– Макс, а скажи, пожалуйста, чем тебя вообще так заинтересовала эта… дихроя, которую ты ищешь по всему Тибету? – спросил Боря Гринберг.
– Тем, что, согласно легендам, она продлевает человеческую жизнь, – сказал я.
– Ты знаешь, после вчерашнего случая в чайном магазине я полазил по интернету, но нигде не нашел ничего конкретного про это ее свойство. Единственная доказанная польза от дихрои – она крайне эффективна при малярии. Всё.
– Ты же сам говорил – если не веришь в магию, зачем ехать в Тибет? – улыбнулся я.
– Ну да, тоже верно, – признал Гринберг.
Он кашлянул в кулак и добавил:
– Но, вообще, прямо сказать, я лично не до конца понимаю, зачем нужно продлевать жизнь – ну, просто потому, что смерть – это ведь… чудесно.
Видя мое удивление, Боря поспешно добавил:
– Ну, просто вдумайся: смерть есть определенный вид прогресса живых существ – ведь самые примитивные из них лишены возможности умирания. Так что это, по сути, эволюционное новшество. Представляешь, какой разброс: 3,8 миллиарда лет на Земле существует жизнь, и лишь порядка 600–700 миллионов – смерть, то есть значительно меньшую часть времени существования живых существ на нашей планете.
– Но… как шел процесс эволюции? Как-то ведь они… покидали этот мир?
– Не покидали, а делились, либо выходили из строя… механически, в результате неких форс-мажоров – замерзая или высыхая.
– То есть не из-за привычного нам старения клеток?
– Именно. Примитивные организмы не имели смерти как таковой, а более сложные вот умирают. Их цель – создать потомство, передав ему свой генетический код. Когда цель выполнена, необходимость в продолжении жизни, по сути, отпадает. Такая вот суровая штука эволюция, да…
Мобильник в его кармане разразился уведомлением о пришедшей эсэмэске, но Боря не обратил на него внимания и продолжил:
– Все это привело к тому, что мы называем «историческими последствиями»…
– Привело к религии, – с улыбкой сказал я.
– Может быть, и к ней тоже, – усмехнулся Борис. – Но не только. Задолго до религии и прочего, задолго до нас, примерно 500 миллионов лет тому назад, это все вылилось в «Комбрианский взрыв» – всплеск разнообразия живых организмов: диверсификация, мутация, разветвления, подопределение на новые страты, новые среды существования… и все это – благодаря смерти.
– Получается, смерть – это лакмусовая бумага естественного отбора?
– Да. Интересный нюанс состоит в том, что сказать: «Мы не хотим смерти» – это в каком-то смысле цивилизационно откатиться на несколько поколений назад. Бояться смерти – это в принципе чисто человеческое свойство. С другой стороны, другой рычаг эволюции – это борьба за жизнь, инстинкт самосохранения, выживание. Не будет этой борьбы, не будет выживания, виды будут просто исчезать, не успев эволюционировать. Поэтому в нас заложено это желание жить как можно дольше.
– Да, ради выживания люди могут перешагнуть через многое, пойти на любые жертвы, лишь бы увеличить свой век, – кивнул я.
– Все так. И это очень важный нюанс, потому что, говоря о долгожительстве сегодня, я практически убежден, что с высокой долей вероятности уже родился человек, который проживет в итоге 1000 лет.
– 1000 лет? – удивился я. – Но за счет чего?
– За счет того, что уровень жизни вырос, и сам срок жизни уже потихоньку учатся продлевать на немного. Тут важно понимать – не требуется продлевать жизнь разом на 900 с лишним лет, даже на 100 не нужно. Достаточно, чтобы появилась возможность продлить жизнь хотя бы на 20–30 лет.
– А там, за эти 20–30 лет, найдут способ еще продлить жизнь…
– Именно! Через 20–30 лет еще что-то продлит жизнь на те же 20–30 лет, потом изобретут еще что-то… и еще…
– Выглядит, как лестница на пути к бессмертию, где между ступеньками условные 20–30 лет.
– Ну, бессмертие все же относительное.
В фойе спустились Лама, Ребе и Дмитрий с Пашей.
Но тут есть очень интересный вопрос, который вообще в другой плоскости лежит: мы, как цивилизация, движемся в направлении, называемом «Пост Скерсети», или, по-русски, «Изобилие». Цивилизация пост-изобилия. Когда люди не тратят все свое время на то, чтобы выжить, а делают то, что им нравится. Все, что связано с гедонизмом или сибаритством, это то, что будет доступно широким массам.
– А раньше – только избранным, к примеру королям или некоторым дворянам.
– Да. До поры до времени это не было частью экзистенциальной реальности человека, но сейчас становится таковой. И это бесконечное… или почти бесконечное количество времени, которое окажется у человека в руках, заставит его мировоззрение полностью измениться. Обладая этим временем, человек сможет изучать все что угодно, сможет овладеть любыми специальностями…
– Заниматься любыми видами искусства…
– В точку! И это все не ограничено никакими временными рамками. Почему я говорю об этом сейчас? Потому что, мне кажется, цивилизация постизобилия – это цивилизация, которая, увы, сильно отличается от того, что мы называем сегодня человечеством. По этой причине можно считать человека, который живет очень долго, как совершенно другой вид, не человек в том значении слова, к которому мы привыкли.
– Да, пожалуй, черты постизобилия – не все, но некоторые – свойственны развитым обществам. А если мы посмотрим на тот же Тибет, то тут люди все-таки работают за выживание, и время их довольно ограничено… Если же попытаться представить, где может возникнуть тот, другой, человек, о котором мы говорим, то это будет, скорее, какой-то цивилизованный центр, который уже сегодня генерирует сибаритов за счет изобилия ресурсов, искусственно расслаивая общество.
– Да, в какой-то мере, это так, – подтвердил Боря.
Он хотел сказать что-то еще, но тут в фойе вошли наши провожатые и Виталий.
– Что же, все собрались? – спросил Джимми.
Я окинул взглядом фойе – за то время, что мы проговорили с Гринбергом, наша команда успела собраться.
– Тогда поехали, – сказал Олег.
– И снова нам не дают закончить, – улыбнулся Гринберг. – Но ничего, я давно понял, что о будущем можно говорить до скончания веков. Наверное, человек, который проживет тысячу лет, девять десятых времени будет заниматься именно такими разговорами.
– Если найдет собеседника, – улыбнулся я.
Мы выехали из Гьяце около половины одиннадцатого и продолжили путешествие вдоль реки Брахмапутры. В этом направлении было еще больше различных построек – как будто мы перенеслись в прошлое и оказались во временах лучших пятилеток СССР из черно-белых кинохроник. Тысячи инженеров и строителей параллельно трудились над множеством проектов по созданию инфраструктуры. На протяжении следующих 80 километров мы проехали мимо двух почти достроенных ГРЭС, трех мостов, пяти тоннелей и одной железнодорожной ветки. Я даже подумал, что совсем не удивлюсь, если увижу дорожный указатель «Шамбала – 150 километров».
«Мифы слишком мифичны, больше конкретики», – поддержал голос.
Мы остановились на обед в небольшом городке Тсусэнг, и я, разумеется, не упустил возможности зайти в местный чайный магазин и задать продавщице мой коронный вопрос. Каково же было мое удивление, когда девушка неожиданно сказала:
– Ши!
– Ши? – эхом повторил я, однако она уже просеменила к некой прозрачной емкости с лепестками, стоявшей на прилавке. Глядя на эту емкость, я медленно повторил свой вопрос и снова получил утвердительный ответ.
«Неужели я наконец-то ее нашел?»
Продавщица говорила что-то еще, но я не слишком внимательно слушал, а даже если бы и слушал, то все равно ничего бы не понял. Спешно открыв гугл-переводчик, я с его помощью попросил продать мне дихрои и заварить немного прямо сейчас, чтобы дать мне возможность тут же отведать ее, покурить сигару и описать впечатления в моем дневнике. Продавщица легко согласилась. Мне предоставили большой стол для чайных церемоний, кресло-трон и вскоре принесли отвар из цветка, который я так долго искал.
Я с неким благоговейным трепетом наблюдал за тем, как продавщица с улыбкой ставит на мой стол чашку с напитком. Он оказался алого цвета, и, кроме лепестков дихрои, в нем плавали ягоды шиповника и годжи. Когда я, орудуя все тем же гугл-переводчиком, уточнил, каковы целебные свойства напитка, продавщица сказала, что он помогает от малярии.
«Как и дихроя».
Раскурив сигару, я сделал первый глоток. Вкус у принесенного отвара оказался немного пряный, с нотками разнотравья и легким цветочным ароматом. Наслаждаясь напитком, я включил планшет, чтобы добавить в дневник новую запись, когда зазвенел колокольчик, висящий над входом. Я повернулся, желая взглянуть на гостя, и с удивлением обнаружил, что это Джимми.
– Что пьешь? – полюбопытствовал наш провожатый, подойдя к столу.
– Не поверишь – дихрою, – ответил я с улыбкой.
– Дихрою? – удивился Джимми.
Он подозвал продавщицу и что-то спросил у нее по-китайски. После короткого диалога наш провожатый сказал:
– Я тебя расстрою, Максим: это не дихроя, а тибетская карликовая роза. Они похожи, но не одинаковые. А дихрои у них нет, но они рекомендуют поискать в Самье.
– А почему же она тогда сказала, что это – дихроя? – удивился я.
– Такова философия тибетских торговцев: всегда говори «да», а если обман раскроется, улыбнись и отправь в соседний город искать дальше, – пожал плечами Джимми.
– Интересная… философия, – пробормотал я.
Случившееся, конечно, немного меня разочаровало, но уже по дороге в Самье, любуясь красотами тибетской природы, я подумал, что в подобных ситуациях – спонтанных, где-то немного нелепых – и заключается самый смак любого путешествия. Ты просто случайно заходишь в какую-то дверь, по сути – наугад, и становишься участником некой истории. Кто-то что-то не так понял, или не так сделал, или ты ошибся – по итогу в памяти остается след, казалось бы, мелкий, но засевший на долгие годы.
Любое путешествие – это не только прекрасные пейзажи, но и люди – не великие мыслители, художники и поэты, которых так просто не встретишь на улице, а обычные, типичный народ, самая «соль земли». Они – тот фундамент, на котором растет пирамида достатка и власти. В Тибете у народа визуально все чуточку лучше, чем в российской глубинке.