Дорогая десятка! Кто из вас останется жив, где бы вы после войны ни оказались, приезжайте обязательно сюда, на места наших последних боев, в стены этой 52-й школы, и расскажите ее будущим ученикам о том, как оборонялся Севастополь. Я хотел бы стать птицей, чтобы облететь весь Севастополь, каждый дом, каждую улицу, все увидеть, чтобы потом рассказать об этом народу. Нас таких — миллионы! Гитлер нас никогда не победит! Нас миллионы, посмотрите! От Севастополя до героического Ленинграда, от Мурманска до Ташкента, от Владивостока до Кавказа таких бойцов, как наша десятка, множество, и они, как сталь, непобедимы».
Так писал в своем последнем, одиннадцатом листке «Окопной правды» Валерий Волков, чье имя сегодня известно каждому пионеру.
СЕВАСТОПОЛЬСКИЙ ГАВРОШ
В тот знойный июньский полдень Седьмая морская бригада Жидилова вынуждена была отойти на Сапун-гору, последнюю перед Севастополем линию укреплений.
…Город опоясан сплошным ураганом огня. В безоблачный день солнце скрыто черными клубами дыма и пыли. Грохот бомбовых разрывов сотрясает Севастополь, немцы вот-вот прорвут линию укреплений и займут северную сторону.
Несколько дней назад был получен приказ эвакуировать морем население и раненых, после чего войска должны были оставить город. Эвакуация шла, а Севастополь продолжал сражаться за каждую пядь земли, сдерживая бешеный натиск фашистов. На последних рубежах враг захлебывался в собственной крови. Каждый шаг к Севастополю обходился Гитлеру дороже, чем взятие Парижа!
Ушакова балка… Отбита пятнадцатая за день атака. Сколько осталось в живых из «дивизии десяти»? Илита не могла ответить сама себе на этот вопрос. Может быть, она да Валерик только и остались на этом рубеже? Но нет, вон свистнул и что-то крикнул Гобаладзе, подал голос из своего окопа Энвербек Азиев, кто-то третий, невидимый за бруствером, крепко выругался справа. Значит, еще живем, еще стоим! Отступать будем, только когда придет приказ…
Итак, пятнадцатая атака отбита, и фашисты примолкли, уползли к своим окопам. Они даже не убрали тяжелораненых и убитых: тела гитлеровцев лежат на ничейной полосе в самых невероятных позах.
Спрятавшись от Илиты за поворотом окопа, Валерик ловко перекинул через бруствер свое тело и, энергично работая локтями, пополз к распластанным на земле врагам. Он знал, что у каждого из защитников балки остались считанные патроны, на исходе гранаты, а на ничейной полосе валялось оружие, автоматные диски, гранаты… Еще неизвестно, когда придет — и придет ли вообще — приказ оставить балку, и каждый патрон может пригодиться.
Подобрав два автомата, Валерик так же ползком вернулся на свое место. Потом, пригнувшись, побежал по ходу сообщения — надо было отдать подобранное оружие бойцам.
Ближе к нему в окопе оказался Аркадий Журавлев. Поспешно скручивая цигарку, вытирая пот с грязного, перепачканного землей лба, он улыбнулся Валерику:
— А, севастопольский Гаврош! С добычей? Значит, мы совсем перешли на подножный боекорм? Ну-ка, давай… Автомат ничего, почти полный диск. Молодчик, Валера! Вот бы еще попить, парень, а? Жаркий день, и на небе, и на земле жара — спасу нет… А спускаться в балку нельзя — того и гляди, опять пойдут, сволочи. Прямо остервенели нынче! Видно, фюрер здорово им хвост накрутил.
— Сейчас принесу попить, — пообещал Валерик и побежал по ходу сообщения к своему месту, где у него был припрятан котелок.
Раньше за водой для бойцов он всегда спускался в балку, где из-под камней бил чистый хрустальный ручеек. Но вчера Валерик заметил в нескольких шагах от линии окопов, впереди и чуть ниже по склону, что в глубокой воронке заблестела вдруг вода. Видно, осколком перебило водопроводную трубу, хотя это и было странно — водопровод в Севастополе перестал работать уже давно… Во всяком случае, в воронку из разорванной взрывом трубы сочилась пресная вода, и Валерик ползал туда вечером, как только землю чуть-чуть прикрывала темнота.
Захватив котелок, он снова перемахнул через бруствер, но на этот раз Илита увидела его. Крикнула:
— Куда, Валерик? Вернись!..
Но он не послушался. Ловкий, как ящерица, мальчик через минуту уже был в воронке и, повесив котелок на торчащую сбоку трубу, ждал, пока он наполнится. С удовольствием напился сам, а потом решил, что, коли выпала передышка, надо постараться напоить Илиту и всех оставшихся в живых, — скоро, наверно, фрицы снова ринутся в атаку.
Вскарабкавшись на край воронки, он вгляделся и вдруг внизу, в соседней с балкой лощине, увидел три танка. Они стремительно мчались, волоча за собой пыльные хвосты, а на броне у них сквозь пыль сверкали красные звезды. Валерик даже не задал себе вопроса, откуда могли взяться в тылу врага наши танки. Разливая из котелка воду, он вскочил во весь рост и закричал что было силы:
— Наши! Наши танки!.. Товарищи, дорогие!..
Услышав его крик, Илита тоже выскочила из окопа, поднялись и другие. Они видели, как танки, развернувшись на дороге, пошли в сторону Ушаковой балки. Самый ближний танк неожиданно повел огонь.
— Это фашисты! — закричала с отчаянием Илита. — Валерик, беги в укрытие! Беги! Это обман!.. Это фашисты!..
Энвербек, Журавлев и другие попрыгали в окопы, и через несколько секунд дробно и гулко забили противотанковые ружья. Схватив давно приготовленную связку гранат, Илита снова выскочила на бруствер, — не могла же она оставить Валерика на ничейной земле! Но было уже поздно: Валерик лежал, а на него, грозя вмять беззащитное тело гусеницами в землю, уверенно и даже, пожалуй, торопливо полз фашистский «ягуар».
Вскинув над головой связку гранат, Илита, забыв обо всем, бросилась танку навстречу. Вероятно, водитель не сразу ее увидел — она подбегала сбоку, — и это спасло Илите жизнь. До распластанного на земле Валерика оставалось несколько метров, когда Илита метнула под гусеницы «ягуара» связку гранат. Взрыв окутал машину, лязгнули лопнувшие траки, и танк завертелся на одном месте. По нему теперь в упор били бронебойными Журавлев и Гобаладзе. Танк загорелся. Откинулась крышка верхнего люка, фашист пытался выскочить из горящей машины, но, высунувшись по пояс, тут же упал, сраженный меткой пулей.
Горел невдалеке и еще один танк, черное облако дыма разрасталось над ним. В дыму мелькали языки пламени. Третий танк повернул назад.
Илита подползла к Валерику. Севастопольский Гаврош был еще жив, но кровь текла у него по шее, пробивалась сквозь ткань гимнастерки. Илита подхватила худенькое тело Валерика и поволокла по земле к окопам. Навстречу ей выскочил Журавлев.
— Убили?! — закричал он.
Валерика отнесли в укрытие, перевязали, но уже ничто не могло помочь маленькому воину. Он бормотал что-то бессвязное, называл чьи-то имена. Один только раз сказал отчетливо:
— Мама Илита! Я тебе воды принес…
Когда Валерик затих, Илита сияла у него с шеи пропитанный кровью пионерский галстук и спрятала у себя на груди. Слезы комком стояли в горле…
Через час во дворе бывшей школы в Ушаковой балке появилась маленькая могила. На нее положили белый плоский камень, на котором Энвербек Азиев выцарапал штыком:
«Волков Валерий. Севастополь. 1942 год. Июнь».
ДО СВИДАНИЯ, СЕВАСТОПОЛЬ!
Вскоре немцы поднялись в новую атаку. Шестнадцатая по счету в этот горестный для Илиты день, она не была столь же яростной, как остальные. Отбили ее сравнительно легко. Видно, фашисты тоже выдохлись. Защитники Ушаковой балки надеялись, что они угомонятся до утра. Но нет, в сумерки началась новая, семнадцатая. На этот раз враги подошли совсем близко к школе; сквозь шум боя можно было даже расслышать их крики. К этому времени фашисты прорвались к северной окраине Севастополя и устремились к центру. Но Сапун-гора, наиболее укрепленная часть севастопольской обороны, еще держалась.
У защитников Ушаковой балки кончились патроны. Перед атакой Илита пробежала вдоль окопа; в живых осталось шесть человек. На шестерых приходилось около сотни патронов, десяток гранат — вот и все. Если бы сейчас немцы предприняли танковую атаку, они без труда захватили бы балку, за обладание которой отдали столько жизней. Но еще дымились перед самой балкой обгорелые, черные, подбитые днем «ягуары», и враги бросили на защитников балки только пехоту.
Конец боя Илита не помнила, как потом ни старалась вспомнить, словно память заволокло дымом последних разрывов. Она помнила только фигуры немецких солдат всего в нескольких шагах от себя, искрометные всплески огня, ослепительную вспышку разорвавшейся где-то сбоку гранаты.
Пришла в себя от истошно злого крика:
— Ага, драпаешь, фриц!..
Автоматные очереди застучали прямо над головой Илиты, потом над ней склонились двое. Они подняли Илиту и усадили спиной к стенке окопа. Один из них принялся осторожно ощупывать ее голову.
— Посвети, браток, — произнес он хриплым, словно простуженным голосом.
Вспыхнул свет карманного фонарика, и острая боль заставила Илиту стиснуть зубы. Словно издалека слышала она второй голос:
— Ранение в голову, старшина. Осколочное…
— Держи пакет. Перевязывай, — приказал первый и вдруг с удивлением добавил: — А ведь это деваха!..
Илиту мучила жажда, сильно хотелось пить, перед глазами, зажмуренными от жгучей боли, неслась пенная вода Терека, падали с каменных круч, звенели водопады.
— Пить… Пить!..
Она почувствовала прикосновение к губам металлического горлышка алюминиевой фляги и долго и жадно пила. Потом, откинувшись к стенке окопа, с трудом открыла глаза. Спросила:
— Отбили?..
— Удрапали, сволочи!
— А вы кто? — как сквозь сон, прошептала Илита.
— Морские. Комбриг Жидилов и комиссар Ехлаков послали. Снимаем последние посты обороны. Через несколько часов санитарный транспорт причалит. Если пробьется. И все! Отвоевался пока наш Севастополь…
Но Илита уже не слышала объяснений словоохотливого моряка, опять туман заволок ее сознание, снова где-то рядом