Ее жар окутал меня плотным маревом, и я оторвался от ее шеи и прошептал, чтобы она узнала об этом сейчас, чтобы не накинулась с обвинениями позже:
– Я пометил тебя.
Ее золотистые глаза блестели, во взгляде светилась истома, Опал выдохнула, изогнув в улыбке безупречный полумесяц губ:
– Я знаю.
Она провела коленом вдоль моего бока, и по ее глазам я прочел желание – и, приподнявшись, поцеловал в щиколотку и закинул ее ногу себе на плечо.
Я проник в нее еще глубже, и взгляд мой сам устремился в небеса.
– Ох, – выдохнул я. – Ох, мать честная. – Помотав головой, я усилием воли опустил взгляд на нее, но тот застрял на полпути, не добравшись до лица. Ее груди вздымались – между ними собрался пот, а нежно-розовые соски так и взывали к моему языку. Я не стал им отказывать. Она задышала чаще, и я тихо спросил: – Тебе больно?
– Да, – признала она, ее голос дрогнул, и я замер. – Но в то же время приятно. Очень приятно.
Я выпустил ее грудь и нахмурился:
– Хочешь, чтобы я не двигался? Боюсь, что надолго меня не хватит, но я готов оставаться в тебе, пока нас не выкинут силой из этих покоев.
Ее глаза сверкнули, пальцы пробежались по плечам, по потному рельефу мышц. Опал сунула один палец в рот и улыбнулась, не выпуская его из губ – при виде этого зрелища я, кажется, немного излился прямо в нее.
– Хочешь сказать, что позволишь кому-то отнять меня у себя?
Я возмущенно оскалился:
– Ни за что.
Лебедь провела большим пальцем по моей нижней губе – ее взгляд вторил этому жесту – и произнесла тоном, который был мне незнаком:
– Так я и думала.
– Правильно думала. – Я поймал ртом ее палец, прикусил и обвил языком, отчего золотистые глаза Опал полыхнули огнем, а тело выгнулось мне навстречу. – В тот самый миг, когда я впервые увидел тебя – еще до того, как наши души переплелись друг с другом, – я понял, что если раньше когда-то чего-то и хотел, – я сглотнул ком, что разрастался у меня в горле, в груди, и поцеловал ее палец, – то это желание было ничем в сравнении с тем, что я испытал к тебе.
– И ты вернулся, – прошептала лебедь, хлопнув ресницами.
– Я вернулся. – Я убрал волосы с ее лица и добавил: – Я убеждал себя, что у меня были на то важные причины, но, Опал… – У меня вырвался тяжелый вздох, а с языка сорвались слова, которые не стоило бы произносить вслух: – Я боюсь. – Я перешел на хриплый шепот. – Боюсь, что те причины больше ничего не значат.
Ее губы приоткрылись, из них показался язык – лебедь облизнулась, а затем снова обхватила ногой меня за талию и коснулась рукой моего лица.
– Вот это, – сказала она, и я утонул в ее глазах, в их гипнотически теплом золоте, а ее слова отпечатались у меня в душе: – Вот это и есть то, что важно.
Я набросился на нее с жадными поцелуями, и мы катались, запустив руки в волосы друг друга. Наши сердца бились в унисон, и мы снова впали в сладкое забытье.
Сон поборол ее, поборол нас обоих, но стоило ее заднице коснуться моего члена, как вся моя сонливость испарилась в один неведомо короткий миг.
Я поцеловал свою лебедь в лопатку, в плечо, зарылся носом ей в шею и отвел волосы, чтобы те не мешали мне наслаждаться ею.
Моя похищенная принцесса проснулась со стоном – то была самая восхитительная мелодия, какую мне доводилось слышать, – и, поймав мою руку, которой я обнимал ее за талию, провела моей ладонью вдоль своего тела – все ниже – и развела ноги.
Проклятье, Опал была просто сказкой. Придуманной специально для меня.
Мой палец утонул в ее тепле, в ее влаге, и когда роскошные бедра принцессы раскрылись, я учуял запах наших предыдущих занятий любовью, и нужда моя обострилась до предела. Я придвинулся в ней, отвел ее ногу назад и снова окунулся в рай.
Опал издала хриплый, сдавленный стон, но я не спешил – вошел в нее полностью и прижался губами к ее плечу. Я повел было руку вверх, чтобы ласкать ее грудь, но Опал прижала мою ладонь обратно, к тому комочку нервов, гладя который определенным образом, можно было довести ее до абсолютного изнеможения.
Мой живот напрягся, член встрепенулся внутри нее, а она обхватила мой указательный палец и, описывая им круги, принялась ласкать саму себя. Я позволил ей взять инициативу в этом деле и медленно выскользнул из нее, а затем вошел снова – и оба мы застонали.
Мы не обменивались фразами – в словах не было нужды. Я трахал мою лебедь, нежно стиснув ее шею, не отрывая от нее глаз и губ, медленными глубокими толчками выколачивая из нее удовольствие – все до последней капли, пока она не взорвалась с безмолвным криком.
Опал не рассердилась из-за того, что на сей раз я излился в нее, но повернулась ко мне, примостив голову у меня под подбородком, обвила меня руками и принялась выписывать пальчиками какие-то фигуры на моей спине. Наши ноги переплелись, и я прижал ее к себе – крепко, но не настолько, чтобы удушить, – и меня охватило странное, не ведомое доселе чувство.
Опал заснула, а я, поигрывая с ее шелковистыми волосами и массируя ей затылок, гадал, так ли проявляется связь двух половинок. Я знал, что эта связь соединяет души, усиливает уже существующее влечение и позволяет тебе чувствовать, когда твоей половинке грозит опасность, но о подобном проявлении прежде не слышал.
Об этом необъяснимом ощущении в груди, от которого бросало в жар и знобило, которое вгоняло в ужас и восторг.
Через несколько часов, когда встало солнце, а вместе с ним и прочие обитатели Цитадели, моя лебедь, чей голод был столь же неутолим, как и мой, пробудила меня ото сна, хотя, несомненно, у нее все еще саднило между ног. Ей хотелось еще.
Я не мог ей отказать. Я не желал ей отказывать, пусть и не опасался, что она в последний раз отдается мне добровольно. Не желал разлучаться с ней. Не сумел бы, даже если бы сам того захотел. Сначала я должен был еще раз довести ее до изнеможения – так, чтобы это упругое тело забилось и затряслось под моим напором, а пальцы вцепились в меня, словно я – ее путеводная нить, которая тянулась к тому, что я для себя уже открыл.
Чистое волшебство.
Опал засмеялась и толкнула меня в плечи, тщетно отбиваясь от моих поцелуев, целью которых была ее шея.
Она успела помыться, но мой запах пропитал ее насквозь. Я об этом позаботился.
– Прекрати, – сказала она, ее смешок перешел в стон, а прикосновение к моим плечам вышло нерешительным, и я усомнился, что она действительно хочет, чтобы я прекратил. – Ты разлохматишь мне волосы еще до того, как мы доберемся до места.
– Ну и ладно, – проворковал я и запрокинул ей голову, чтобы прильнуть к тем сладким губам.
Уста раскрылись мне навстречу, и она прошептала:
– Если ты не прекратишь ласкать меня, мы окажемся в неловком положении и напугаем возницу.
– Милая лебедь… – Я провел языком по ее верхней губе, и ресницы Опал затрепетали. – Я буду только счастлив, если все вокруг узнают, что я сделал тебя своей. – Я впился в эту нежную губу. – Несколько раз. – И впился в другую, а затем накрыл ее рот своим, а она обхватила мою голову, и жадный язык отправился на поиски моего.
Воспоминания о прошлой ночи, о тех ранних утренних часах не покинули меня, как не покинула и она. Каким-то чудом я завлек ее в свою ванную комнату, и Опал осталась, и ушла за одеждой лишь после того, как мы обмыли друг друга в огромной купальне.
Я, разумеется, последовал за ней, страшась, что она бросит мне в лицо проникнутые сожалениями ядовитые слова, но мне просто хотелось быть рядом. Это была инстинктивная нужда, нечто не от мира сего, телесный порыв – потребность знать, что это мое создание всегда где-то рядом.
Я сидел в гардеробной Опал и попивал чай, который принесли, пока она выбирала из множества платьев, что висели перед ней. Неким образом мне удалось убедить ее провести со мной весь день – ну, или то, что от него осталось, – соблазнив мою лебедь очередной вылазкой в город, от которого она, как я уже понял, была без ума.
Ее пальцы ненадолго остановились на желтом платье, затем двинулись дальше.
– Почему бы тебе не надеть его?
Плечи Опал напряглись.
– Моя мать говорит, что желтый меня бледнит.
Я чуть не поперхнулся чаем.
– Как яркий цвет может бледнить?
Она рассмеялась и взглянула на меня так, словно я отпустил шутку, за которой должно последовать продолжение. Я промолчал и снова пригубил чай, а Опал покачала головой:
– Это значит, что он не сочетается с цветом моего лица.
– На тебе что угодно смотрится прекрасно, – заявил я, поставил чашку на стол и притянул лебедь поближе. – Но лучше всего – я.
Опал захихикала, и мне удалось усадить ее к себе на колени и украсть несколько поцелуев, но она выкрутилась из моей хватки, оставив меня с восставшим членом, вожделением и проклятым чувством, будто я парю в небе, хотя я даже не сдвинулся с места.
Она остановилась на темно-зеленом платье без корсета и с летящими рукавами, которое ниспадало от плеч до пят и было расшито у ворота самоцветами. Я похвалил выбор. Я бы похвалил и мешковину, и, честно говоря, полное отсутствие одежды, но и это платье не помешает мне добраться до ее сливочных ног.
И того, что, как я надеялся, ждало между ними и желало меня.
Карету качнуло, Опал выругалась – проклятье, ничего умильнее я в жизни не слышал, – и еще раз прильнула к моим губам, а затем с очаровательной решимостью оттолкнула меня.
– Куда мы вообще едем? – пробормотала она и провела пальцами, словно гребнем, по своим кудрям.
Откинувшись на спинку сиденья у окна, я наблюдал за тем, как Опал приводит себя в порядок, и гадал, сознает ли она, какое впечатление производит на окружающих, на меня. Моя лебедь насупилась, и я вопросительно вскинул брови.
– Дейд.
– Да?
Ее лицо исказило недовольство. Столь же умилительное.
– Ты меня слышал?
– Не слышал ни слова, залюбовался твоим прелестным личиком.
Опал попыталась изобразить негодование, но тщетно – уголки губ дернулись вверх.