Король надолго уставился на меня. Затем кивнул:
– Все картины с их изображениями сняли, как только я достиг возраста, когда получил право указывать дяде, а не наоборот.
– Ты больше не желал их видеть?
– Нет – ни в качестве напоминания, ни в качестве орудия манипуляции. – Его взгляд упал на пустое пространство на столе. – Разве только в качестве родителей. Ешь, – бросил он и, поднявшись, подошел к кровати и вернул книгу в стопку.
Дейд не торопился: осторожно, с трепетом положил ее на прежнее место. Я могла бы даже позавидовать подобному трепетному отношению, не одаривай он меня точно таким же.
Томление превратилось в нечто иное, нечто дикое и неукротимое, и когда он отошел от кровати, я сосредоточила все свое внимание на еде, которую бездумно закладывала в рот.
Почти расправившись с ужином, я глотнула вина и обвела комнату взглядом, рассматривая резьбу на необычной кровати Дейда и жуткие черепа, что украшали полку над камином и комоды.
– Это твои родители?
Он понял, к каким предметам относятся мои слова, и, когда я опустила бокал, подлил мне вина.
– Это мои братья по оружию – друзья, если хочешь. Бонд, Релин и Нерин. Мы были ровесниками, и они погибли в бою. Бонд – в первый год войны, двое других – в прошлом году. – Лицо Дейда исказила гримаса боли, он со стуком поставил графин на стол. – Бонд все это не поддерживал.
– Но все равно пошел в бой.
– Несмотря на все мои попытки отослать его домой. – Дейд зачерпнул вилкой оставшиеся овощи. – Так что да, черепа служат мне напоминанием.
Я подождала, пока он прожует, и спросила:
– Напоминанием о том, что ты потерял?
– О том, что я еще потеряю. – Какой мрачный и хладнокровный ответ.
Я кивнула, понимая, о чем он, пусть и ненавидела это понимание. Король был готов на все ради того, чтобы больше никогда и ничего не терять – даже если для этого понадобится захватить весь материк.
– Твой дядя – он жив? – полюбопытствовала я.
– Жив, но я пока не решил, долго ли он таковым пробудет.
Я сцепила ладони, чтобы не потянуться за вином – чтобы не потянуться к нему.
– Освободи его.
Дейд отодвинул тарелку и уперся в меня взглядом.
– Освободить его?
– Он же твой дядя, – сказала я, с трудом подбирая слова – перья все еще отрастали, и кожа на спине зудела даже в этом обличье. – Он пытался защитить тебя. Прекратить эту войну, заставив мою мать сдаться.
– Он преследует только собственные интересы, – возразил Дейд, а на лице его заходили желваки. – И так было всегда. Он причинил тебе боль, изувечил тебя…
– Я оправилась…
– Ранив тебя, Серрин предал меня, и мне наплевать, что им двигало, важно лишь, что он это сделал.
У меня в горле пересохло от этих ледяных, колких слов. Я решила зайти с другой стороны, понимая, что смертный приговор для дяди – вовсе не то, чего хочет Дейд. Отнюдь. Король хотел предостеречь остальных: поднимать на меня руку нельзя. И ради этого был готов пострадать сам.
– Он тебя вырастил.
Желваки заходили сильнее. Дейд потянулся за вином.
– Он тебя вырастил, – повторила я уже мягче. – Заботился о тебе, разве нет?
Дейд опустошил бокал и с размаху поставил его на стол, так что тот треснул. Не обратив на это внимания, мой зверь потер щетину вокруг рта – плавно, но не так, как было характерно для того существа, что сидело со мной за одним столом.
– Заботился.
– И все? – потрясенно произнесла я. – Он – твоя родня, и я не обижусь, если ты решишь дать ему еще один шанс.
– В день, когда мне исполнилось пять лет, Серрин вложил в мою ладонь кинжал и не позволил отбросить его, пока я не убил одного из трех кроликов, которых он запустил ко мне в комнату.
Я похолодела. Дейд откинулся на спинку стула – дерево скрипнуло, – забросил ногу на ногу и уставился в даль прошлого сквозь меня.
– С проклятым кинжалом в руке я не смог поймать ни одного, и, разозлившись, перекинулся и убил кролика иным способом.
– До созревания невозможно контролировать переход из одной формы в другую.
– Именно, – отрезал Дейд. – И его это не волновало – как не волновало и то, что я заблевал себя с ног до головы, когда перекинулся обратно и разревелся – прямо здесь, в этой комнате. – Король перевел взгляд на изножье кровати. – Дядя заставлял меня проделывать это дважды в неделю, пока я в конце концов не научился перерезать глотки всем трем кроликам.
При мысли о мальчике, которым овладевает кровожадность, у меня заболело сердце.
– Проклятье…
– Потом пришел черед барсуков. А еще через год – тренировок на площадке, где он избивал меня, пока у меня не начинали трещать кости, и с каждым его ударом и напоминанием о том, что мои родители мертвы, я тихо закипал от гнева.
– Он… – задохнулась я. – Он использовал их смерти как топливо.
– Конечно, – сказал Дейд, словно произошедшее было чем-то нормальным, в порядке вещей. – Ясное дело, это сработало, но за те годы его горе иссякло.
– А твоя целеустремленность – нет.
– Серрин потрудился на славу. Мои командующие, старые вояки – все говорили об отце так, словно тот мог вернуться в любой момент. Мерельда рассказывала мне о том, как они с матерью вместе готовили на кухне…
– Они были подругами, – догадалась я, а затем нахмурилась, вспомнив старшую кухарку и наш с ней разговор. – Но, Дейд, она бы не стала потчевать тебя всеми теми историями ради того, чтобы поддеть, пробудить в тебе жажду мести.
– Я знаю, но это не важно. – Его голос стал ниже и тише, он посмотрел на меня в упор, глаза его обратились в лед. – Это было не важно, потому что со всех сторон, при каждой удобной возможности мне напоминали о родителях. Призраки Верна и Майи Волькан до сих пор живут в этом дворце. Путешествуют по коридорам в чужих сердцах и не поддаются забвению.
– Любовь делает забвение невозможным, – удивив саму себя, прошептала я.
Дейд хмыкнул, потер нижнюю губу.
– Я не смог их полюбить. Так, как любят все остальные. У меня не было такой возможности, и мне не дали забыть тех, кого я никогда не узнаю.
В комнате воцарилось безмолвие – не враждебное, но и не светлое. Мы оба пытались осознать то, что сказал король.
Вот чего я опасалась и о чем догадывалась: мою половинку растили пешкой. Орудием, созданным из множества разбитых сердец раздробленного королевства.
Орудием для возмездия.
Иной жизни Дейд не знал. Ему неоткуда было узнать, чего делать не следует и бывает ли по-другому. Эти земли, его народ и чужие воспоминания – вот и все, на что он мог опереться.
До сей поры.
Я встала, не имея ни малейшего представления о том, что собираюсь сделать, хотя понимала – пришло время уступить тяге оков, которые связывали меня с ним. Меня влекло к нему, и я пошла на этот зов, и оказалась перед королем волков. Дейд уперся обеими ногами в пол и бросил на меня колючий взгляд.
– Не надо жалости, лебедь, – хмуро предостерег он.
– Не дождешься. – Я попыталась улыбнуться, но вышло неловко, и мне вдруг подумалось, что все могло бы быть совсем не так. Если бы мы встретились в тех же обстоятельствах, в которых встретились со своими половинками наши родители, а до того – их родители.
Двое королевских отпрысков, которые днями напролет торчали бы в постели и строили планы, как однажды займут престол, испытывая предвкушение, а не ужас от грядущей ответственности, способной как сохранять, так и разрушать жизни, если не воспринимать ее достаточно серьезно – или, наоборот, относиться к ней с чрезмерной серьезностью.
Я села к нему на колени, сознавая, что, случись все именно так – если бы мы познакомились, когда наши души еще не были запятнаны кровью, а сердца испещрены шрамами, – нам бы не позволили вступить в брак. Связь двух половинок разорвать невозможно, но ни разу за всю историю Нодойи не случалось свадьбы Грейсвудов с Вольканами.
Подобное было недопустимо.
Через каких-то несколько часов мы изменим историю.
Я обняла его за шею и прижалась к нему – так крепко, что почувствовала, как наши сердца бьются в такт друг другу. Руки Дейда медленно сомкнулись у меня на талии, его нос уткнулся мне в шею, волосы защекотали ноздри.
– Что мы делаем? – глухо спросил он.
– Обнимаемся.
– Ладно, – озадаченно сказал он, но объятий ничуть не ослабил. Через минуту, когда я бедром ощутила, как, словно сталь, отвердела его плоть, Дейд прошептал: – С тобой я забываю о плохом.
Я зажмурилась.
Эти слова вертелись у меня в голове, когда я заставила себя покинуть обиженного короля, вернуться в собственные покои и провалиться в беспокойный сон.
28
Сон не шел, но я вопреки желанию не решился заглянуть в покои Опал, дабы посмотреть, как она спит. Не только потому, что мое появление напугало бы ее, но и потому, что велик был соблазн забраться к лебеди в постель и притянуть ее к себе.
И тогда случилось бы именно то, о чем она говорила: мы бы забылись друг в друге, и время потекло бы, как вода по ущелью, переходя в стремительную реку, поглощаемую океаном.
Эта идея отнюдь не претила мне, но я понимал, почему у Опал она вызывала сомнения. Лебедь боялась, ужасно боялась того, что ждало впереди. И больше всего – своих противоречивых чувств, влечения ко мне.
Ее запах словно впитался в стены покоев, но мне это только нравилось. Рассвет просочился в комнату, и я наконец уснул.
Через несколько часов, я, отряхиваясь после наспех принятой ванны, вошел в зал для военных советов, где меня уже ждал обед.
Схватив куриную ножку, я впился в нее зубами и развернул карты с отметками, которые Клык с Тесаком набросали в мое отсутствие.
– Сладко спалось, сир? – Тесак вошел в зал следом за мной и, подцепив на ходу окорочок, устроился в кресле за противоположным концом стола. – У этой твоей лебеди аппетит, похоже, ого-го.
Куриная ножка прилетела ему в морду, прежде чем он успел ее заметить. Тесак рыкнул, но заулыбался, когда я свирепо показал зубы.