До национального парка Андасибе-Мантадиа ехать совсем близко, поэтому там полно туристов, но публика не особенно подготовленная. Они выползают из отелей только днем, а с раннего вечера до утра лес в нашем полном распоряжении. В парке множество интересной живности, от крошечных лягушат, прячущихся в основаниях листьев панданусов, до изумрудно-зеленых хамелеонов почти в метр длиной. Все это для специалистов: простые туристы приезжают смотреть индри.
Индри — самые большие из уцелевших лемуров. В старину охотиться на них было фоди: считалось, что души индри впоследствии вселяются в новорожденных детей. Хвоста у индри почти нет, уши лохматые, а расцветка черно-белая, почти как у панды. Крупные лемуры вообще все очень ярко окрашены — наверное, вымершие гиганты были еще красивее. Индри могут прыгать с дерева на дерево на расстояние в десяток шагов, но большую часть дня они проводят сидя, как коалы, на стволах или толстых ветках и пережевывая листья. Время от времени вся группа (до десятка индри) начинает петь. Оказываться в кругу поющей семьи не рекомендуется: уши закладывает. Свистящие крики разносятся на несколько миль, с дальних холмов отвечают другие группы, и перекличка может затянуться на несколько минут. Красиво необыкновенно.
Я не только закачиваю в бедную Мари непосильный объем информации, но и сам узнаю у нее много интересного. Учусь хорошим манерам: подарок или еду в ресторане полагается принимать правой рукой, левой держа ее за запястье; со стариками надо обязательно здороваться, и так далее. Запоминаю слова мальгашского языка (диалекты не очень сильно различаются). Ну и всякие живописные детали местной жизни: например, что аборты тут делают с помощью крапивного отвара, как в старину на Руси.
Мы решаем подняться по тропинке, ведущей на гребень горного хребта в соседнем заповеднике Маромизаха. Высота там почти два километра, склоны покрыты мокрым, замшелым облачным лесом с множеством орхидей на ветвях. В основном они цветут в феврале, в разгар сезона дождей, но и сейчас много цветов. Место совершенно безлюдное, а вид на спускающиеся к морю отроги плато — пожалуй, самый лучший на Мадагаскаре.
Начинается дождь. Мы пытаемся переждать его под наклонным стволом огромного старого ногоплодника. Но ливень не утихает, и вскоре оказывается, что вот-вот стемнеет. Приходится ночевать в палатке. Мой спальник вообще-то не рассчитан на холодные ночевки, тем более под проливным дождем. Если бы не Мари, я бы там совсем замерз. На рассвете дождь кончается, мы просыпаемся от криков индри, спускаемся к шоссе и едем на побережье греться.
Тоамасина — второй по величине город на острове. Секс-туристов столько, что довольно много людей на улицах явно смешанного происхождения. Но бесплатной клубнички тут уже не найдешь — надо или платить наличными, или брать девушку на долговременное содержание. В отеле, где мы остановились, многие французские жертвы кризиса среднего возраста живут уже по многу лет. В каждом магазине или кафе на стене обязательно висит здоровенный рулон презервативов, которые покупателям отмеряют портняжным метром.
Мы развешиваем по комнате палатку, спальник и мокрую одежду. Но высушить нам ничего не удается даже с помощью вентилятора. Я нахожу офис Air Mad, меняю билет в Найроби на более позднюю дату (это бесплатная процедура) и беру два билета на следующий день в национальный парк Масоала. Потом заходим в интернет-кафе: пора учить Мари пользоваться компьютером.
Вечером мы спускаемся в ресторан поужинать. За наш столик подсаживается лысеющий месье в гавайской рубашке и гомосековских шортиках. После обмена любезностями он представляется владельцем дайвинг-центра и с заговорщическим видом переходит на английский:
— Где ты такую клевую девочку нашел? Она не местная.
— Где нашел, там больше нет, — улыбаюсь я.
Мари делает вид, что не понимает ни слова, но в глазах у нее черти пляшут.
— Она из сакалава, с западного берега, — продолжает француз, — ты ее купил, наверное?
— В каком смысле? Это моя секретарша.
— У нас тут у всех секретарши, — хихикает он, — слушай, продай ее мне, а?
— У тебя столько денег не наберется.
— У меня? Да я тебе тысячу долларов могу за нее дать.
Мари бледнеет. Сумма даже для города весьма приличная, а там, откуда она родом, о таких деньжищах и не слыхивали.
— Нет, — говорю я.
— Две тысячи? Три? Назови цену!
Я вежливо прошу его уйти из-за нашего столика. Но он не унимается, и приходится нечаянно вылить горячий чай ему на шорты.
После этого Мари начинает задирать нос: еще бы, за нее можно половину округа Амик купить! А я всерьез раздумываю, не пойти ли мне в работорговцы. Явно прибыльнее, чем зоология.
Полуостров Масоала — самая дикая часть Мадагаскара. Дорог тут нет, только редкая сеть тропинок между затерянными среди холмов и бухт деревушками. Это последнее место на острове, где лес все еще спускается прямо к берегу моря. Там, где нет мангровых зарослей, попадаются чудесные безлюдные пляжи с белым песком, а в море у самого берега — коралловые рифы.
Склоны сопок кое-где совершенно алые от цветов делоникса царского, дерева типа акации. По опушкам шумят на ветру рощицы равеналы — «дерева путешественников». Оно похоже на высокий банан или пальму, но листья растут эффектным веером. По ботаническим книгам уже не один век кочует утверждение, что в основаниях листьев равеналы собирается чистая вода: якобы достаточно пробуравить дырочку, и подставляй кружку. Я заглядывал в основания многих листьев, и везде вода была совершенно тухлая, с червями и головастиками.
В Масоале водятся самые красивые из лемуров: оранжево-бело-черные сифаки и лемуры вари. Это самые яркоокрашенные млекопитающие в мире. Вари тут два подвида, разделенных небольшой лесной речкой. На южном берегу живут черно-белые вари, а на северном — трехцветные, которые словно одеты в красные безрукавки. Издали стремительно мчащаяся по кронам деревьев стая вари напоминает верховой пожар.
По ночам лес наполняется посвистами сов, треском козодоев, щелканьем гекконов, бульканьем гигантских «томатных лягушек», песнями бесчисленных сверчков, жутковатыми криками лемуров и какими-то причудливыми хлопками. Установить источник хлопков мне долго не удается, пока кто-то из местных не объясняет, что это голоса сухопутных крабов, скрывающихся в норках.
После долгих шатаний с фонариками мы отыскиваем самое фантастическое из местных чудес — лемура-руконожку, нечто вроде огромной лохматой белки с шерстью ирландского дога, глазами филина, ушами летучей мыши и зубами бобра. Пальцы на руках тонкие и длинные, а указательный вообще напоминает удочку. Руконожки очень шустрые и подвижные — как им удается не сломать пальцы, прыгая с ветки на ветку, не представляю. На Мадагаскаре они занимают экологическую нишу дятлов: выстукивают когтем указательного пальца бревна и сухие деревья, прогрызают дырки в древесине и тем же пальцем извлекают оттуда личинок жуков. На окраинах деревень они питаются мякотью кокосов. Увидеть их очень трудно: во многих заповедниках об их присутствии известно только по многочисленным круглым дырочкам в стволах деревьев. Английское название руконожки — «ай-ай» — происходит от удивленных возгласов местных жителей, впервые увидевших неизвестного им зверя в руках зоологов.
В этот заповедник добираются только люди, всерьез интересующиеся биологией. Секс-туристов тут не бывает. Поэтому мое появление в деревнях никого не удивляет, а вот Мари обязательно обступает толпа местных женщин и начинает о чем-то расспрашивать. Переводить эти разговоры она мне отказывается. По-моему, она им врет с три короба, потому что они прямо-таки зеленеют от зависти. Стоит мне после этого появиться на улице, и следом мгновенно увязывается стайка девушек, жаждущих моего внимания. В одной деревне пришлось обзавестись пальмовым листом, чтобы их отгонять — точь-в-точь как профессору Челленджеру из «Затерянного мира».
Мари такое внимание ко мне со стороны сельской молодежи почему-то совершенно выводит из себя. Мне периодически приходится буквально уносить ее в сторону, чтобы не затевала драки. Можно подумать, это я у нее в собственности.
В одной из деревень нам удается поймать попутную моторку вокруг полуострова, в поселок, откуда есть дорога дальше на север. До города Сумбава ехать несколько часов. Эта часть страны известна под названием «Ванильный берег» — тут выращивают треть мирового урожая ванили. Как обычно, на выезде из каждой деревни стоят по два КПП: вояки и менты. Они долго проверяют документы водителя, цепляясь к разным мелочам, но «не замечая» при этом, что в четырехместную quatrelle втиснуто десять человек. У меня они обычно спрашивают паспорт и долго, шевеля губами, изучают украшенный пингвином штамп Южной Георгии. Зачем Мадагаскару армия и почему нищий народ должен кормить такую ораву паразитов, не знаю.
Мы направляемся к виднеющимся на горизонте скалистым вершинам. Это горы Мароджеджи в одноименном национальном парке. В конторе все, от директора до охранника, говорят на отличном английском: тут уже несколько лет живет учитель-американец. Мы договариваемся с гидом, оставляем у него дома лишние вещи и шагаем к горам. Заблудиться тут негде, но мне хотелось, чтобы кто-то рассказал Мари о специфике работы. Тропинка долго вьется по рисовым полям и посадкам ванили, потом ныряет под полог леса и быстро становится крутой, грязной и скользкой.
Мы поднимаемся вдоль речки — точнее, бесконечного каскада водопадов. Заводи между водопадами населены чудовищных размеров угрями. Неожиданно выскочив из-за поворота, иногда удается увидеть на тропе лесного ибиса, странную бурую птицу с длинным хохлом. Они очень осторожные: мгновенно взмахивают белыми крыльями, словно внезапно раскрывшийся цветок, и с шумом улетают. Там, где почва песчаная, попадаются самки хамелеонов. Предусмотрительно сменив окраску на коричневую, они спускаются на землю, чтобы выкопать ямку и отложить туда пяток блестящих белых яиц.