Однако на несколько мгновений ему удалось занять fauteuil[15] рядом с Дашковой.
– Смилостивитесь, княгиня, – пробормотал он.
– Над кем?
– Надо мной.
– Вы же понимаете ситуацию.
– Возьмите, по крайней мере, хоть эту записку, – он сделал попытку незаметно сунуть ее в руку княгини.
– Безрассудный, за нами наблюдает императрица, – прошептала Дашкова.
Взгляд императрицы и в самом деле остановился на них.
– Но я умоляю вас, – продолжал Дидро, – как же мне быть?
– Видите вон ту вакханку? – после короткого размышления проговорила княгиня.
– Конечно.
– А чашу, которую она держит в руках?
– И ее вижу.
– Положите, пожалуйста, свою записку в чашу, но так, чтобы ни одна душа не заметила. А я тем временем попробую отвлечь внимание императрицы.
Княгиня поднялась и приблизилась к Екатерине.
– Ну что? – с жадным любопытством поинтересовалась та.
– Он снова написал вам, – ответила Дашкова.
– И где же письмо?
– Он именно сейчас собирается положить его в винную чашу вон той вакханки, – промолвила в ответ Дашкова.
– Сделаем вид, будто мы этого не замечаем, – прошептала Екатерина Вторая, играя веером.
На сей раз попытка увенчалась успехом.
Дидро облегченно вздохнул.
На придворном балу поистине сказочного великолепия Дидро появился одним из первых. Нетерпение достаточно яркими красками было нарисовано у него на лице.
Княгиня весьма долго заставила ждать себя.
Наконец она вошла в зал.
У Дидро учащенно забилось сердце.
Взгляд его пытался обнаружить гайлярдию, но напрасно: он не находил ни красной, ни белой. Он терялся в догадках. Может княгиня не получила его письма? Или оно по недоразумению попало в чужие руки? В этот миг появилась императрица, лучась красотой, в совершенно белом наряде: белом атласном вечернем платье с длинным шлейфом и воланами белых кружев, с белым веером в руке. На полной, нежной шее сияли бриллианты, напудренные локоны волос – белоснежны… впрочем, нет, не совсем. Что это? От испуга душа Дидро ушла в пятки.
В белоснежных волосах императрицы, великой и гениальной женщины, прекрасной владычицы пятидесяти миллионов крепостных, пламенела гайлярдия, красная гайлярдия!
Красная гайлярдия! Всю ночь Дидро видел ее во сне. То она, подобно огромному солнцу, вставала в белом петербургском небе, то катилась мимо красной колесницей, которой правила богиня удачи. Наконец, она превратилась в красный волшебный цветок, который прямо на снегу расцвел под окнами Зимнего дворца. Дидро решительной рукой сорвал красный цветок, и теперь где он проходил, люди бросались перед ним ниц, лицом к земле, все двери распахивались перед волшебным цветком, прекрасная принцесса очнулась от тысячелетнего сна, протянула бедному философу руку и скипетр, и у этой принцессы были прекрасные глаза повелительницы и черты русской царицы.
– Екатерина! – вскричал Дидро и проснулся.
Стоял уже ясный день.
Позвонили. Дворцовый слуга, предоставленный в его распоряжение, вошел в опочивальню и внес два послания большого формата, который позволял угадать в них официальный документ.
– Два письма, ваше превосходительство, – доложил лакей, он неизменно величал Дидро «превосходительством».
– Кто их принес? – спросил Дидро.
– Слуга из Академии.
– Хорошо.
Лакей удалился.
Дидро вскрыл конверты, оба запечатанные большой печатью Академии наук. В одном оказалась красная гайлярдия, во втором – несколько слов, набросанных рукой княгини Дашковой: «Неверный, вынуждена я заявить Вам. Приходите как можно скорее. Я жду Вас».
– Легкомысленный! – крикнула княгиня навстречу озадаченному философу, когда часом позже он вошел в ее будуар.
– Я… почему? Вы еще издеваетесь надо мной, жестокая, – возразил Дидро.
– Таковы, значит, философские манеры, – продолжала Дашкова, – сперва делать признание мне, а потом императрице?
– Я… императрице?.. Я, кажется, догадываюсь… мое письмо…, – запинаясь, пролепетал Дидро, – но оно ведь предназначалось вам. А как же красная гайлярдия?
– Она означает, что Их Величество императрица Екатерина Вторая не без благосклонности восприняла ваше признание.
– Но я же люблю вас, княгиня, а не императрицу, – простонал Дидро.
– Это не меняет существа дела, – возразила Дашкова спокойно, – ибо императрица любит вас.
– Императрица… меня?
– Да, сударь, вас, – отчеканила Дашкова, – со мной же вы лишь затеяли фривольную игру.
– Но княгиня, клянусь вам…
– Это клятва философа и атеиста, – усмехнулась Дашкова.
– Я люблю только вас, – вскричал Дидро, – я молюсь на вас, маленькая богиня!
– Стало быть, вы действительно любите меня, – промолвила княгиня, меняя тон, – бедный Дидро, ну так знайте же: я тоже люблю вас, но теперь все в прошлом, ибо вы объяснились императрице…
– Но я же не делал этого!
– Да? А она уверена, что произошло именно это. Если вам дорога жизнь и свобода, – ответила Дашкова, – то вы ничем не должны обнаружить перед ней свою любовь ко мне. Здесь, на этих просторах, Екатерина всесильна.
– Что же теперь будет? – робко спросил философ.
– Кто знает? – ответила Дашкова, которой внезапно было даровано редкое удовольствие дурачить величайший ум современности. – Во всяком случае, императрица с некоторых пор подумывает о том, чтобы снова вступить в брак.
– О, боже правый! Она допускает такую возможность, – вскричал Дидро; он не мог скрыть восторга.
– Императрица занимается основанием в России эпохи гуманизма и философии, и ей был бы весьма кстати такой гениальный человек, как вы…
– Вы шутите.
– Я не шучу, – возразила Дашкова, – наш век не случайно называют философским. Монархи, генералы и государственные мужи видят в философах своих наставников, своих учителей, светила, которые их направляют и чей блеск усиливает их сияние. Европа едва ли удивилась бы, если Екатерина Вторая, философ на троне, разделила бы его с Дидро. Я надеюсь, что вы и тогда по-прежнему останетесь моим другом.
– Вашим обожателем до последнего дыхания, – воскликнул Дидро, прижимая руки княгини к своим губам.
– Тише! Ради бога, тише! – предупредила она. – Стены имеют уши, а в Петербурге особенно длинные! Отныне вы не имеете права любить никого другого, кроме императрицы.
– А царица вам доверяет?
– Во всем, она позволила мне прочитать ваше письмо, она призналась мне, что с первого взгляда испытывала к вам глубокую симпатию, она потребовала у меня печать Академии и собственноручно запечатала в конверт красную гайлярдию, знак ее благосклонности, и поручила мне передать этот конверт вам.
– Итак, все кончено, – вздохнул Дидро.
– Напротив, все только начинается, – воскликнула Дашкова, – но теперь вы все знаете. Вы – счастливейший из смертных. Вы – новый Эндимион[16], которому счастье явилось во сне. Идите же и у ног «большой» Екатерины не забудьте «маленькую».
После того, как Дидро вышел от нее, Дашкова звонко расхохоталась, затем уселась за небольшой секретер и написала Лажечникову.
Профессор не заставил себя долго ждать. Облако благовоний предшествовало его появлению. Он приложился к ручке княгини и, следуя ее знаку, занял место против нее.
– Лажечников, – с притворной выразительностью в голосе воскликнула княгиня, – бедный, бедный друг, вы пропали!
Лажечников изменился в лице.
– Пропал, почему? Я же не совершил ничего… ничего плохого… никакого преступления…
– Никто об этом и не говорит, – возразила княгиня, – дела обстоят много хуже, чем вы думаете… Но дайте мне честное слово, что вы будете немы как рыба.
– Даю честное слово.
– Дидро объяснился в любви императрице.
– Каков наглец! – закричал Лажечников.
– Скажите лучше, достойный зависти, – возразила Дашкова, – императрица отвечает на его страсть взаимностью и – только не слишком пугайтесь – даже подумывает вступить с Дидро в брак.
Лажечников просто онемел.
– Вы только представьте Дидро царем, а себя его подданным, – продолжала Дашкова, – ведь он, чего доброго, вместо «говорящей обезьяны», которой вы отравили ему существование, сделает для музея чучело из вас.
Лажечников как ужаленный вскочил с кресла и принялся неистово носиться по будуару взад-вперед, на чем свет стоит кляня Дидро, императрицу и час, когда ему суждено было появиться на свет. В конце концов он выбежал из дому, даже не попрощавшись с княгиней.
Он плюхнулся в карету и помчался к Орлову.
– Граф, мир рушится, – закричал он, вбегая к нему.
– Вы это серьезно? – растерянно спросил Орлов.
– Вы наблюдаете научные симптомы этого?
Лажечников пытался обрести дыхание.
– Еще какие симптомы, – выкрикнул он, отдышавшись, – императрица намерена вступить в брак!
– Императрица? – остолбенев от неожиданности, вымолвил Орлов. – И с кем же?
– С Дидро!
Екатерина Вторая больше не скучала, она постоянно развлекалась, одна сцена сменяла другую.
Орлов осаждал ее упреками, Лажечников ползал перед ней на коленях и плакал от ревности, Дидро на все лады, домогаясь ее благосклонности, так обольщал ее, что она с трудом сдерживала смех. Но самую большую забаву для злой царицы, умной женщины, представлял ее кружок, в котором Орлов, Лажечников и Дидро вели себя как трое зверей, запертых в одной клетке. Екатерина Вторая веселила себя тем, что немилосердно мучила всех троих, и с этой целью изобретала самые сумасбродные вещи.
Однажды вечером она организовала партию в тарок[17] этой троицы. В другой раз, во время игры в фанты, Орлов был вынужден дать Дидро десять поцелуев. И, наконец, она снова с совершенной серьезностью принялась обсуждать вопрос об учреждении Академии обезьян, в которой их должны были превращать в людей, и даже временно назначила Лажечникова ее ректором.