрослой.
ГЛАВА 24
Кража в «Аккорде».
Проникновение в банду.
Ривка.
Перестрелка.
В больнице
Дверь широко распахнулась, пропуская компанию из пяти мужчин, вальяжно вваливающихся в ресторан, как к себе домой. Вместе с ними в прокуренный зал ворвался свежий порыв весеннего воздуха. На улице шел дождь, и было слышно, как он с грохотом барабанит по крыльцу, выбивая невнятную дробь, которую не смог бы расшифровать ни один музыкант в мире.
Четверо сразу направились к столику — было ясно, что они завсегдатаи и постоянно сидят только за этим столом, в небольшой нише у стены. А пятый замешкался, с интересом взглянув на девицу за конторкой администратора.
Был это дюжий бородатый детина, одетый по последней моде в черную блестящую рубашку и кожаную тужурку. Из низкого ворота рубахи выглядывала поросшая черными жесткими волосами голая грудь. А на груди, почти во всю ее ширь лежала толстенная золотая цепь в палец толщиной, на которой висел небольшой золотой образок с иконой Божьей матери. Такой образок больше бы подходил женщине, на груди детины странно было видеть его. Все это великолепие довершало широкое золотое кольцо с бриллиантом на указательном пальце правой руки. Тип все время подносил руку к лицу, почесывая толстый, мясистый нос. И огромный до неприличия бриллиант хищно сверкал в электрическом свете.