Сказать "смысл это смысл" - почти то же самое, что назвать компьютер его тайным именем. Тайное имя компьютера, самое тайное и самое явное из его имен, не есть "сезам", оно ничего не открывает, оно, наоборот, все закрывает. Это имя - Отключается, точно так же как тайное имя человека - Смертен. Изречение, которое я написал на доске, представляет собой, как видите, своего рода народную рекламу фелляции, восхваляющую вкусовые качества пениса. Кстати, рифма "секс - кекс" использовалась Ануфриевым и Пепперштейном в лирике 80-х годов. Вот, например, четверостишие из цикла "Гитлер":
Дедушка пишет о детском сексе.
Среди банок с халвой, с принадлежностями врача.
Хорошо, когда детство в Альпах, марля на кексе,
Прозрачное небо, прозрачная моча.
В одном из центральных "переходных" эпизодов "Бинокля и монокля" Кранах засыпает на школьной скамье, на которой - прямо возле его спящего лица - высечено "Катя сосет хуй". Эта сцена напоминает кинозаставку, так называемый "шарик", уводящий изображение во тьму слепого кадра. В старых фильмах такие угасания расчленяют действие на "главы". Заснув, Кранах впервые видит во сне Дунаева, который, перед тем как нанести ему удар биноклем, называет его "хуесосом". В своем автокомментарии авторы говорят о мазохизме фон Кранаха.
Из чего можно вывести и вменяемый ему в инвективном ключе пассивный гомосексуализм. Мы видим, что здесь царствует тюремно-криминальная риторика, впрочем, официально легитимированная в русско-советском контексте - достаточно вспомнить Хрущева, обзывавшего художников-модернистов "пидорасами". В автокомментарии говорится о поучающем, "педагогическом" ударе. Само по себе это еще не упраздняет агрессивные, садистические мотивации удара, пусть даже его содержание - поучение. Вспомним такие выражения, как "проучить", "преподнести урок" - выражения, в которых акт агрессии и акт передачи знания тождественны друг другу. Цитата из Каста-неды, приводимая авторами, вполне иллюстрирует разрыв между научением и агрессивностью, предлагающей себя в качестве "энергии научения". Удар, наносимый доном Хуаном, должен быть нанесен по "точке сборки", которая находится вне тела, в ауре "светящегося яйца". И тем не менее дон Хуан наносит брутальный удар прямо по спине ученика. Это "педагогическая комедия", состоящая из пинков и размазанных по лицам духовных тортов, разыгрывается как бы двумя ключевыми "оперными" героями европейской культуры - "доном Хуаном" и "доном Карлосом", заброшенными в экзотику мексиканской деревни, в L'exotisme colonial психоделической апологетики.
Следовательская деятельность Кранаха (за исключением допроса в Витебске) разворачивается в педагогических пространствах - Управление полевой полиции, где он работает, размешается в бывшей гимназии. Разделы школьного знания распространятся затем на работу "учителей"-гестаповцев, "наследующих" школе. Заплечных дел мастера называют "Анатом" и помещают его в кабинет анатомии. Кранах, занимающий кабинет химии, заключен в рамки таблицы Менделеева, само имя которого говорит о том, что его таблица суть мандала.
Многократно отмечалось, что портрет Менделеева играет одну из ключевых ролей в романе Ануфриева и Пепперштейна "Мифогенная любовь каст" - это изображение одного из богоподобных бородачей, одного из "дедов-рекреаторов мира". Как пишут и сами авторы в многочисленных автокомментариях, портрет Менделеева отсылает к иконописному канону "Ветхий Деньми" или же "Ты еси иерей по чину Мельхиседекову" - этот канон был запрещен Стоглавым собором, а затем лично Петром Первым, поскольку он, в скрытой форме, нарушал табу на изображения Бога-Отца. В одном из эпизодов "Мифогенной любви" Дунаев пользуется портретом Менделеева - этой чтимой и запретной иконой - как оружием, разбивая углом портрета кощеево яйцо.
Единственный из проведенных Кранахом допросов, на котором мы, как читатели, присутствуем, осуществляется в контексте химической (наркотической) инспирации. Кстати, мне хотелось бы обратить ваше внимание на то, что кабинет, в котором мы с вами сейчас находимся - кабинет литературы и русского языка, - в силу всевластного совпадения действительно находится между кабинетами анатомии и химии.
В классе радостно засмеялись этому остроумному наблюдению. Ученики слушали Юркова внимательно - он был опытным педагогом и лектором, умел, что называется, "держать" аудиторию.
- Да, друзья, изволите видеть: мы зажаты между анатомией и химией между Хенигом и Кранахом. Впрочем, не хочу, чтобы это прозвучало депрессивно. Язык, литература - это переход от механического содержания тел к их биохимической анимации. Сейчас мы прослушаем небольшой до. клад, который нам Танечка любезно подготовила. Танюша сообщит нам кое-какие факты относительно написания "Бинокля и монокля", в чем ей поможет ее друг - компьютер. Не рекомендую вам обращаться к услугам карманных диктофонов. Лучше конспектировать по старинке, в тетрадях. Посему раскройте тетради, поставьте сегодняшнее число и записывайте то, что сочтете нужным, - мне будет интересно потом взглянуть на ваши записи, если вы, конечно, не будете возражать.
Юрков подошел к доске и написал под словами "слаще кекса" дату:
2.08.2008.
- Август, - промолвил он задумчиво. - Начинается август. Когда-то он был месяцем каникул. Помните, ребята, как у Заболоцкого:
Железный Август в длинных сапогах
Стоял в лугах с большой тарелкой дичи,
И выстрелы гремели на лугах,
И в воздухе переплетались тушки птичьи…
Таня Лапочка, тринадцатилетняя красотка, лучшая ученица класса, встала из-за парты и положила на край учительского стола листки с компьютерной распечаткой своего доклада. Затем она села на вращающийся фортепьянный табурет, на котором - по традиции - восседали "докладчики", и, изящно закинув ногу на ногу, закурила тонкую, как спичка, ярко-зеленую сигарету с антиастматическим наполнителем, состоящим из белены и перуанской марихуаны. Юрков вежливо подвинул к ней хрустальную пепельницу.
- Текст "Бинокль и монокль" был написан Ануфриевым и Пепперш-тейном как глава тридцать восьмая для второй части романа "Мифогенная любовь каст", - начала Лапочка, трогательным жестом поправляя длинные гладкие волосы цвета акациевого меда и стряхивая пепел в пепельницу. - Однако, будучи в Мюнхене в июне - июле 1995 года, авторы получили от философа Игоря Смирнова предложение предоставить текст для возможной публикации в Берлине.
Таня нажала на клавишу компьютера, и на экранчике появилась несколько нечеткая, цветная фотография: зал мюнхенской пивной - той самой, которую когда-то особенно любили Гитлер и его партийные товарищи, - спина официанта, несущего огромные кружки с пивом, так называемые "массы", и за деревянным столом небольшая, разгоряченная пивом компания. Лапочка нажала на увеличение, и красные, возбужденные лица сидящих за столом надвинулись, выплыли из глубины экранчи-ка, став еще более расплывчатыми. Используя маус в качестве указки, Лапочка стала называть имена этих любителей пива.
- Слева направо сидят: Сергей Ануфриев, Мария Чуйкова, московские писатели Лев Рубинштейн и Владимир Сорокин, чьи тексты мы тщательно изучали на предыдущих занятиях, затем Виктория Самойлова и Павел Пепперштейн, а напротив - Игорь Смирнов и Рената Деринг-Смирнова. Через некоторое время после этой встречи в пивной, находясь в Цюрихе, Ануфриев и Пепперштейн решили послать Смирнову рукопись только что законченной главы 38-й "Бинокль и Монокль", снабдив ее дискурсивным комментарием. Так и случилось, что эта глава, помимо ее существования в контексте романа "Мифогенная любовь каст", приобрела статус отдельного рассказа.
Текст рассказа был написан в тетради, купленной 25 ноября 1994 года в холодный пасмурный день, в Милане, в маленьком писчебумажном магазине возле церкви Санта-Мария Делла Грация, где находящаяся там фреска Леонардо "Тайная вечеря" была в это время закрыта на реставрацию. На переплете тетради вы можете видеть репродукции гравюр с видами старинных парусников.
Лапочка снова тронула клавишу, и на экранчике компьютера возникло фото закрытой тетради - желтоватого цвета, с темно-зеленым корешком. - Текст был начат 22 мая 1995 года во время возвращения Пепперштей-на из Парижа в Москву через Кельн. Начало, вплоть до фразы "но постепенно он увлекся, втянулся в работу", было написано Пашей в самолете "Кельн - Москва". Текст писался в состоянии легкого алкогольного опьянения - перед полетом Паша выпил в баре аэропорта два стакана пива, а во время обеда в самолете - три стакана белого вина.
На экранчике возникло фойе кельнского аэропорта, затем салон самоета российской авиакомпании.
- Вскоре к работе над текстом подключился Сережа Ануфриев. Следующий фрагмент написан 1 июня 1995 года в Одессе, на пляже имени Чкалова, в левой его части, граничащей с так называемым "йоговским пляжем". На этих пляжах, как вы можете видеть на снимке, отдыхала в основном молодежь, причем девушки загорали, как было принято говорить тогда, "без верха", topless.
Компьютер продемонстрировал классу мутный, пляжный снимок - на первом плане было голое девическое плечо, отражающее солнечный свет.
- Следующий фрагмент, - продолжала Лапочка, - написан Сережей и Пашей 13 июля 1995 года в поезде Кельн - Мюнхен. Затем работа над рассказом продолжалась уже в Цюрихе, где Ануфриев, Чуйкова, Самойлова и Пепперштейн гостили у их подруги Клаудии Йоллес в так называемом "доме ветра" на площади Штюссихоффштатт, в пяти минутах ходьбы от улицы Шпигельгассе, где жил Ленин накануне Февральской революции 1917 года и где также находилось когда-то кабаре "Вольтер", излюбленное местечко дадаистов, подписавших в этом кабаре свой манифест. В этот период, несмотря на летнюю жару, благополучие и курортный образ жизни, оба автора страдали от различных физических недомоганий - Сережа мучился зубной болью (в результате были удалены два зуба под новокаиновой анестезией), Паша был болен гриппом и к тому же страдал от участившихя астматических приступов. Болезнь, в сочетании с комфортом, способствовала творческой активности. Комментарий был написан в первых числах августа 95 года, во время отдыха в Альпах, в местечке Венген в высокогорной части кантона Берн, в шале семьи Йоллес. Лето 95 года было жарким, и, как вы можете убедиться, взгляну