титуты) свободен от всемирного налогообложения, питающего Церковь? Если уж недвижимость выпадает из времени, то и налоговой оценке не подлежит.
— Я не могу, — объявила гостья, — дать разрешение на политическое вмешательство, пока не осмыслю дело полностью — до мельчайших подробностей. Расскажите мне все заново.
Лемберт подавила усмешку. Первосвященница безусловно не нуждалась в напоминаниях. Она давно взвесила «за» и «против», давно обсудила все со своими советниками и, надо думать, давно пришла к положительному решению. Почему бы и нет — ведь это лишь добавит ей власти. И для Брилла ее решение тоже не секрет. А если его просят объяснять снова и снова, то исключительно ради того, чтобы продемонстрировать ему свою власть. Так будет продолжаться до тех пор, пока она — она, а не он, — не сочтет демонстрацию достаточной и не выдаст бессрочное разрешение на удержание в заложниках некоей Анны Болейн из Англии, временной поток Дельта, во имя альтруистической цели предотвратить доказуемую масштабную войну.
Само собой разумеется, Брилл и виду не подал, что чувствует себя униженным.
— Ваше святейшество, эта женщина — опорная фигура. Уравнения Раволи, разработанные в прошлом веке…
— Я осведомлена об уравнениях Раволи, — перебила первосвященница и позволила себе улыбку.
— Тогда вашему святейшеству известно, что любой человек, идентифицируемый как опорная фигура, прямо ответственен за ход истории. Даже если он или она в своем временном потоке казались лишенными реального влияния. Госпожа Болейн была второй женой английского короля Генриха Восьмого. Чтобы жениться на ней, он развелся со своей первой женой, Екатериной Арагонской, а чтобы развестись, вывел всю Англию из подчинения католической церкви. Протестантизм…
— Напомните, что это такое.
Тут даже Калхейн не сдержался, бросил мельком взгляд на Лемберт в очевидном смятении. Ее святейшество изволила играть! С директором института! Зачем? С другой стороны, неужели Калхейн не догадывается, что преувеличенная серьезность чревата сползанием к напыщенности и самомнению? Может, и не догадывается.
— Протестантизм — разновидность христианства, — отвечал директор терпеливо. До сих пор, не поддаваясь на провокации, он только выигрывал. — Разновидность воинственная, как и католицизм. В 1642 году протестанты, расколовшиеся на множество ветвей, стали бороться за политическое главенство в Англии, впрочем, как и католики. К примеру, король Чарльз, спустя столетие после Генриха Восьмого, вернулся к католичеству. Но для нас существенно, что религиозные распри привели к гражданской войне. Тысячи людей умирали в сражениях, погибали от голода, были повешены и замучены в пыточных камерах, как вероотступники…
Лемберт заметила, что ее святейшество поморщилась. Вероятно, первосвященница слышала про эти страсти уже не раз — для чего же иначе нужны советники? Однако гримаса на ее лице выглядела достаточно искренней.
Брилл продолжал наседать:
— Дети, чтобы выжить, были вынуждены ловить и есть крыс. В Корнуолле мятежникам отрубали руки и ноги, на рыночных площадях ставили виселицы и вешали на них людей заживо и…
— Довольно, — прервала первосвященница. — Наша церковь, как известно, существует для поощрения святых заложников, способных предотвращать войны.
— И того же, ваше святейшество, — поспешно откликнулся Брилл, — мы добиваемся в иных временных потоках, коль скоро наш собственный уже наслаждается миром. В потоке Дельта, который едва достиг шестнадцатого столетия — вашему святейшеству известно, что потоки движутся с неравными скоростями… — Первосвященница повела рукой — отчетливый жест нетерпения. Но Брилл продолжал: —…в потоке Дельта эта Анна Болейн является опорной фигурой. Если взять ее заложницей после рождения дочери Елизаветы, которой суждено впоследствии взойти на трон и длительно сохранять мир, и до того, как Генрих издаст закон о верховенстве короны над церковью — закон, послуживший толчком к религиозным раздорам, — мы спасем тысячи жизней. Уравнения Раволи показывают, что историю можно изменить в сторону более прочного мира с вероятностью 79,8 процента, и это изменение будет действовать на протяжении двух последующих веков. Религиозные войны…
— Были и другие религиозные войны, более кровавые, чем гражданская война в Англии.
— Совершенно верно, ваше святейшество, — смиренно согласился Брилл. Для Лемберт его смирение было равнозначно унижению. — Но ведь наша наука так молода! Обследовать иные временные потоки, выбрать один из них и вычленить опорные фигуры — все это так ново и сложно… Мы делаем все, что можем. Во имя мира.
Окружающие хранили благоговейное молчание. Лемберт с трудом подавляла усмешку. Во имя мира — а на деле-то во имя изысканий как таковых, дающих и весомую финансовую поддержку, и еще более весомую академическую репутацию. А Брилл вновь перешел в наступление:
— Да, мы здесь стремимся к миру столь же последовательно, как и возглавляемая вами Церковь. Если мы получим разрешение на бессрочное изъятие Анны Болейн в качестве заложницы, то в том временном потоке будут сохранены тысячи жизней — точно так же, как Церковь сохраняет мир и тем самым жизни в нашем потоке…
Первосвященница долго теребила рукав своего одеяния. Лица ее Лемберт не видела. Но когда высокая гостья подняла глаза, на лице вновь играла улыбка.
— Я порекомендую Всемирному форуму дать вам разрешение на четвертого заложника. Но учтите, директор: через два месяца я вернусь с официальным визитом, чтобы проверить ее состояние.
Лемберт с неудовольствием отметила про себя, что Брилл не сумел остановиться вовремя.
— Через два месяца, ваше святейшество? Но на вашем попечении все заложники Солнечной системы…
— Через два месяца, директор! За неделю до того, как Всемирный форум соберется для рассмотрения доходной части бюджета и нового налогообложения.
— Я…
— Сейчас я желаю посетить трех заложников, которых вы уже держите, исходя из задачи предотвращения войны…
Позже Калхейн в разговоре с Лемберт посетовал, что, по его мнению, Брилл обрисовал ситуацию не слишком ловко:
— Ему бы подчеркнуть, что дело не терпит отлагательств. Да оно же и впрямь неотложно! Эти гниющие трупы в Корнуолле…
Его передернуло. Лемберт взглянула на него не без удивления.
— А ты, оказывается, переживаешь. И притом искренне.
Он тоже удивился:
— А ты разве не переживаешь? Иначе ты не работала бы в моем отделе…
— Да, переживаю. Но не так.
— Что значит «так»?
Она задумалась: легко ли сделать мысль ясной не только для него, но и для себя?
— Гниющие трупы… Могу себе представить. Но ведь они не из нашей истории…
— Какая разница! Они тоже были людьми…
Он поразительно искренен. Душевное напряжение пылает в нем, как кожа после возбуждающих мазей. Интересно, Калхейн когда-нибудь пользовался такими мазями? Коллеги отзываются о нем как об аскете, отдающем всю свою энергию и время работе и только работе. Женщина — соседка Калхейна — рассказывала Лемберт, что он ведет беспорочную жизнь, добровольно наложив на себя, вплоть до завершения исследований, обет воздержания. До сих пор Лемберт никогда не встречала мужчин, способных на это, и была заинтригована.
— А что потом, Калхейн? Когда с перебросками во времени будет покончено, ты примешь сан?
Он вспыхнул. Краска поднялась от щек, с момента назначения на новый пост окрашенных в голубой цвет, к бритым вискам, и там проступили розовые пятна.
— Подумываю об этом.
— А пока что исполняешь обет воздержания?
— Да. А что тут особенного?
Тон его стал агрессивным. Обет воздержания — надо же, как старомодно! Лемберт окинула взглядом его фигуру — высокий, хорошо сложенный, сильный мужчина. Дополнения? Ну, может быть, мышечные — у него красивые мышцы…
— Да нет, ничего, — оборвала она разговор, склонилась над пультом и сделала вид, что трудится, пока не услышала, что он ушел.
Демон приближался. А Анна лежала без сил на постели под балдахином. Пыталась позвать на помощь, но голос отказывался повиноваться, — да и кто бы услышал? Плотные занавеси гасят любые звуки, служанки и фрейлины удалились на ночь, кто в одиночку, а кто и с кавалером; стражники лакают эль, который Генрих выставил всему Лондону по случаю крестин Елизаветы. И его, Генриха, рядом тоже нет. Ведь она обманула его надежды на сына.
— Уходи, — сказала она демону чуть слышно.
Он продолжал приближаться.
Ее считали ведьмой. Из-за крохотного недоразвитого шестого пальца, из-за пса по кличке Уриан, из-за того, что она ухитрилась опутать Генриха своими чарами, даже не подпуская его к себе.
Но, мелькнула мысль, если бы я и впрямь была ведьмой, я бы прогнала демона. Больше того, я удержала бы Генриха, отвратила бы его от этой малокровной Джейн Сеймур… Нет, увы, она не ведьма.
Отсюда следовало, что совладать с демоном она не в силах. Если он явился за ней, быть посему. Если Сатана, владыка лжи, решил покарать ее за то, что она украла мужа у другой женщины, а может, и за… Многое ли известно демонам?
— Это получилось против моей воли, — обратилась она к демону во вecь голос. — Я же хотела выйти совсем за другого…
Демон продолжал приближаться.
Ну и ладно, пусть забирает ее, куда хочет. Она не вскрикнет. Она никогда не кричала и не рыдала — и гордилась этим. Она не рыдала, когда ей объявили, что стать женой Гарри Перси ей не суждено. Не рыдала, когда ее отлучили от королевского двора — безоговорочно и безо всяких объяснений. Не вскрикнула она и тогда, когда узнала причину отлучения: Генрих пожелал выслать ее из Лондона, чтобы сделать своей любовницей, подальше от ревнивых глаз Екатерины. Точно так же не кричала она и когда толпа уличных шлюх ворвалась во дворец в час ужина, требуя освобождения Нэн Бу