Таня вспомнила, что говорил Бершадов про деятельность Антирелигиозной комиссии и то, что успела вычитать в газетах, пока лежала в больнице.
Антирелигиозная комиссия при ЦК ВКП (б) в 1922–1929 годах называлась комиссией по проведению декрета об отделении церкви от государства при ЦК РКП (б). Это был партийно-государственный орган, отвечавший в СССР за проведение антирелигиозной политики советской власти.
Комиссия стала центром антирелигиозной борьбы в стране. По мнению историка С. Савельева, «комиссией руководили малограмотные, но очень жестокие люди. Самоучки, четыре — пять классов образования. Даже у руководителей комиссии никаких элементарных знаний о религии. Чем этих людей заряжали консультанты ГПУ — НКВД, тем они и работали на справках VI отделения Объединенного политического управления. Члены комиссии работали на разгром и уничтожение любой религиозной мысли».
Средствами антирелигиозной борьбы были цензура, дезинформация, организация Союза воинствующих безбожников, аресты, карательные операции, судебные процессы, конфискация имущества. Закрытие всех религиозных учреждений, конфискация зданий и экспроприация всего имущества. Все это делалось с целью массового ослабления всех религиозных организаций. Религиозные лидеры запугивались, на них оказывалось давление, они подвергались постоянной вербовке.
Перспективой работы комиссии было полное уничтожение религии в будущем как таковой и вытравление религиозных пережитков из сознания людей.
Заседание Политбюро ЦК 8 августа 1929 года, на котором присутствовали все руководители комиссии, постановило: «Религии со своими догмами, этикой, праздниками, обрядами, являясь сами по себе контрреволюционной идеологической силой, — тем легче обращаются антисоветскими элементами в орудие срыва коллективизации сельского хозяйства, социалистического соревнования, перехода на непрерывную производственную неделю… Все это ведет к ослаблению обороноспособности страны и является, по существу, подготовкой тыла в интересах мирового империализма».
Последовавшая за этим спецдиректива, подписанная Молотовым и Кагановичем, объявила религиозные организации легально действующей контрреволюционной силой, оказывающей влияние на массы населения. Эта директива положила начало тотальным гонениям и репрессиям. Комиссия больше не была нужна. С религией в СССР было почти покончено.
— Здравствуйте, Таня, — тихий, шелестящий голос раздался за ее спиной.
Таня обернулась. За нею стоял раввин. Но как он выглядел! Таня едва сдержала крик. Перед ней был глубокий старик. Но то, что он не до конца был сломан ударами судьбы, выдавали ясный взгляд и вселенская печаль в мудрых глазах.
— Я прихожу сюда каждый день, — голос раввина звучал очень тихо. Тане захотелось плакать, но она сдержалась.
— Вы больны! — сказала она.
— Я с нетерпением жду того часа, когда отправлюсь домой, — улыбнулся раввин. — Но до этого момента мне еще очень многое нужно сделать здесь, на земле. Многим помочь.
— И вы сделаете, — убежденно сказала Таня, протягивая раввину холщовый сверток. — Возьмите, ребе.
Лицо его просветлело. Он дрожащими руками схватил сверток с менорой.
— Я знал, — сказал раввин, — я ни секунды не сомневался в вас.
— Сделайте так, чтобы она больше никому не принесла зла, — ответила Таня, — хотя… Разве может быть зло больше, чем это?
Глаза ее остановились на закрытой синагоге.
— Испытания даются только для того, чтобы увеличить нашу силу противостоять им, — сказал раввин. — Как можно закрыть в душе свет? Надо идти по своему пути и не бояться камней на нем. К пропасти, как правило, ведут ровные дороги.
— Спасибо, ребе, — прошептала Таня, едва сдерживая слезы. — Я не вашей религии. Я вообще не верю в Бога и не хожу в церковь. Ни в какую. Но я верю в то, что для всех людей Бог один. Благословите меня, ребе, просто как человека. Пусть свет вашей души немного перейдет на меня.
Улыбнувшись, ребе начал читать молитву. Таня не понимала смысла этих слов, звучащих на чужом для нее языке. Ей вдруг показалось, что от сгорбленной, постаревшей фигуры больного раввина исходит какое-то небольшое, едва заметное свечение. И этот тайный свет напрямую касался ее души.
Поезд на Москву отправлялся вечером. Площадь вокзала была полна суетящихся, куда-то бегущих людей, и, как всегда, служила олицетворением вечной, бессмысленной спешки.
Григорий Бершадов нетерпеливо прохаживался по перрону возле поезда. Он уже успел отнести в купе свои вещи. Купе, выделенное для него, было одним из лучших. Двухместное, мягкое — Бершадов всегда любил путешествовать с особым комфортом.
Он ждал Таню и думал о том, что женщины почему-то всегда опаздывают, даже самые лучшие из них. В Москве у него было достаточно много женщин, но ни одна из них не могла сравниться с Таней. Вроде бы ничего особенного в ней не было. Но Таня была единственной женщиной, которую он так и не смог забыть.
Начался сильный дождь. Большинство людей поспешили спрятаться в здание вокзала. Но Григорий Бершадов не обращал никакого внимания на струи холодной воды, бьющие по его парадной форме офицера ОГПУ, которую он решился надеть. Мысли его текли спокойно и плавно. Он не сомневался, что Таня придет. Кто бы смог отказаться от него?
Бершадов думал о мягком купе, о своей московской квартире, о шампанском, которое уже поставлено охлаждаться в ведерко услужливым проводником… Паровоз издал громкий гудок, вырвав его из приятного потока мыслей.
— Через пять минут отправляемся! — из вагона высунулся проводник. — Может быть, пройдете в купе?
Бершадов вздрогнул. Ужасное предчувствие зародилось в его душе, заставив впервые задрожать под холодным дождем.
«Она придет. Она обязательно придет», — думал он, представляя, как бежит Таня через привокзальную площадь, как поднимается в вокзал по ступенькам.
Она там, на площади перед вокзалом. Бершадову вдруг захотелось бежать туда. Очень медленно, скрипя всеми железными деталями и разбитыми вагонами, поезд на Москву тронулся с места.
— Товарищ офицер!!! — страшно закричал проводник.
Бершадов запрыгнул на подножку вагона в самый последний момент, когда поезд уже начал набирать скорость. Дождь усилился. На площади перед вокзалом никого не было.