Закончив с дневником, Цыбиков улегся спать, однако ближе к полуночи оказался разбужен громким лаем собаки.
«Кажется, это где-то рядом…» – сквозь сон подумал востоковед.
Вскоре к лаю добавились еще и голоса – судя по всему, это перекрикивались возчики.
«Что там происходит?»
Вдруг грянул выстрел. Цыбиков от неожиданности подскочил. Рука нырнула под подушку и сжала рукоять револьвера, лежавшего там.
«Опять напали… Или зверье какое-то дикое пугают?»
Тут выстрелили снова, и Цыбиков, перевернувшись на спину, направил ствол револьвера на выход из палатки. Снаружи доносились крики и выстрелы; видимо, сражение кипело совсем рядом. Держа револьвер наготове, востоковед представлял, как внутрь залетает разбойник с саблей… и падает, сраженный пулей, попавшей ему в грудь.
«Пока не победишь страх, никогда не достигнешь высшей объективности», – заметил голос.
«Только тебя сейчас не хватало…»
«Страх – сильнейшее из чувств, победить его сложнее, чем животную похоть. Но это – одна из важных ступеней. Ты должен понять главное: саблей можно убить не тонкое, а лишь грубое тело. Ты можешь защищать его, но без особого страха потерять. Если справишься, станешь еще ближе к главной цели».
Голос смолк. Цыбиков продолжил лежать с револьвером в руках, однако слова, брошенные его незримым собеседником, не шли из головы.
«Как можно не бояться совсем? Это же на уровне инстинктов… Но в этом, наверное, и заключается трудность пути к просветлению – подчинить тонкому телу толстое и не допускать обратного…»
Последняя мысль успокоила Цыбикова. Он попытался взглянуть на ситуацию холодным взглядом стороннего наблюдателя. Что изменится, если востоковед сейчас погибнет от сабли грабителя? Ничего. Разве что Савельев не получит свои заветные снимки и книги. Но мир от этого никак не изменится.
«Так стоит ли действительно настолько переживать?»
Вдруг в палатку влетел некто в лохмотьях.
– Стой! – воскликнул Цыбиков, подняв револьвер.
Вновь прибывший испуганно вскинул руки вверх и замер, и Гомбожаб понял, что это один из его слуг, Тумур.
– В чем дело? Что там случилось? – спросил востоковед.
Однако Тумур практически не знал русского – продолжая стоять с поднятыми руками, он с ужасом смотрел на револьвер в руках хозяина и лишь тихо бормотал:
– Рэншэн… Рэншэн…
– Рэншэн? – переспросил Цыбиков.
Тумур мотнул головой в сторону выхода.
– Пошли… – уверенно сказал Гомбожаб.
Он поднялся с лежака и вслед за слугой выскользнул из палатки.
Как оказалось, разбойники действовали очень хитро: пока двое отвлекали на себя внимание, начав стрельбу на дальнем конце лагеря, другие грабители попытались увести яков. Опытные возчики быстро смекнули, в чем подвох, и смогли отбить атаку. Правда, без жертв не обошлось.
– Рэншэн, – сказал Тумур.
Толмач-монгол лежал на земле с кинжалом в руке. Рядом с ним суетился лекарь, пытаясь хоть что-то поделать с ужасной раной в правом боку Рэншэна. Поймав взгляд Цыбикова, толмач скосил глаза на него и тихо сказал:
– Подвел я тебя, Гомбожаб… и Нарантуяа тоже…
Рэншэн закашлялся. Цыбиков стоял над умирающим слугой, бесстрастно глядя на доктора, склонившегося над беднягой. Востоковед думал не о том, что вся эта суета совершенно точно тщетна и его толмач обязательно умрет, несмотря на любые старания лекаря, божью помощь и другие факторы.
«Просто грубое тело слишком хрупкое».
Всего покойных набралось четверо. Поскольку среди погибших были монгольские ламы, решили провести обряд небесных похорон, чтобы достойно проводить души на поиски новых оболочек. Тела покойных утром подняли на перевал и скормили стервятникам. Дымились благовония; возчики громко читали молитву. Было холодно и пасмурно – унылая осенняя пора вполне соответствовала церемонии прощания с ушедшими. Цыбиков стоял и бесстрастно смотрел, как птицы рвут трупы на части. И, хоть физически Гомбожаб был во многих километрах от Лхасы, мысли его находились именно в Месте Богов – востоковед вспоминал то, что случилось 9 сентября, за день до отправления в путь.
Тем вечером Цыбиков валялся на лежаке и с тоской взирал на гору вещей. Гора эта занимала добрую половину комнаты.
«А ведь здесь лишь малая часть вещей, остальное хранится в амбарном складе, и там еще раз в пять больше… Интересно, достаточно ли яков я нанял? Хотя плевать. Брошу тут, что не удастся навьючить, скажу Савельеву, что як издох и свалился в реку вместе с тюками, или еще что-то придумаю…»
Внезапно в дверь постучали – робко, будто до последнего сомневаясь, не зря ли пришли.
«И кого там несет? – подумал Цыбиков, скосив глаза. – Даший обычно тарабанит, как сумасшедший…»
Он нехотя поднялся с кровати, подошел и, отодвинув щеколду, открыл дверь.
И замер, увидев лицо гостя.
Точнее, гостьи.
– Добрый вечер, Гомбожаб, – тихо поздоровалась Тинджол.
– Добрый, – пробормотал Цыбиков, все еще немного растерянный.
– Ты завтра уезжаешь?
– Да, как видишь.
Востоковед махнул рукой в сторону сумок и тюков, сваленных на полу.
– Понятно… – протянула Тинджол.
Она стояла, переминаясь с ноги на ногу, будто не знала, что сказать, но при этом и уходить отчего-то не спешила.
– Ты попрощаться зашла? – спросил Цыбиков.
Тинджол кивнула, а потом вдруг подалась вперед и поцеловала востоковеда. Он вздрогнул, хотел было отстраниться, но по-думал «плевать» – и не стал. Тинджол целовала его, а он просто стоял, как истукан. Не то чтобы Цыбиков не чувствовал вообще ничего, но это точно нельзя было назвать ни страстью, ни влечением. Тинджол, однако, исходящий от Гомбожаба холод не расстроил, а напротив, раззадорил или разозлил – продолжая целовать востоковеда, девушка захлопнула дверь и стала подталкивать его к лежаку, на который и уронила в итоге. Цыбиков не сопротивлялся – он полностью отдался на волю поздней гостьи. Ее изящные пальцы расстегнули рубашку, после пришел черед брюк. На груди Гомбожаба теплом остались следы ее губ, но холод, исходивший от востоковеда, моментально заставил это чувство испариться. Тинджол оседлала его, застонала, совершая ритмичные движения взад и вперед, вверх и вниз… а Гомбожаб смотрел в потолок и меланхолично размышлял о том, почему дочь хозяйки не ушла, когда он не ответил на ее самый первый поцелуй.
«Наверное, потому, что завтра я уеду и, скорее всего, больше никогда не вернусь. Она просто исполнила то, что хотела, боясь, что другого шанса не будет…»
За все это время Цыбиков не издал ни звука – даже во время кульминации он просто молчал. Тяжело дыша, Тинджол сползла с востоковеда и, подхватив со столика чашку, сделала несколько быстрых глотков.
– Вкусно… – пробормотала девушка. – Что это?
– Дихроя, – ответил Цыбиков.
Стеклянный взгляд его был направлен в стену напротив.
– Красивое имя… – пробормотала Тинджол.
Она посмотрела на востоковеда и вдруг заплакала. Чашка выпала из ее рук, но не разбилась – лишь отвар разлился по дощатому полу. Вскочив с лежака, Тинджол выбежала за дверь, и Цыбиков снова остался в одиночестве. Он даже не посмотрел девушке вслед – только повернулся набок, закрыл глаза и вскоре заснул.
Больше Цыбиков не видел Тинджол. Утром вместо нее внизу за столом сидела Цэрин. Гомбожаб отдал ей ключ от комнаты, попрощался и ушел. Хозяйка, кажется, ничего не знала про них с дочерью – или по крайней мере ничем не выдала своего знания.
Почему Гомбожаб вспомнил о событиях тех дней сейчас, глядя на пиршество грифов, поедающих плоть умерших членов каравана?
И тогда, и сейчас Цыбиков не испытывал ровным счетом никаких эмоций.
•••
11 октября 2019 года
Озеро Нам-Тсо. Монах-отшельник. Новая надежда найти дихрою
Утро предпоследнего дня выдалось морозным и снежным. Столбик термометра показывал -5°. За окном была настоящая метель, что не сулило нам ничего хорошего. Мы и без того находились на высоте около 4200 метров, а предстоящий перевал по дороге к Нам-Тсо, самому высокогорному соленому озеру в мире, был еще на тысячу метров выше.
– Крутой подъем по заснеженной дороге – та еще веселуха предстоит… – угрюмо сказал Ребе за завтраком.
Мы сидели в кафе отеля, обсуждая грядущую вылазку к озеру. Виталий развивать вчерашний скандал не стал, но и извиняться не торопился.
«И на том спасибо…»
– Ничего, – успокоил я Сашу. – Будем ехать максимально осторожно, и все пройдет нормально.
– Повезло, что со страховками все-таки разобрались, – сказал Лама. – А то в такой буран вообще бы на улицу не высунулись.
Спорить с ним было трудно: в метель даже самые опытные байкеры ездить, мягко говоря, не любили.
К счастью, все оказалось не так плохо, как я того ожидал. Во-первых, пока мы завтракали и собирались, снегопад прекратился. Удивительная метаморфоза, учитывая, как снег валил с утра. Во-вторых, дорога оказалась в порядке: асфальт был мокрым и холодным, но без сугробов и наледи. Горы, покрытые свежим снегом, напоминали сахарные барханы. Пестрые вереницы разноцветных молитвенных флажков, украшавшие бледные склоны, вызывали невольные ассоциации с новогодними гирляндами. Вдобавок белесые бечевки, к которым крепились эти пестрые клочки ткани, были практически невидимы на фоне заснеженных гор, отчего казалось, что флажки висят в воздухе, ничем не поддерживаемые.
Впрочем, зимняя сказка не могла продолжаться вечно: после перевала асфальт закончился, и спуск к озеру превратился в тяжелый офф-роуд. Благо, крутизна здесь была не такой безумной, как в Самье. А вот погода за то время, что мы провели в пути, успела измениться вновь: съезд на грунтовку совпал с началом новой бури, и потому спускаться к Нам-Тсо пришлось на минимальной скорости – к сложности дороги добавилась еще и затрудненная видимость. Однако все наши старания оказались вознаграждены итогом.
«Какая красота…» – мелькнуло в голове, когда на горизонте показался бирюзовый овал водной глади, который примерно на линии горизонта плавно переходил в склоны далеких гор, полностью занесенные снегом.