Матросы то и дело норовили сунуть Валерику что-нибудь из своего скудного осадного пайка. Но он всегда отвергал эти подношения, говорил: «Я такой же солдат, как все».
Один из бойцов был особенно настойчивым. Ночью он подложил Валерику в карман ватника несколько конфет. Мальчик разозлился и демонстративно швырнул конфеты на землю.
— А парень-то с характером! — заговорили матросы, узнавшие об этом случае. — Волчонок, как есть волчонок!
И прозвище это — Волчонок — так и осталось за ним, хотя Валерик был добрым и сердечным пареньком.
Мастерству владеть оружием — автоматом и пулеметом, гранатой и бутылками с горючей смесью — его учили Ваня Петруненко и Энвербек Азиев, Василий Паукштит и Аркадий Журавлев — каждый, у кого оказывалась минута свободного времени.
Валерик щеголял теперь в настоящей военной форме. Из ворота полурасстегнутой гимнастерки выглядывали синие поперечные полоски матросской тельняшки. Ее подарил мальчику дядя Энвербек — учитель из далекой Осетии. Он берег тельняшку для своего сына. Но как было не подарить ее такому джигиту, каким оказался Валерик!
Армейские брюки, укороченные Илитой, сидели на Валерике немножко мешковато, но это не причиняло ему огорчений. На голове у него красовалась красноармейская пилотка со звездой. И шинель была настоящая, красноармейская.
Валерик был горд и счастлив, что он тоже находится в рядах героических защитников Севастополя. Пусть не было приказа начальника флотского экипажа о зачислении Валерия Волкова в ряды воинов-моряков — не это главное! А главное то, что матросы приняли его в свою семью, в свое святое солдатское, матросское братство, верят ему, любят его!
Гитлеровцы стремились во что бы то ни стало овладеть Ушаковой балкой, чтобы через нее прорваться к Корабельной бухте. Если б это случилось, им удалось бы выдвинуть вперед орудия и обстреливать каждый корабль, идущий к севастопольским причалам с боеприпасами и медикаментами; исчезла бы возможность погружать на санитарные транспорты раненых защитников Севастополя, которых нельзя было оставлять в этом аду.
В Ушаковой балке все дома были разрушены. Уцелел только один из трех этажей здания школы. Стоявшая здесь прежде часть, истаявшая в непрерывных боях, вырыла в крутом обрывистом склоне балки пещеры и блиндажи. Здесь-то и размещалась разведка Илиты Дауровой, перешедшая в знаменитую, прославленную бригаду морской пехоты Жидилова.
Принимая на себя все более и более ожесточенные атаки врага, гарнизон Ушаковой балки редел, но не отступал. Почти каждый час приходилось хоронить убитых. Честно говоря, не всегда было место, где бы их по-настоящему можно было похоронить. Делать могилы в откосах балки — значило сейчас же вызвать на себя прицельный огонь противника. Закапывать на дне балки невозможно: при первом же дожде стремительно текущая вода размоет могилы. Убитых хоронили в одной из пещер, выдолбленных в склоне.
По гребням балки тянулись укрепленные камнем и бревнами окопы. Именно там было самое опасное место, именно на эти окопы фашисты обрушивали шквал минометного и артиллерийского огня, именно на эти редуты катились волны атак. В темные ночи подходы к укреплениям минировались. Смельчаки выползали как можно дальше вперед и закапывали там противотанковые мины, а немцы рвали и рвали небо ракетами, вывешивали над балкой свои «фонари», чтобы спугнуть саперов. Сколько наших бойцов осталось на этой заминированной полосе! Но зато как только танки врага пытались прорваться к Ушаковой балке, они один за другим подрывались на минах, из окопов по ним начинали бить противотанковые ружья, а в прорвавшиеся танки летели бутылки с зажигательной смесью. И как памятник бесстрашным защитникам Ушаковой балки вдоль всего ее восточного берега чернели остовы сгоревших немецких «ягуаров» и «фердинандов».
Первые дни Валерика в окопы, наверх, не пускали. Сначала он никого не хотел слушаться, но когда Бритый Барс во время очередного посещения роты прикрикнул на него, Валерик перестал обижаться на Илиту и товарищей, не пускавших его на передовую. Он старался делать все, чтобы как-то облегчить ратный труд бойцов: чистил оружие, готовил еду, похлебку или кашу, когда в роту доставляли продукты. «Ты у нас и швец, и жнец, и на дуде игрец», — смеялись матросы, а Федунов шутя звал его «кок-каптенармус».
Надо ли говорить, что Валерику было обидно оставаться все время в стороне от боя, быть в укрытии именно тогда, когда его товарищи ежесекундно рисковали жизнью. По ночам, во сне, он снова и снова видел, как фашисты бьют его отца, как замахиваются на него штыками, и просыпался от собственного крика, в холодном поту…
Особенно страшно становилось ему, когда на передовую уходила Илита, — он привязался к ней, как к родной, она заменила ему и старшую сестру, и мать. Когда она возвращалась, пропахшая пороховым дымом, запорошенная землей взрывов, он кидался к ней, чуть не плача от радости.
Однополчане и земляки Илиты — Энвербек Азиев, выздоровевший и пришедший в бригаду Таймураз Гуриев и Николай Дзампаев — сочинили песню о товарищах по гарнизону и в минуты затишья пели ее на родном, осетинском языке.
Илита слушала со слезами на глазах, а сидевший рядом Валерик попросил ее перевести слова песни на русский язык. Неторопливо, вслушиваясь в звучание слов, Илита переводила мальчику песню, словно рассказывала историю стремительно тающей роты, вспоминала погибших, тех, кто со связками гранат бросался под вражеские танки, кто под огнем врага закапывал на подходах к Ушаковой балке противотанковые мины, кто, тяжело раненный, не покидал поля боя…
— Хорошая песня, тетя Илита! — сказал Валерик.
— «Тетя Илита»… — задумчиво повторила она. — А ведь ты однажды назвал меня мамой, Валерик. Я хотела бы заменить тебе ее. И мне приятно, когда ты зовешь меня так…
Валерик помолчал, потом сказал нерешительно:
— Хорошо… Я буду называть тебя так. Ведь тогда, на Черной речке, ты спасла мне жизнь… Знаешь, мне хочется перевести эту песню на русский язык, чтобы ее пели все! Перепишу и раздам…
— Переведи, дорогой… Но где ты столько бумаги возьмешь? Боевые донесения и те писать не на чем…
— Поищу в развалинах.
Валерику повезло. В руинах школы, под грудами битого кирпича и щебня, он нашел склад наглядных школьных пособий: географические карты и анатомические плакаты, гербарии, множество всевозможных таблиц. Заваленные при взрыве обломками стен, они чудом уцелели от всепожирающего огня.
У Валерика был матросский нож в кожаных ножнах, подаренный ему Энвербеком Азиевым. Этим ножом Валерик разрезал плакаты на листы и написал на них слова песни в своем переводе на русский язык. Он, конечно, не был настоящим поэтом, и перевод получился примитивный и по-детски наивный, но в песне рассказывалось о судьбе погибших товарищей, поэтому она взволновала всех.
А после этого, в одну из бессонных ночей, пронизанных зловещим светом плавающих в небе фашистских «фонарей», Валерик, лежа в пещере, думал о том, как еще помочь защитникам Севастополя. У него оставалось несколько листов бумаги, и он решил продолжить выпуск «Боевых листков», первые номера которых по инициативе комиссара Железняка были выпущены еще во время боев на Инкерманских высотах. Ведь далеко не все могли услышать передаваемые по радио сводки Информбюро — большинство защитников балки в те дни спускались из окопов в укрытие на час-два в сутки. Да кроме того, Валерик решил давать в «Боевые листки» материалы о подвигах своих товарищей.
В это время в роте осталось совсем немного бойцов, и Валерик тоже каждый день бывал наверху, на линии обороны, подносил автоматные и пулеметные диски, мины и еду измученным, уставшим до полусмерти бойцам. По ночам, при свете карманного фонарика, в пещере, Валерик наскоро переписывал услышанные по радио новости, сочинял заметки о подвигах однополчан. Все это он заносил на листочки с заголовком «Окопная правда», а потом разносил их вместе с едой и боеприпасами по окопам.
Илита с большою жалостью думала о будущем Валерика. Несколько раз она говорила, что отправит его с очередным транспортом раненых, когда придет за ними пароход, но Валерик просил оставить его здесь.
— Ведь у меня, мама Илита, никого теперь нет, только ты…
И он остался, хотя потом Илита не могла себе этого простить. Ведь если бы тогда настояла она на своем и отправила Валерика, вероятно, не случилось бы беды…
В последний день обороны Севастополя в Ушаковой балке осталось всего десять человек. В своем одиннадцатом листке «Окопной правды» Валерик в тот день написал:
«Наша десятка — мощный кулак, который враг считает дивизией, — сказал генерал-майор Жидилов, — и мы должны драться, как целая дивизия…»
Нет силы в мире, которая победила бы нас. Советское государство, потому что мы сами хозяева своей земли, потому что нами руководит Ленинская партия коммунистов, объединяющая все народы Советского Союза. Вот посмотрите, кто мы, оставшиеся в живых защитники Ушаковой балки.
Здесь, в полуразрушенном здании 52-й школы:
Командир бригады генерал-майор Жидилов — русский.
Капитан-кавалерист Гобаладзе — грузин.
Танкист рядовой Паукштит Василий — латыш.
Врач медицинской службы капитан Мамедов — узбек.
Летчик младший лейтенант Илита Даурова — осетинка.
Артиллерист Петруненко из Киева — украинец.
Сержант-пехотинец Богомолов из Ленинграда — русский.
Разведчик Журавлев из Владивостока — русский.
Лейтенант-пехотинец Азиев — осетин.
Я, бывший ученик 4-го класса, а теперь рядовой боец Волков Валерий — русский.
Когда-то Ушакову балку защищало несколько рот, теперь нас осталось десять человек. Но посмотрите, какой мощный кулак мы составляем, каким фашистским силам противостоим! Сколько фашистов лезет на наши окопы, а мы их откидываем и откидываем назад. Сколько лежит перед нашими окопами трупов этих незваных пришельцев, а мы еще держимся и будем держаться до последнего человека, будем стоять насмерть. Фашистские сволочи думают, что нас здесь тысячи, и идут на нас тысячами. Трусы! Отступая, они оставляют на поле боя тяжелораненых и убегают! Как хочется выжить, чтобы потом, когда кончится война, рассказать нашему народу правду о героическом Севастополе!