И вот, о монахи, велел царь Далханеми призвать к себе своего старшего сына-царевича и сказал: “Говорят, дорогой мой царевич, что моё дивное колесо-сокровище покачнулось, с места стронулось. И слыхал я, что недолго жить осталось тому царю-миродержцу, чьё дивное колесо-сокровище покачнулось с места стронулось. Что ж, человеческими утехами я утешился, пора небесных утех искать. Так что ты, дорогой царевич, этою землёю вплоть до океана озаботься. А я голову и бороду обрею, жёлтые одежды надену, из дому в бездомность уйду.”
И вот, о монахи, царь-миродержец наставил хорошенько своего старшего сына-царевича, как править, обрил голову и бороду, надел жёлтые одеждыи ушёл из дому в бездомность. А на седьмой день после того, как ушёл в отшельники царственный мудрец, дивное колесо-сокровище исчезло, о монахи.
И тогда, о монахи, пришёл некий слуга туда, где был царь кшатрий, на царствие помазанный, и, придя к царю-кшатрию, на царствие помазанному, сказал ему: “Благоволи узнать, владыка: исчезло дивное колесо-сокровище.” И тогда, о монахи, царь-кшатрий, на царствие помазанный, узнав, что исчезло дивное колесо-сокровище, опечалился и печаль почувствовал. Но он не пошёл к царственному мудрецу спросить о том, чего же должен держаться по-арийски царь-миродержец. Он стал править страной по своему разумению. И у него, правившего страной по своему разумению, ни сначала, ни потом не была страна так чиста, как у былых царей, державшихся того, чего держится миродержец.
И вот, о монахи, доверенные царя, члены совета, счетоводы-сановники, охранники-стражники, знатоки мантр, ими живущие8, собрались, пришли к царю-кшатрию, на царствие помазанному, и сказали: “Владыка! У тебя, правящего по своему разумению, ни с начала не была, не потом не стала страна так чиста, как у былых царей, державшихся того, чего держится миродержец. Но ведь есть в твоём царстве, о владыка, доверенные царя, члены совета, счетоводы-сановники, охранники-стражники, знатоки мантр, ими живущие, – и мы сами, да и иные, – и мы помним, чего надо по-арийски держаться царю-миродержцу. Мы тебе тогда объясним, чего царю-миродержцу по-арийски надо держаться.”
И вот, о монахи, царь-кшатрий на царствие помазанный, велел созвать царских доверенных, членов совета, счетоводов-сановников, охранников-стражников, знатоков мантр, ими живущих, и спросил у них, чего по-арийски надо держаться царю-миродержцу. Они ему объяснили, чего царю-миродержцу по-арийски надо держаться. Послушав их, хотя и устроил он по дхарме защиту, охрану и оборону, но неимущим имуществом не помог. А раз не стало помощи неимущим имуществом, то приумножилась бедность. Как приумножилась бедность, некий человек не данное ему чужое взял, как говорят, “украл”. Его схватили, схвативши, к царю-кшатрию, на царствие помазанному, привели: “Вот, владыка, человек, который не данное ему чужое взял, как говорят, “украл“9. На это, о монахи, царь-кшатрий, на царствие помазанный, спросил того человека: “Что же, неужто правда, что ты человек, чужое, не данное взял, как говорят, “украл”? – “Правда, владыка.” – “Как же это?” – “Жить не на что, владыка.”
И тут, о монахи, царь-кшатрий, на царствие помазанный, помог тому человеку имуществом: “На это имущество, человек, ты и сам живи, и отца с матерью содержи, и жену с детьми содержи, и дела свои веди, и шраманам с брахманами возвышенную дакшину10 уделяй – небесную, благоплодную, на небеса влекущую.” – “Да, владыка,” – отвечал тот человек царю-кшатрию, на царствие помазанному.
И другой человек, о монахи, не данное ему взял, как говорят “украл”. Его схватили, схвативши, к царю-кшатрию, на царствие помазанному, привели: “Вот, владыка, человек, который чужое, ему не данное взял, как говорят “украл”. На это, о монахи, царь-кшатрий, на царствие помазанный, спросил того человека: “Что же, неужто правда, что ты человек, чужое, не данное взял, как говорят, “украл”?” – “Правда, владыка.” – “Как же это?” – “Жить не на что, владыка.”
И тут, о монахи, царь-кшатрий, на царствие помазанный, помог тому человеку имуществом: “На это имущество, человек, ты и сам живи, и отца с матерью содержи, и жену с детьми содержи, и дела свои веди, и шраманам с брахманами возвышенную дакшину уделяй – небесную, благоплодную, на небеса влекущую.” – “Да, владыка,” – отвечал тот человек царю-кшатрию, на царствие помазанному.
И прослышали люди, о монахи: “Говорят, что если кто чужое не данное, берёт, как говорят, “крадёт”, тем царь помогает имуществом.” И им подумалось: “Ну-ка и мы чужое, не данное, возьмём, как говорят, “украдём”.
И вот, о монахи, некий человек не данное ему, чужое взял, как говорят, “украл”. Его схватили, схвативши, к царю-кшатрию, на царствие помазанному, привели: “Вот, владыка, человек, который чужое, ему не данное взял, как говорят “украл”. На это, о монахи, царь-кшатрий, на царствие помазанный, спросил того человека: “Что же, неужто правда, что ты человек, чужое, не данное взял, как говорят, “украл”?” – “Правда, владыка.” – “Как же это?” – “Жить не на что, владыка.”
И тут, о монахи, царю-кшатрию, на царствие помазанному, подумалось: “Если я каждому, кто чужое, не данное, берёт, что называется, “крадёт”, имуществом помогать буду, то взятие чужого только разрастётся. Что, если я этого человека карательски покораю, с корнем изведу, голову ему срублю?”
И вот, о монахи, царь-кшатрий, на царствие помазанный, приказал слугам: “Ну-ка, свяжите этому человеку руки за спиною прочной верёвкой, тугим узлом, обрейте его наголо, проведите его под резкие звуки барабана по всем улицам по всем перекрёсткам, выведите через южные ворота к югу от города11, карательски покарайте, с корнем изведите, голову ему срубите.” “Да, владыка”, – отвечали те слуги царю-кшатрию, на царствие помазанному. Связали они этому человеку руки за спиною прочной верёвкой, тугим узлом, обрили его наголо, провели его под резкие звуки барабана по всем улицам, всем перекрёсткам, вывели через южные ворота к югу от города, карательски покарали, с корнем извели, голову ему срубили.”
И прослышали люди, о монахи: “Говорят, что если кто чужое, не данное, берёт, как говорят, “крадёт”, тех царь карательски карает, с корнем изводит, голову тем рубит”. И им подумалось: “Что если и мы острыми мечами обзаведёмся? А острыми мечами обзаведшись, мы тех чьё добро, нам не данное, будем брать, что называется “красть”, тех будем карательски карать, с корнем изводить, головы им рубить? “Обзавелись они острыми мечами. А острыми мечами обзаведшись, на деревни стали разбойно нападать, на торжки разбойно нападать, по большим дорогам грабить. И тех, чьё добро, им не данное, они забирали, как говорят, “крали”, тех они карательски карали, с корнем изводили, головы тем рубили.
Итак, монахи, когда не стало неимущим помощи имуществом, то распространилась бедность; от распространения бедности распространились кражи; от распространенности краж распространилось оружие; от распространённости смертоубийства у тех людей и жизненный век и красота пошли на убыль. И у живших по восемьдесят тысяч лет людей, чьи жизненный век и красота пошли на убыль, дети жить стали по сорок тысяч лет.
Среди людей, что жили теперь по сорок тысяч лет, о монахи, некий человек чужое, не данное, взял, как говорят, “украл”. Его схватили, схвативши, к царю-кшатрию, на царствие помазанному, привели: “Вот, владыка, человек, который чужое, ему не данное, взял, как говорят “украл”. На это, о монахи, царь кшатрий, на царствие помазанный, спросил того человека: “Что же, неужто правда, что ты, человек, чужое, не данное, взял, как говорят, “украл”?” – “Нет, государь”, – сказал тот и заведомо солгал.
Итак, о монахи, когда не стало неимущим помощи имуществом, то распространилась бедность; от распространения бедности распространились кражи; от распространенности краж распространилось оружие; от распространенности смертоубийства распространилась заведомая ложь, а от распространения заведомой лжи у тех людей и жизненный век и красота пошли на убыль. И у живших по сорок тысяч лет людей, чьи жизненный век и красота пошли на убыль, дети жить стали по двадцать тысяч лет.
Среди людей, что жили теперь по двадцать тысяч лет, о монахи, некий человек чужое, не данное, взял, как говорят, “украл”. А некий другой человек царя-кшатрия, на царствие помазанного, об этом известил: “Такой-то человек, о владыка, чужое, не данное, взял, как говорят “украл”, – и совершил донос.
Итак, монахи, когда не стало неимущим помощи имуществом, то распространилась бедность; от распространения бедности распространились кражи; от распространенности краж распространилось оружие; от распространённости смертоубийства распространилась заведомая ложь, а от распространения заведомой лжи распространились доносы, а от распространенности доносов, у тех людей и жизненный век и красота пошли на убыль. И у живших по двадцать тысяч лет людей, чьи жизненный век и красота пошли на убыль, дети стали жить по десять тысяч лет.
Среди людей, живших по десять тысяч лет, о монахи, некоторые были красивыми, а некоторые некрасивыми. И некрасивые люди вожделея к красивым людям, вступили в связь с чужими жёнами.
Итак, монахи, когда не стало неимущим помощи имуществом, то распространилась бедность; от распространения бедности распространились кражи; от распространенности краж распространилось оружие; от распространённости смертоубийства распространилась заведомая ложь, а от распространения заведомой лжи распространились доносы, а от распространенности доносов распространились похотные проступки, а от распространения похотных проступков у тех людей и жизненный век и красота пошли на убыль. И у живших по десять тысяч лет людей, чьи жизненный век и красота пошли на убыль, дети стали жить по пять тысяч лет.
Среди людей, живших по пять тысяч лет, о монахи, две дхармы распространились: грубые речи и пустословие. И от распространенности этих двух дхарм у тех людей и жизненный век и красота пошли на убыль… и из их детей некоторые стали жить две с половиной тысячи лет, некоторые – по две тысячи лет.