Поредевшая толпа накинулась на меня, как американцы в черную пятницу на открывающиеся двери магазина. Но в этот раз я была морально готова. На вопросы не отвечала, взяв прямой курс на подъезд. Меня пробовали схватить за локоть, но я смерила фотографа холодным взглядом и сообщила, что в случае суда это будет приравнено к нападению, а я, обороняясь, могу и камеру разбить. К слову, недешевую камеру, примерную стоимость которой я и озвучила репортеру – любителю придержать локоток. Мужик проникся, то ли увидев во мне действительно угрозу, то ли оценив противника, с ходу назвавшего точную стоимость его «кормилицы».
В итоге я прорвалась-таки через эту свору, преисполненную служебного рвения, без потерь. Почти без потерь: пару метров нервных клеток акулы пера из меня все же вырвали.
Подъезд украшали еще несколько новых надписей. Плевать. Я справлюсь. Должна.
Дверь запирала тщательно. Не то чтобы я боялась, но так, на всякий случай. В полночь в нее кто-то ломился. Под утро под ней шуршали. Как выяснилось позже, разрисовывали краской.
Зато порадовали журналисты. Их кагал вновь значительно уменьшился. А уж под вечер, когда появилось официальное опровержение от Макса, я и вовсе смогла вздохнуть свободно.
Спустя пару дней, когда мой отпуск уже подходил к концу, я выслушала кучу гневных воплей. Правда, уже не от фанаток, а от жителей подъезда, который превратился стараниями поклонниц Макса в авангардный арт-объект.
А последним воскресно-отпускным утром в мою дверь позвонил разносчик пиццы.
Памятуя о финте с зеленкой, я подготовилась: противогаз и силиконовый фартук – наряд, конечно, слегка необычный, зато…
В итоге мы с Максом – два конспиратора – долго вспоминали еще ту нашу встречу. Он сорвался с гастролей, выкроив выходной, единственный за месяц, и прилетел ко мне. Решил сделать сюрприз. И оный удался на славу.
А утро понедельника… Судя по всему, поцелуи у порога стали нашим ритуалом. Хотя их было мало. Дико мало. Как и времени, проведенного вместе.
Губы Макса коснулись моих. Нежно, ласково. Я ответила. Порывисто, горячо, откровенно. И он сорвался. Его язык жадно завладел моим ртом. Руки сжали тело в объятиях.
Кровь застучала в висках, разливаясь пламенем, сжигая, будоража не только тело, но и душу, пьяня разум, оголяя чувства.
Мы целовались губами, кожей, выдыхая стоны и признания. Пробуя, клеймя и забывая о том, кто мы и где. Разделяя одно чувство на двоих – необходимость. Жизненную необходимость касаться, чувствовать, обладать.
Мы целовались жадно, горячо, исступленно.
Макс на миг оторвался от меня. Его взгляд сводил меня с ума, как и руки, блуждавшие по моему телу. Бесстыдно исследовавшие все, что пряталось под тканью халата.
– В тот раз я безумно хотел сделать вот это… – хрипло прошептал он.
Я не успела спросить, что именно «хотел», как почувствовала палец, скользнувший внутрь. Прикосновение к естеству заставило меня выгнуться дугой, податься ближе.
– Макс, – выдохнула я.
– Скажи еще раз, – его дыхание щекотало мне шею, возбуждая еще сильнее. Хотя, казалось бы, куда больше-то?
– Ма-а-кс, – протянула я и укусила мочку его уха, чувствуя, как во мне движутся его пальцы.
Поглаживание. Толчок. Еще толчок. Еще. Происходящее плавило меня, сводило с ума, подталкивая к самому краю наслаждения.
Не выдержала. Макс поймал мой крик губами. А когда он оторвался от меня, то поднес пальцы, что еще недавно доводили меня до исступления. К губам.
– Хочешь попробовать? Я – очень… – И облизнул, при этом глядя на меня, дразня и провоцируя.
– Мне достался развратник, – выдохнула я, беря его палец в рот. Кто сказал, что только он может провоцировать?
Моя рука опустилась на пряжку его ремня.
– Еще какой, – подтвердил Макс, и в следующий момент, когда я добралась до ширинки, судорожно сглотнул.
Нас прервал звонок Дэна, который бдительной дуэньей напомнил, что вылет совсем скоро. Посему если Макс еще не в аэропорту, то он труп.
На рейс блондин едва успел.
После того, как дверь за спиной мужчины, моего любимого мужчины, закрылась, я долго стояла, прислонившись к косяку. А потом пошла на кухню и зачем-то отметила в календаре седьмое сентября – день, когда у «Похитителей» закончится европейское турне. И начала ждать. А еще – каждый вечер или переписываться в сети, или по скайпу видеться с Максом, порою слыша подколы Дэна, который нет-нет, да и выглядывал из-за плеча блондина. И зачеркивать дни в календаре.
Но жила я не только ожиданием. Впервые за долгое время я начала общаться с отцом. Подолгу. Но не как дочь, а как новичок, что учится у мастера. Вот только снимать природу меня не тянуло. Люди – другое дело. Я ставила для себя цель: дотянуться до души, до того, что спрятано глубоко внутри каждого, и раскрыть, рассказать об этом в кадре.
По настоятельному совету отца я стала участвовать в фотоконкурсах, как российских, так и мировых. И в августе выиграла первую награду. Причем сразу стала призером International Photo Awards, заняв первое место в номинации рекламное фото: все же диплом в вузе я получила не зря. Помимо звания «Открытие года» на меня свалился еще и денежный приз в десять тысяч долларов. Бонусом я познала милую атмосферу «дружеской поддержки» участников.
Когда объявили победителя, то тут же едва уловимым флером растеклись кулуарные высказывания проигравших. Кто-то утверждал, что боке ему мое не нравится, и байонет-то раззявила… И вообще, победительница – косорукая с низкой дисперсией.
Услышав на банкете эти суждения о себе, как о выскочке, я не смогла пройти мимо. Зажимая под мышкой диплом, с милой улыбочкой подплыла к группе любителей перемыть кости и объективы, и на чистейшем английском вежливо-вежливо заявила, что всем недовольным я лично могу грип расшихить, кропнуть фулфрейм, тилт – шифт прикрутить и поделиться другими секретами мастерства. В итоге завязалась жаркая дискуссия. С учетом состава участников – международная. А я заполучила как ярых хейтеров, так и неожиданно полезные знакомства и даже дружеские связи.
Не сказать, чтобы эта победа далась мне легко: одни только сражения с начальством за мое свободное время чего только стоили. И все же я победила, сумев вытребовать у Илларионовой не только вторую секретаршу, чтобы я могла работать посменно, но и повышение зарплаты.
Это обошлось мне в километр нервов, тонну железной выдержки и три разговора в кабинете Илларионовой с глазу на глаз, после которых начальство сыпало молниями и вообще могло неделю заменять электростанцию, обеспечивая светом целый район.
Я все-таки добилась того, чтобы у меня было время для любимого дела. Съемок. Которыми, как я чувствовала, могла бы неплохо зарабатывать на свадьбах, фотосессиях, стоках. Но для меня важнее было заявить о себе, добиться признания. Не ради собственного эго, нет. Ради Макса. Ради себя. Чтобы быть равной ему. Ведь имя и репутация – лучший щит от журналистов и поклонниц.
А еще – чтобы я могла сама себя уважать. Знать, что способна добиться чего-то в этой жизни не потому, что я подруга рок-звезды или дитя союза талантливого фотографа и выдающегося ученого. Не быть в тени кого-то, а самой отбрасывать тень.
Победа окрылила. И я стала снимать еще больше, лучше. После того, как я вошла в финал международного конкурса Red Bull Illume, и мои работы попали на выставку, меня заметили и в России.
Нет, миллионные контракты на меня не свалились, но мои снимки стали покупать. Обо мне стали упоминать. И не как о девушке звезды, а о фотографе с хорошим потенциалом.
Эпилог
Сашка с Клюквой мирились вдохновенно. Причем в процессе примирения несколько раз едва не подрались. Моя сестренка, как выяснил на собственной шкуре рыжий, девушка вспыльчивая, но отходчивая. Отходив его пару раз тем, что под руку попалось, простила и успокоилась.
А вот я, узнав о том, что эти двое наконец заключили перемирие, почтила память о их «войне» минутой бурчания. Ну это же надо было в процессе «урегулирования конфликта» разбить любимую бабушкину вазу! И неважно, что та была ужасной на вид. И склеенной уже трижды (моя работа!). Она была памятью о бабушке, и точка!
Сестрёнка, чувствуя вину, все же напомнила, что этой «памяти» у меня полквартиры. Но на следующий день я обнаружила, что ваза тщательно склеена. В четвертый раз.
Лето заканчивалось, а Сашка с Клюквой уже вовсю ходили под ручку, когда я, выиграв в конкурсе фотографий и получив второй приз, решила, что секретарскую работу пора бросать. Правда, с первого раза не добросила. Илларионова кричала, неистовствовала, напоминала о том, что и так пошла мне на уступки, наняв вторую секретаршу, и под конец даже предложила еще один отпуск. На целый месяц. Я отказалась и еще две недели отрабатывала положенное по КЗОТу.
А потом с головой ушла в любимое дело. Стала заниматься тем, о чем хотела думать постоянно, чему с радостью бы посвящала каждую свободную минуту, тем, от чего получала удовольствие, кайф.
Да, я рисковала, уходя на вольные хлеба: пусть зарплата секретаря была и небольшая, но постоянная, работа нервная – зато за нее точно платили. Но я не хотела всю жизнь провести в офисном кресле. А эту осень – уж точно.
Седьмое сентября наступило и долгожданно, и неожиданно. Оно свалилось на меня ворохом ярких кленовых листьев, запахом пронзительной утренней свежести, легкости и ожиданием чуда. И оно, чудо, произошло, приехало.
Уставшее, не спавшее больше суток, взъерошенное и со щетиной.
Макс, едва переступив порог моей квартиры, поставил на пол сумку и огорошил фразой:
– Мужайся, Ника, я на тебе женюсь.
Я лишь покачала головой:
– Слушай, Лонга. Ну кто так предложение делает? Нет у тебя ни стыда, ни совести.
– Ага. Ни того, ни другого. Вообще, ничего лишнего. Так ты выйдешь за меня?
Я была девушкой порядочной. А как всякая порядочная девушка, просто обязана была заставить возлюбленного попереживать фразой «я подумаю». Правда, озвучив ее, планировала, что «раздумывать» буду минут пять.