Даший, стоящий в дверях комнаты, усмехнулся и сказал:
– А зачем спрашивать? Я знал, что ты хочешь аудиенции. Каждый паломник хочет, иначе зачем вообще ехать в Лхасу?
– И то верно… – пробормотал Цыбиков, закидывая сумку на плечо.
Она получилась довольно легкой: востоковед попросту не знал, что может пригодиться ему во дворце Потала.
– Держи, – спохватившись, Гомбожаб достал из кошеля восемь ланов серебра и протянул их Дашию.
Тот без вопросов забрал деньги и сказал:
– Пошли. Говорят, лучше прийти во дворец не позже полудня, а идти нам немало…
– Идем-идем, – кивнул Цыбиков и вышел из комнаты следом за товарищем.
Паломники спустились на первый этаж, кивнули Цэрин, что-то записывающей в большой журнал гусиным пером, и уже почти достигли двери, когда она открылась и в прихожую впорхнула Тинджол. Она была настолько легка и воздушна, что Цыбиков не придумал слова лучше, чтобы описать ее появление.
«Впорхнула. Как… колибри? Беззаботная пташка…»
– О, Гомбожаб, – чуть смутившись от неожиданности, робко улыбнулась Тинджол. – Привет. Ты куда-то уезжаешь?
– Мы идем в Потал, – покосившись в сторону Дашия, который с интересом рассматривал девушку, сказал Цыбиков. – На аудиенцию к Далай-ламе.
Тинджол, поколебавшись мгновение, подступила к Гомбожабу и, сжав его руку в своей, шепнула:
– Удачи.
– Спасибо, – успел ответить Цыбиков, прежде чем Цэрин за спиной воскликнула:
– Тинджол! Ты чего там застряла? Живо на кухню!
– Иду, мам, – тут же выпустив руку востоковеда, ответила девушка и, в последний раз заглянув Цыбикову в глаза, покорно поспешила прочь.
– Пойдем, – сказал Даший, придерживая входную дверь.
Цыбиков обернулся… и невольно вздрогнул, наткнувшись на тяжелый взгляд Цэрин. Когда их глаза встретились, хозяйка чинно кивнула Гомбожабу и вслед за дочкой скрылась за дверью кухни.
– Ну чего ты там? – нетерпеливо произнес Даший.
– Да иду, иду… – буркнул Цыбиков и вышел из гостиницы.
«Это, видимо, все из-за меня? – размышлял он, шагая по улице. – Но что такого мы делаем? Просто болтаем… ну, взяла она меня за руку. Из-за этого Цэрин так завелась?»
– Кто эта девушка? – спросил Даший, когда они отошли от гостиницы на достаточное расстояние.
– Дочь хозяйки, Тинджол, – ответил Гомбожаб.
– Дочь? Надо же… а я решил, что служанка… ну, тогда все понятно.
– Что тебе понятно? – недоуменно нахмурился Цыбиков.
– Ну… она так на тебя смотрит, за руку взяла… конечно, хозяйке это не понравилось.
– Стой, Даший… Я вообще не пойму, о чем ты толкуешь? Как на меня смотрит Тинджол?
– А ты сам не чувствуешь? – хмыкнул Даший. – Ты ей нравишься, а матери это не нравится – ты же паломник, сегодня здесь, а завтра уедешь к себе, и поминай как звали… Конечно, она не хочет, чтобы дочка связывалась с таким.
Слова спутника удивили Цыбикова. Ему нравилась Тинджол, но до сего дня востоковед искренне считал приветливость девушки элементарной вежливостью.
«Очевидно, я ошибался».
Теперь Цыбиков испытывал противоречивые чувства. С одной стороны, его радовало, что его приязнь к Тинджол оказалась взаимна. С другой стороны, Даший прав: рано или поздно Гомбожаб вынужден будет вернуться на родину, а значит, ему действительно не стоит излишне сближаться с девушкой, чтобы потом им обоим не пришлось собирать их разбитые сердца по осколкам.
Мысли путались, и Гомбожаб решил отложить их на потом, а пока что сконцентрироваться на посещении Потала и долгожданной встрече с Далай-ламой.
«Мог ли я предположить, что дружба с Дашием позволит мне так быстро получить разрешение на аудиенцию?..»
Достигнув западного края Лхасы, путники повернули на юг, ко дворцу Тринадцатого Перерожденца.
«Интересно, он знает, что такое дихроя и где ее искать? Наверняка, да… но не могу ведь я просто его об этом спросить? Это будет против всех правил…»
Дворец Потала считался одним из самых величественных зданий Центрального Тибета. Будучи исконным замком прежних владетелей этих земель, в середине XVII века Ду-цзин-ньибий-побран12 стал резиденцией пятого Далай-ламы, знаменитого Ловсан-чжямцо. Вдохновляемые Перерожденцем, тибетские простолюдины, словно рабы, отстраивали дворец Поталы без малого три десятка лет. Поговаривали, смерть настигла пятого Далай-ламу в самый разгар строительства, и преданный помощник покойного Санчжяй-чжямцо около 16 лет скрывал факт смерти хозяина, дабы тибетцы не бросили работу.
«Жестоко… но без этого изнурительного труда не было бы и дворца».
Поднявшись по одной из трех каменных лестниц, находившихся с лицевой стороны, Гомбожаб и Даший вошли в здание, именуемое Побран-марпо13. Средний этаж его занимало духовенство дворцового дацана Нам-чжял, этажом выше хранились субурганы Далай-лам, начиная от пятого, Ловсан-чжямцо, а покои нынешнего Далай-ламы находились на самом верху.
– А где же находятся все кладовые, приемные, квартиры обслуги? – спросил Гомбожаб.
– В Побран-карбо14. Еще там находится главная тюрьма Тибета – там содержатся высокопоставленные преступники, осужденные самим Далай-ламой. А за стенами дворца живут обычные монахи.
Поднявшись по лестнице, паломники очутились в приемной, где не оказалось ни диванов, ни стульев или столов – лишь великое множество колонн, на которые можно было опереться, дабы дать хоть немного отдохнуть спине и ногам. К этому моменту здесь уже толпилось немало народу; все, очевидно, тоже явились для поклонения Далай-ламе. Особое внимание востоковеда привлек глухой старик, который, судя по всему, прибыл на аудиенцию вместе со своим сыном.
– И что же, с них тоже взяли плату в восемь ланов? – удивился Цыбиков.
Даший пожал плечами, но вместо него ответил стоящий рядом немолодой монгол:
– Да, эту плату все платят. Мы вот с моей Сугар. – Он мотнул головой в сторону женщины, стоящей у него за спиной. – Из самого Цайдама ехали, по дороге на нас душегубы напали, отобрали все – деньги, лошадей… а нас умирать бросили, раненых. Хорошо, караван мимо шел, подобрали, отвезли нас в Накчу. Там мы выздоровели малость и сюда пришли, пешими… а тут уже братья помогли. Ни гроша у нас с собой не было, благо, братья дали, сможем теперь получить благословение…
– Отчего ж вы вдвоем ехали, никого не наняв? – удивился Даший. – Дороги кишмя кишат разбойниками!
Монгол и его спутница переглянулись. Кажется, вопрос Дашия их смутил.
– Дело в том, что Сугар… – пробормотал монгол. – Не моя жена, а… моего соседа.
– Поэтому нам и нужно благословение, – вставила женщина и тут же смущенно потупилась.
– Мы неправильно поступили, – тут же добавил монгол. – И хотим… хотим повиниться…
– О, – только и сказал Цыбиков.
«Так, значит, они бежали от закона… так, может, нападение разбойников – это кармическая расплата за грех? Как знать…»
Монгол и Сугар заспорили о чем-то, и Даший и Гомбожаб, воспользовавшись их перепалкой, отступили в дальний угол, подальше от других. Ожидание было крайне долгим и скучным; лишь изредка местные слуги выходили к прихожанам, чтобы взять у них хадаки или иные предметы, необходимые для подготовки церемонии.
– И зачем мы пришли так рано? – тихо спросил Цыбиков у спутника.
Тот лишь плечами пожал.
– Не знаю. Так потребовали при получении разрешения на аудиенцию.
– Понятно… – протянул Гомбожаб.
Взгляд его снова наткнулся на супругов-монголов.
«Вот на что люди готовы пойти ради любви!.. Стать изгнанниками в родном краю… нарушить все законы и обещания… Мог бы я, интересно, поступить так ради кого-то?.. Наверное, нет…»
Цыбиков не был романтиком. Единственное, что он по-настоящему любил, – это наука. С той поры, когда его первый наставник и, по совместительству, двоюродный дядя Петр Бадмаев, впервые привел Гомбожаба в свое училище, мальчишка жил только чтением, грезил дальними путешествиями и втайне на-деялся, что однажды какой-то географический объект он сможет назвать своим именем.
Солнце уже клонилось к закату, когда мимо ожидающих прошествовал первый советник Далай-ламы. На нем была длинная желтая куртка.
– Следуйте за мной! – на ходу возвестил первый советник, и все присутствующие без лишних вопросов побрели за ним.
Они поднялись на этаж, где хранились субурганы перерожденцев; через решетчатые окна видны были ступы с прахом прежних Далай-лам, включая позолоченный субурган Пятого Перерожденца, Ловсан-чжямцо.
Не задерживаясь здесь, первый советник повел прихожан еще выше, по крутой деревянной лестнице, которая привела на открытую площадку перед самой дверью приемного зала Далай-ламы. Слева и справа от этой двери на скамейках располагались знатные ламы, на самой площадке на длинных коврах восседали простые ламы, входившие в придворный штат. Выстроив прихожан друг за другом, первый советник повторил правила грядущей церемонии и лишь после этого завел гостей дворца в зал.
Это оказалась просторная, но очень темная комната, стены которой были обшиты желтым китайским атласом. Напротив двери стоял высокий трон без спинки, более похожий на большой сундук; на престоле в позе лотоса сидел сам Далай-лама. Одетый в желтую мантию, с остроконечной шапкой на голове, он взирал на гостей без тени эмоций. Кроме самого Далай-ламы в комнате была его свита, включающая двух телохранителей, стоявших ближе всех к трону. По левую руку от хозяина покоев стояли низкие скамейки, на которых располагались высшие сановники дворца.
Едва двери за прихожанами закрылись, время будто ускорилось. А может, напротив, до того оно шло слишком медленно, а теперь приобрело свой обычный темп… Подгоняемые первым советником и другими присутствующими, гости спешно отвешивали по три земных поклона и, уложив на вытянутые перед собой руки ритуальные шарфы, по очереди приближались к престолу. На каждый этот шарф дежуривший у трона слуга ставил последовательно четыре вещи – круглый талисман (мандала), статуэтку Будды, книгу и молитвенную ступу. Далай-лама медленно протягивал руку, касался каждой из вещей, после чего слуга спешно убирал предметы. Затем Тринадцатый Перерожденец забирал шарф и благословлял прихожанина, прикладывая правую руку к его темени.