Дикари. Дети хаоса — страница 34 из 37

— Я не… я не хотел…

Шрамовник упал на колени, отчаянно хватая руками рассеченное горло, а его пронзительные голубые глаза смотрели куда-то мимо нас — на поле, на бурьян, на темноту, на следы лунного света, на то, что, возможно, видел только он.

Невероятно, но он снова начал вставать.

Мы с Джейми атаковали его во второй раз, стали мутузить руками и ногами, пока он не рухнул в грязь лицом вниз.

Он лежал у наших ног и какое-то время издавал неприятное бульканье, подергиваясь в конвульсиях всем телом.

Когда он наконец затих, я повернулся к Мартину. Щеки и подбородок у него были забрызганы кровью шрамовника, но дождь уже смыл ее бо́льшую часть. Лицо у него не выражало никаких эмоций, будто он тоже умер.

Наступила жуткая тишина. Лил дождь. Дул ветер. И раскачивался бурьян. У меня было чувство, что мы все куда-то исчезли и никогда уже по-настоящему не вернемся.

— Нужно вызвать копов, — наконец сказал я.

— Нет. — Голос Мартина был на удивление сильным и отчетливым. — Никаких копов.

— Что нам делать? — Джейми обхватил голову руками и заплакал. — Что нам… что… что нам делать?

— Это была самооборона. — У меня никак не получалось унять дрожь в руках.

— Может, он просто ранен, может, он еще жив, он…

— Он мертв.

Было бессмысленно отрицать очевидное, каким бы невероятным оно ни казалось.

— Он убил Сару Брайант, — сказал Мартин.

Джейми отчаянно замотал головой.

— Мы не знаем это наверняка! Зачем ты убил его, ты… мог бы просто ранить его, тебе не надо было бить его по горлу, он…

— Мы убили его, — рявкнул Мартин.

— Я пытался помочь тебе, он душил тебя, я…

— Заткнитесь, вы оба. — Я встал между ними и телом, в надежде переключить их внимание на себя. — Нам нужно найти полицию и рассказать, что случилось. Этот человек мертв.

— Он — не человек.

— Нам нужно…

— Я не пойду в тюрьму.

— Мы — несовершеннолетние, и это была самооборона. Никто не пойдет в тюрьму.

— Помните Винса Роудса? — спросил Мартин.

— Это другое.

— Он пошел на «малолетку» за кражу со взломом, когда ему было тринадцать. Его отправили в колонию строгого режима, ту, что в западной части штата. Старшие сокамерники избивали его каждый день, и каждую ночь драли в задницу. Когда он освободился, то походил на гребаного зомби. Со мной этого не случится, и я не позволю этому случиться с вами. Нам нужно избавиться от тела.

— Избавиться? Думаешь, мы в кино?

— Никто не сможет повесить это на нас, Фил. У них не будет повода.

— О Боже.

Мы посмотрели на Джейми. Он опустился на колени в грязь и принялся рыться в рюкзаке мужчины.

— Возможно, он не хотел доставать меч, — сказал он, вытаскивая потрепанную черную книгу с древним, напоминающим солнце символом на обложке.

— Что это?

Джейми стал осторожно листать книгу, стараясь прикрыть ее своим телом от дождя.

— Думаю, это Библия или… что-то вроде Библии. Похоже на какую-то старую священную книгу, только я… она не на английском.

Мартин наклонился и извлек из грязи меч, взял его обеими руками и направил острием вниз.

— Он сунулся за этим, — сказал он.

— А что, если нет? — закричал Джейми. — Что тогда?

— Он убил Сару Брайант.

— Мы этого не знаем, — воскликнул Джейми, обеими руками прижимая книгу к груди и медленно раскачиваясь из стороны в сторону. — Мы этого не знаем.

— Какой человек будет держать при себе такой меч? Посмотрите, его будет носить только какой-нибудь дьяволопоклонник.

Мне показалось, будто я разваливаюсь по швам. Первоначальный ужас уступил место шоку, неверию и, наконец, печальному и пугающему осознанию того, что мы только что натворили. Мне хотелось плакать, кричать, бежать домой и забыть все, что произошло. Но я просто стоял на месте, промокший насквозь. После избиения шрамовника кисти рук у меня распухли и болели.

— Страннолюбия не забывайте, — всхлипывал Джейми, задыхаясь от эмоций, в попытке цитировать Священное Писание, — ибо через него некоторые, не зная, оказали гостеприимство Ангелам.[7]

— Заткнись, Джейми, — рявкнул Мартин. — Не хочу слушать твое тупое библейское дерьмо, понял? Я серьезно, мужик, заткни свою пасть.

— Что мы будем делать?

Мартин посмотрел на меня. Я кивнул. Наша судьба была предрешена.

Джейми внезапно затих, и, когда снова заговорил, все эмоции покинули его, а голос стал безжизненным и монотонным:

— По-моему, мы только что убили Бога.

Через пару недель лето кончилось и началась учеба. Мы с Мартином пошли в государственную школу, а Джейми — в частную католическую, в другом городе. С тех пор мы виделись не так часто, и с каждым месяцем, а потом годом стали все сильнее отдаляться друг от друга. В школе мы с Мартином вращались в разных кругах. Я был мятежным одиночкой и едва не провалил сдачу большинства предметов. Хотя Мартин был таким же вольнолюбцем, как и я, у него был другой подход. Ему удавалось использовать свою эксцентричность в своих интересах, и большинство одноклассников считало его загадочным. Я же был просто «занозой в заднице».

После школы я поступил в местный колледж. Джейми учился в Бостонском, а потом — в семинарии, исполнив свою мечту стать священником. Мартин исчез, объявив, что планирует пару лет попутешествовать по Европе, прежде чем решит, что ему делать со своей жизнью.

Казалось, будто для него той ночи никогда не существовало, и в некотором смысле, я был с ним согласен. Убийцей маленькой Сары Брайант оказался ее собственный отец, человек, который имел большие проблемы с психикой и вел двойную жизнь, включавшую пристрастие к детской порнографии и другим извращениям. Он сознался спустя пару дней после убийства, и это дело стало самым известным в истории Нью-Бетани, так как освещалось новостными агентствами всей страны.

Может, человек со шрамами все-таки тянулся за книгой.

Его тело так и не нашли. Мы сломали палатку, собрали его скудные пожитки и отнесли вместе с ним к реке на дальнем конце поля. Привязали к телу самые крупные камни, которые только смогли найти, и сбросили в воду. Джейми все время плакал и молился. Мартин был на удивление тихим, а что до меня, то из-за оцепенения я почти ничего не чувствовал.

Мы разошлись, скорее всего, намеренно, и прошло несколько лет, прежде чем мы снова заговорили о той ночи.

Возможно, тело шрамовника было все еще там. Сейчас это просто кучка костей на дне реки. А может, и нет. Я не был уверен, узнаем ли мы это когда-либо, и часто думал, что, может, так будет лучше. Поскольку не имело особого значения, убили мы в ту ночь человека или нечто другое.

Как бы то ни было, нам придется за это заплатить.

Часть первая

1

Плохие новости всегда приходят по ночам. Скоро рассвет, а я даже не сомкнул глаз. В тех редких случаях, когда мне удавалось задремать, я всегда просыпался в ужасе оттого, что снова оказался под тем дождем. Но я никогда туда не возвращался. Иногда мне казалось, что это из-за того, что в действительности меня никогда там не было, а иногда — из-за того, что я никогда оттуда не уходил.

Ночь почти закончилась, и я так и не спал. Пил «Джек Дэниелс» прямо из бутылки, непрерывно курил, шатаясь голым по квартире. Думал, разговаривал сам с собой, плакал, кричал, теряя остатки рассудка.

В ту ночь телефон зазвонил трижды. Первый звонок был от мистера Коута, парня снизу, он угрожал вызвать копов, если я не перестану шуметь. Второй — от полиции. Они сказали, что им поступила жалоба, и, если я не угомонюсь, они пошлют ко мне пару офицеров для разговора. Третий был от моей бывшей жены Триш. Она просила меня приехать в больницу в центре, куда наша дочь попала после автомобильной аварии.

Мутными глазами я посмотрел на часы. Было почти три часа утра. Какого черта моя пятнадцатилетняя дочь делала в машине в это время суток?

— Она в порядке? — раздраженно спросил я.

— Я не знаю.

— Что значит, не знаешь?

— Фил, я не знаю.

— Еду. — Когда я вешал трубку, перед глазами возникло лицо дочери. Не существует такой вещи, как безопасность. Тот, кто считает, что у него всегда всё под контролем, жестоко ошибается. И хотя я прекрасно все это знал, меня все равно охватил шок. Джиллиан была одной из немногих людей в моей жизни, которыми я гордился и которых искренне любил. Пожалуй, единственное по-настоящему доброе дело я сделал, когда помог ей появиться на свет. И хотя у меня имелась масса недостатков, я всегда был рядом с дочерью. Меня можно было обвинить во многих вещах, и в большинстве случаев справедливо, но плохое отцовство определенно не входило в их число.

Отбросив телефон в сторону, я внезапно обнаружил, что сижу прислонившись к кровати, а на ковре передо мной валяются две пустые бутылки из-под виски. На прикроватной тумбочке стояла пепельница, полная окурков, рядом лежала пустая смятая пачка от сигарет. Я почувствовал боль в правой руке — так крепко сжимал зажигалку. Расслабившись, я разжал руку и выронил зажигалку на пол. Та бесшумно заскользила по дешевому ковру. Последняя сигарета уже свисала у меня изо рта и дымилась. Затянувшись, я стал смотреть, как ее серый пепельный кончик становится все длиннее, пока наконец не отваливается и не падает мне на бедро, рассыпаясь и исчезая в зарослях волос.

Зеркало над комодом было разбито, рама еще целая, но само стекло — вдребезги. Хорошо, что я — левша, поскольку правая рука у меня была порезана и покрыта кровью, стекающей между пальцев тоненькими багровыми ручейками. В нынешнем состоянии рука была практически бесполезна, и, хотя я почти не шевелил ею, боль была невыносимой. Левая тоже болела, но, не считая нескольких царапин на костяшках, в целом выглядела невредимой.

По какой-то причине — вероятно, из-за того, что я был буквально в стельку пьян и напуган тем, что скоро буду вынужден столкнуться с ужасающими новостями о Джиллиан, — из меня начал рваться истерический, беспомощный смех. Я не понимал, что делать. Знал только, что если дам волю слезам, то никогда уже не выберусь из этой квартиры.

Я лишь смутно помнил, как ударил по зеркалу, но возникшую в результате боль было нелегко забыть, поскольку она продолжала пульсировать в такт сердцу. В какой-то момент кровь, вероятно, перестала течь. Загустела и стала липкой. Похоже, я показывал мебели, кто здесь хозяин.

Спустя десять минут я бродил по импровизированному залу ожидания в отделении неотложки. Кофе из автомата, в сочетании со страхом, помог мне немного протрезветь. Рука еще болела, но уже не так сильно. Я держал ее в кармане куртки, пряча как что-то постыдное.

Расхаживая взад-вперед, я пытался занять мысли чем-то — чем угодно — лишь бы не видеть перед глазами своего единственного ребенка, израненного, окровавленного, лежащего в палате этого ужасного места.

Я хоть убей не знаю, почему вытащил тогда из головы именно это воспоминание. Но оно помогло отвлечь внимание, поэтому я крепко вцепился в него и уже не отпускал.

Однажды в детстве я играл во дворе и наткнулся на парочку муравьев, изготовившихся драться. К задней двери дома, в котором мы жили в то время, вела узкая мощеная дорожка, проходившая параллельно двору, и я часто наблюдал, как вдоль нее маршируют взад-вперед две разные армии муравьев. Команда черных и команда красных. Обычно они будто не замечали друг друга, но в тот день двое из них решили устроить посреди дорожки дуэль. Это зрелище меня почему-то так заворожило, что я присел на корточки, чтобы рассмотреть получше. Черный муравей был крупнее и выглядел более сильным, но красный явно отличался повышенной агрессивностью и бесстрашием. Какое-то время черный муравей просто стоял на месте, в то время как его противник делал быстрые движения, подергиваясь всем телом, будто наносил удары. А затем произошло нечто интересное. Черный муравей двинулся вперед, схватил красного и почти сразу же покалечил его. Никогда не забуду атаку того муравья. Он вступил в бой не колеблясь, сразу после принятия решения. Но этот маневр не был опрометчивым. Не был безрассудным — как раз наоборот — казалось, он был хладнокровным, расчетливым, хорошо продуманным и целенаправленным, что в конечном итоге и сделало его таким смертоносным.

Позже я часто вспоминал того черного муравья в ситуациях, когда было необходимо действовать. Всякий раз, когда дрался в детстве или когда занимался борьбой в школе, а потом в колледже, всякий раз, когда выполнял тэйкдаун[8], я думал о том муравье. Оценивал ситуацию и, как только представлялась подходящая возможность, атаковал — решительно, жестко и без колебаний. Позже этот урок помог мне в боксе. Я никогда не дрался профессионально, это было скорее хобби и способ поддерживать форму, ничего серьезного. Но я несколько лет занимался и традиционным боксом, и кикбоксингом, всегда следуя примеру черного муравья. Бей кулаком. Бей ногой. Выполни тэйкдаун. Действуй уверенно, четко и с максимальным эффектом. Какое-то время я жил согласно этой философии. Оцени ситуацию, затем действуй. В одних ситуациях это отлично мне помогало. В других — не очень.

Хотя воспоминания казались такими яркими, прошло уже несколько лет с того момента, когда я в последний раз вспоминал, как черный муравей уползал по траве прочь, все еще сжимая в лапках покалеченного и медленно умирающего противника. Я только начал прокручивать это у себя в голове, когда потребность в никотине вернула меня в реальность. Я сделал глубокий вдох и услышал хрип в груди. Наверное, и пяти раундов уже не продержусь. Мне было сорок четыре, но чувствовал я себя на восемьдесят.

«Пожалуйста, извините за наш внешний вид — у нас ремонт».

Да, — подумал я. — За мой меня тоже извините.

Я взглянул на маленькую табличку, стоящую на дешевом столике, заваленном старыми потрепанными журналами. По обе стороны от столика тянулись ряды таких же дешевых стульев, большинство из которых пустовали, но на одном сидел пожилой растерянный мужчина, а на другом — грузная женщина в спортивных штанах, держащая в руках двух спящих маленьких детей и сумочку, размером с чемодан. Чуть дальше молодой человек на костылях доставал своей болтовней волонтершу в цветастом халате. Я бывал в этой больнице, правда, несколько лет назад. Прежний зал ожидания отделения неотложки был закрыт, огорожен листами гипсокартона и обтянут желтой лентой. И его функцию теперь выполнял коридор. В дальнем конце находилась стена, почти полностью сделанная из стекла. Ночь за ней казалась размытой из-за сильного ливня, который начался еще днем и, похоже, не думал останавливаться.

Почему-то этот дождь казался очень уместным, хотя я не мог понять почему.

Неосознанно я начал мысленно писать, впитывая в себя все окружающее, как делал уже несколько лет. Переплетал это с эмоциями и пылающими во мне мыслями, формируя историю, которую, как я знал, смогу в какой-то момент использовать. Целиком или частично — неважно. Все имело ценность. Все пригодилось бы, каким бы неприятным оно ни было. Я понял это очень давно. Больно вам или нет, всегда ловите момент, обращайте внимание на то, что другие принимают как должное, прислушивайтесь к постоянному окружающему вас шуму, прорабатывайте возможности, точки зрения, конфликты и возможные решения. Заприте все в мысленный ящик, чтобы потом можно было использовать.

Не то чтобы это добровольный процесс. Вовсе нет. Писатели всегда начеку, и мы ничего не можем с этим поделать. Должно быть, оно мало отличается от того, что испытывают шизофреники, — все эти голоса, постоянно бормочущие тебе в ухо и отказывающиеся заткнуться.

Таково уж душевное состояние писателя. И это хорошо.

Я больше часа расхаживал перед фонтанчиком для питья и туалетом, когда наконец из-за угла появилась Триш, скорее рассерженная, чем обеспокоенная. По ее взгляду я тут же понял, что Джиллиан жива.

— С ней все в порядке? — спросил я, встречая Триш на полпути.

— Напуганная, несколько синяков и царапин от подушки безопасности, но все остальное, слава Богу, в порядке.

— Что, черт возьми, случилось?

— Машина, в которой она находилась, проехала на перекрестке на красный свет, и какой-то парень на грузовике врезался ей в бок. — Триш поморщилась, будто до нее только дошел смысл этих слов. — Машина ремонту не подлежит. Полицейские сказали, что нашей дочери повезло.

— Что она делала там посреди ночи?

— Не говори со мной таким обвиняющим тоном, Фил. — Голос у нее был на удивление спокойным, но я прекрасно знал, что это всего лишь ширма. Когда Триш была по-настоящему взбешенной, она вела себя очень тихо. — Похоже, ее подружка Эми решила украсть машину у отца и устроить покатушки. У нее даже нет прав, ей столько же лет, что и Джиллиан, можешь в это поверить? И наша доченька, как образец благоразумия, решила, что будет неплохо составить ей компанию. Она выскользнула из дома, когда мы уже легли спать.

Хорошо, что из меня еще не выветрился весь кайф.

— Почему она так поступила?

— Потому что ей пятнадцать, ее бунтарский период в полном разгаре, и она настоящая заноза в моей заднице — вот почему. И я уже устала от этого дерьма. Ты все еще думаешь, что она маленькая девочка, но это не так. Ты видишь ее лишь изредка. А я живу с ней каждый день.

— Ты же сама этого хотела.

— А ты нет? — Триш выгнула бровь. — Детям необходимо постоянство. Ты — ненадежен, и это мягко сказано. Брось, Фил, мы оба знаем, что тебе нельзя доверить даже хомячка, и уж тем более мою дочь.

— Нашу дочь. И я всегда хорошо о ней заботился.

Триш хотела возразить, но передумала. Была слишком вымотана, чтобы спорить. Она сникла, будто ее ударили кулаком в живот и реакция на это проявилась только сейчас.

Несмотря на усталость и учитывая все обстоятельства, выглядела Триш не так уж и плохо. В отличие от меня, набравшего в среднем возрасте пару лишних футов, она довольно сильно похудела. Даже слишком, подумал я. Она выглядела голодной. Волосы были зачесаны вперед и короче, чем в молодости. И хотя Триш красилась, последний визит к специалисту она, очевидно, пропустила, поскольку вдоль линии роста волос появились несколько седых корней. Морщины на лице стали более заметными, чем обычно, но она не пользовалась косметикой. Даже спустя все эти годы я по-прежнему не мог смотреть на нее, не испытывая никаких чувств. Триш была единственной женщиной, которую я когда-либо любил. И хотя я с трудом выносил ее в эти дни, она была матерью моего ребенка. Джиллиан навсегда связала нас вместе, хотели мы того или нет.

— Я была недостаточно строгой, — сказала она. — Сегодня детям нельзя давать слишком много свободы. Джиллиан нужен более жесткий контроль, и после этого небольшого фиаско она его получит, уж поверь мне. Устрою ей домашний арест и лишу всех привилегий — мобильника, компьютера, всего.

Только я собирался спросить, можно ли мне увидеть Джиллиан, как в коридоре появился сожитель Триш, Альберт. Своим высоким ростом, худощавым стройным телом и чрезвычайно угловатым лицом он напоминал мне гигантскую птицу. Хотя он бегал марафоны и работал личным тренером, мне он казался изможденным, а вовсе не здоровым. Он был на восемнадцать лет моложе моей бывшей жены, и ему только что исполнилось двадцать шесть. Как обычно, он одарил меня неискренней улыбкой, а затем обратился к Триш, тут же забыв про меня.

— Дорогая, ее скоро закончат обрабатывать, а потом отпустят. Наверное, еще пара минут.

— Можешь уезжать, если хочешь, — сказала мне Триш.

— Я еще побуду. Хочу увидеться с ней перед уходом.

Триш поправила сумочку на плече, прислонилась к стене и скрестила руки на груди.

— Обещай, что поддержишь меня в моем решении. Ей сейчас не нужен сочувствующий папочка. Сегодня ночью она могла погибнуть. Ты должен быть с ней пожестче.

Я молча кивнул.

— Я серьезно, Фил.

Боже, как же хочется курить.

— Да, я тебя услышал.

— Буквально на днях, — вмешался Альберт, — я сказал Джиллиан, что больше не хочу, чтобы она общалась с Эми. От нее одни неприятности. Разве я не говорил ей это, дорогая?

По выражению моего лица Триш поняла, что сейчас что-то будет, но прежде, чем она успела прервать меня, я произнес:

— На самом деле ты не должен был ей ничего говорить.

Альберт нервно улыбнулся.

— Просто я…

— Что ты вообще здесь делаешь? Разве тебе не пора спать, Попрыгунчик?

— Очень смешно, — сказал он.

— Прекрати, Фил, — вздохнула Триш. — Эти детские выходки нам сейчас ни к чему.

— О, разве?

— Нам действительно не до шуток. — Альберт приобнял Триш и притянул к себе. — Джиллиан нужен более жесткий контроль и строгость. Модель поведения, которую она устанавливает сейчас, будет определять ее привычки на всю оставшуюся жизнь. Также, начиная с этого момента, она должна больше заниматься спортом и питаться более здоровой пищей.

Я боролся с желанием схватить его за горло.

— Потребности Джиллиан — не твое дело.

Альберт напрягся.

— Ну, откровенно говоря, Фил, я…

— Пошел на хрен. — Я сдвинулся с места, постаравшись при этом задеть Альберта плечом, и пошел дальше по коридору. — Я иду к своему ребенку.

* * *

Когда я назвал себя, медсестра повела меня через отделение неотложки, мимо открытых палат, в которых находились пациенты с диагнозами разной степени тяжести, а также мимо нескольких зон, огороженных занавесками. За одной из таких занавесок я нашел Джиллиан, сидящую на краю больничной койки. Волосы у нее были короче, чем пару недель назад, когда я последний раз видел ее. Несколько прядей покрашено в зеленый цвет. Эта деталь меня не беспокоила. Я решил, что она просто так самовыражается, пытается найти свой образ, но был удивлен тем, что Триш позволила ей это сделать. Вся одежда у нее была черной и выглядела безвкусно. Черные джинсы. Черные кроссовки. Черная мешковатая толстовка. Даже серьги, огромные кольца в стиле ретро — такие вполне могла надеть Триш на наше первое свидание — были сделаны из черного пластика. Джиллиан вступила в ту стадию, когда еще не обрела свой личный стиль, поэтому, как правило, смешивала, сочетала и пробовала что-то новое. Я никогда не мог с уверенностью знать, какой образ она примет через неделю, хотя в последнее время это всегда было, по крайней мере, что-то интересное. Раньше я никогда не видел на ней макияжа, но сейчас глаза у нее были густо накрашены подводкой и тушью, а губы покрыты каким-то мерцающим блеском. Поблагодарив медсестру, я шагнул за занавеску и задернул ее за собой. Дочь бросила на меня косой взгляд, в котором читалась смесь смущения и беспокойства, а затем поджала губы, непреднамеренно изобразив комичную гримасу. Переносица опухла, а кожа под обоими глазами была сильно поцарапана ударившей по лицу подушкой безопасности. Я был очень зол на нее, но, увидев даже эти незначительные травмы, почувствовал невыносимую боль в груди. В тот момент для меня было важно лишь одно — знать, что с ней все хорошо.

— Ты в порядке? — спросил я ее. Она кивнула. — Готова уходить?

— Жду, когда врач подпишет бумаги для выписки, или вроде того, — ответила она.

Триш была права. Я по-прежнему видел в Джиллиан маленькую девочку. Я ничего не мог с собой поделать, но она была и всегда будет для меня маленькой девочкой. Неважно, сколько ей лет. Всегда будет моей маленькой девочкой. Тем чудесным крошечным свертком, который я впервые взял в руки в больнице и из которого на меня смотрели невероятно красивые, полные невинности и изумления глаза. Она навсегда останется малышкой, бегающей в подгузнике, смеющейся девочкой, которую я водил на игровую площадку и которая обнимала меня и кричала «Папочка!» всякий раз, когда я приходил домой. Большую часть своей жизни я нес в сердце мучительное чувство вины и проклятия, но в моменты общения с дочерью снова ощущал в себе Бога, будто каким-то образом искупал свои грехи или, по крайней мере, получал шанс на это. Даже теперь, когда моя драгоценная маленькая девочка медленно превращалась в женщину, оставив детские годы в мире фотографий и воспоминаний, я по-прежнему видел в ней лучшую часть себя. Какими бы надеждами и мечтами я ни тешил себя когда-то, сейчас мне нужна была лишь она. Ее жизнь будет не такой, как моя. Будет лучше и счастливей, будет свободной от демонов, преследовавших меня.

Я коснулся ее плеча и нежно сжал. Она положила свою руку на мою и какое-то время не убирала. Я наклонился и поцеловал ее в лоб.

— Ты напугала нас с матерью до чертиков.

Едва слышным голосом она произнесла:

— Мне очень жаль.

— О чем, черт возьми, ты думала, Джил?

Она пожала плечами и уставилась на пол.

— Ответь мне.

— Эми разозлилась на свою маму и захотела…

— Вы могли погибнуть. Вы могли кого-нибудь погубить.

Она кивнула, продолжая прятать от меня глаза.

— Не ты была за рулем, верно?

— Да.

— Почему ты садишься в машину к кому-то, кто даже не умеет ее водить? Ты в своем уме?

— Это было глупо. Я не должна была этого делать.

— Да, ты так считаешь? — Под правым виском запульсировала боль. Я потер его и издал длинный вздох. — С Эми все в порядке?

Джиллиан кивнула.

Мне хотелось рвать и метать, но в тот момент я не нашел в себе сил для этого. Не успел я подумать о том, что в ее возрасте совершил гораздо больше глупостей, когда вдруг понял, что Джиллиан сейчас всего на год старше, чем я в ту ночь, когда увидел шрамовника. В ту ночь, когда мы убили его.

Я резко зажмурился в надежде избежать быстрых вспышек, которыми всегда сопровождались воспоминания о той ночи. Дождь… кровь… тот крик.

— Главное, что никто не пострадал, — сказал я, стараясь не выдать дрожь в голосе.

— Мама очень злая.

— У нее есть для этого все основания. Как и у меня.

— Меня надолго посадят под домашний арест.

— Если к тридцати годам увидишь дневной свет, считай, тебе повезло.

Наконец Джиллиан посмотрела на меня. Легкая улыбка появилась у нее на лице, но быстро исчезла.

— Я люблю тебя, — сказал я ей.

— Я тоже тебя люблю.

Эта фраза никогда мне не надоест.

— Но если когда-нибудь снова выкинешь подобное, я устрою тебе такую взбучку, что опять окажешься здесь, понятно?

Она снова кивнула. Глаза у нее наполнились слезами.

— Не плачь. — Я протянул руку и вытер ей щеку. — Просто никогда нас так больше не пугай. Хочешь, чтобы у меня случился сердечный приступ, паршивка?

Я надеялся, что она рассмеется. Но этого не случилось.

— Если я спрошу у тебя кое-что, обещаешь сказать правду? — произнесла она.

— Конечно. Валяй.

— Думаешь, я жирная?

— Что? Нет, с чего это? Разве можно такое слово использовать в отношении людей?

— И все же. Я жирная?

— Нет, Джиллиан, ты не жирная.

Она вытерла с глаз остатки слез тыльной стороной руки.

— Думаешь, мне не нужно сбросить пару фунтов?

— Думаю, ты самое красивое и идеальное создание, которое я когда-либо видел.

— Ты обещал сказать правду.

— Я это и сделал.

Она отвернулась.

— Милая, почему ты задаешь мне подобные вопросы?

Опустив голову, Джиллиан пожала плечами.

— Тяжело сейчас дома?

— Типа того.

— Мама слишком строга к тебе?

— Ага, — ответила она, медленно болтая ногой взад-вперед. — Но она всегда была такой. Дело не в ней.

Я почувствовал, как каждый мускул у меня в теле напрягся.

— Альберт делал с тобой что-то?

— Нет, просто он… он всегда говорит, что мне нужно сбросить пару фунтов. И что если я не буду вести более здоровый образ жизни, то стану толстой, болезненной и…

— Посмотри на меня, — прервал я ее. Она подняла на меня глаза. — Ты сейчас в идеальной форме.

— Так всегда говорят толстухам.

— Неправда, ты… твое тело еще формируется, изменяется, и… — Я пытался подобрать правильные слова, чувствуя себя совершенно нелепо. — Послушай, не обращай внимания на Альберта, он — идиот. Просто будь собой, хорошо?

Какое-то время она смотрела на меня теми же любящими глазами, которыми впервые посмотрела на меня в больнице много лет назад: «Хорошо».

— Мне нужно идти. Возвращаться домой и немного поспать. Поговорим на следующей неделе.

— Пап?

Я замешкался возле занавески и оглянулся на нее.

— Ты в порядке?

Я не мог вспомнить, когда в последний раз мне задавали этот вопрос.

— Я в порядке, — сказал я, пытаясь проглотить ком в горле.

Мы оба знали, что я лгу, но она не стала заострять на этом внимание.

Я улыбнулся ей, подмигнул и скользнул за занавеску.

* * *

Триш и Альберт ждали на парковке.

— Ее готовятся выписать, — сказал я Триш, — вам лучше пойти туда.

Еще до того, как она оставила нас наедине, я почувствовал нарастающее в Альберте напряжение.

— Эти дети, — сказал он с притворной фамильярностью, — с ума сведут, да?

— Я уже сошел с ума, Альберт. Вот почему я всегда вожу в машине бейсбольную биту. Знаешь, на тот случай, когда я не смогу уже сдерживать свое сумасшествие.

Он нервно улыбнулся.

— Хочу, чтобы очень внимательно послушал, что я тебе скажу, — произнес я. — Это очень важно, и дважды повторять я не намерен. Слушаешь?

— Да. — Он огляделся вокруг, в поисках помощи.

— Джиллиан пятнадцать. Я не специалист ни по подростковой, ни по детской психологии, но я знаю одно. Подростки, особенно девушки, чрезвычайно чувствительны к своей внешности и телу. Для девушек это очень сложный этап. Понимаешь, они уже проходят через перемены и пытаются найти свой образ. И им приходится сталкиваться со всеми этими нереалистичными и поверхностными ожиданиями, которые рекламодатели и наша культура возлагают на них с самого раннего возраста. Это прежде всего вредит их самооценке, которая и так уязвима и очень хрупка. Например, когда какой-нибудь слабоумный засранец вроде тебя вдруг появляется и советует сбросить вес. Это вызывает у них ненависть к себе и зачастую может иметь негативные последствия, которые сохраняются на всю оставшуюся жизнь. Это ранит их, Альберт. Это ранит Джиллиан. А когда это ранит Джиллиан, то это ранит и меня. — Я встал непривычно близко к нему и закурил сигарету, стараясь выдувать на него как можно больше дыма. — Хочешь угадать, кто будет следующим в параде раненых?

— Я просто пытаюсь ей помочь, Фил. В последнее время я постоянно вижу это, в данный момент в стране свирепствует настоящая эпидемия ожирения, особенно среди детей, и…

— Она не жирная.

— Нет, но она станет такой, если немедленно не возьмет себя в руки.

— Это не твое дело. Не лезь к ней.

— Я очень сильно забочусь о Триш и Джиллиан, ясно?

— Только потому, что моя бывшая жена почувствовала необходимость поискать в школах себе любовников и наткнулась на тебя, Джиллиан не должна тебя волновать. Оставь ее в покое, я больше не буду повторять. — Я выпустил струю дыма ему в лицо.

Он помахал в воздухе, отгоняя его от себя.

— Тебе лучше не курить, Фил. То, что от тебя разит спиртным, — уже плохой пример. Очень надеюсь, что ты не куришь при Джиллиан.

Не уверен, успел ли он договорить имя, прежде чем я выбросил сигарету, схватил его за грудки и припечатал к капоту ближайшей машины.

Он пронзительно, по-детски взвизгнул и попытался вывернуться из моего захвата, поэтому я припечатал его еще раз, выбив почти весь воздух из его легких. Как только он обмяк, я поставил его на ноги и посадил на передний бампер, все еще держа за отвороты куртки.

— Если ты когда-нибудь еще раз скажешь моей дочери об ее весе, о том, как она выглядит, ходит, разговаривает, жует жвачку, чешет задницу или смотрит в гребаное окно, я изобью тебя до полусмерти, усек?

Когда он не ответил, я стал трясти его, пока он не принял мои условия.

— Да, — выдохнул он, — да, я… хорошо.

Я отпустил его, и он, завалившись вперед, соскользнул с бампера и упал на колени.

— Будет лучше, если это маленькое недоразумение останется между нами. — Схватив его за волосы, я поднял ему голову так, чтобы наши глаза встретились. — Если доставишь мне какие-либо проблемы или расскажешь об этом Триш, чтобы она усложнила мне жизнь или помешала видеться с дочерью, я убью тебя.

Насколько я мог судить, он мне поверил, и это к лучшему, поскольку я не шутил.

К тому времени как я вернулся к машине и поехал домой, уже начало светать. Прошла еще одна ночь. Впереди был новый день.

Но на горизонте маячило не только восходящее солнце.

Тогда, много лет назад, под дождем, я провалился в ад и с тех пор пытался выкарабкаться оттуда.

Тогда я не знал, что есть места гораздо хуже.

И я направлялся прямо туда.

2

Остановившись в закусочной в паре кварталов от дома, я взял яичницу с хэшем[9] и две чашки черного кофе. Это помогло мне немного проснуться и прочистить мозги, правда, ощущение в животе было такое, будто я проглотил кирпич. Все тело ныло, а боль в висках усилилась и отбивала ритм в такт пульсу. Правая рука, казалось, снова работала нормально, хотя еще побаливала. Я был расстроен из-за нападения на Альберта, но дело было не в нем. Он получил по заслугам. Я просто разочаровался в себе за то, что позволил гневу взять верх и вел себя как школьник на детской площадке. Возможно, мне стоило бы поговорить об этом с Триш, но это было уже не в первый раз, и она стала бы лишь его выгораживать. Что касается Альберта, то легкая трепка была единственным способом достучаться до такого самодовольного говнюка, как он. И все же, если не считать моих случайных стычек с неодушевленными предметами, я уже давно не терял контроль над собой. Казалось странным снова испытать подобный прилив адреналина. Странность заключалась в том, что он доставил мне огромное удовольствие, — и именно это тревожило меня больше всего.

К тому времени, когда я нашел свободное парковочное место через улицу от моего дома, дождь перешел в легкую морось. Пока я шел к крыльцу, надо мной дамокловым мечом висела мысль, что придется все утро прибирать устроенный ночью бардак. А я хотел лишь одного — спать.

Но не успел я дойти до крыльца, как увидел хорошо одетую молодую женщину, стоящую перед зданием с зонтиком в руках. Казалось, в зонтике уже не было необходимости, но я понятия не имел, как долго она там стояла. Поразительно красивая брюнетка с большими карими глазами, подчеркнутыми парой дизайнерских очков в черной оправе, она выглядела бы так же неуместно в моем районе, если б нарядилась цирковым клоуном и сидела верхом на антилопе.

Увидев меня, она оживилась и улыбнулась сверкнув красивыми ослепительно белыми зубами.

— Мистер Моретти?

Я остановился в паре футов от нее. Поскольку я писал свои романы под псевдонимом, у меня были все основания полагать, что она не фанатка. К тому же судьба никогда не послала бы мне столь привлекательную поклонницу. В любом случае я если и был известен, то лишь в определенных кругах. Большинство людей понятия не имели, кто я такой, и меня это более чем устраивало.

— Вы же мистер Моретти, верно? — спросила она. — Мистер Филлип Моретти?

— Да, чем могу помочь?

Она подошла ко мне и протянула свободную руку, на которой красовалось обручальное кольцо со сверкающим бриллиантом. Ногти у нее были покрыты красным лаком и профессионально ухожены. Узкая юбка и блузка с глубоким вырезом выглядели сексуально и одновременно строго. А черные кожаные туфли на шестидюймовых каблуках немного добавляли ей роста.

— Меня зовут Джанин Каммингс.

Я пожал ей руку. Та была мягкой, теплой и нежной. От женщины исходил приятный запах свежести, будто она только что вышла из душа.

— Что я могу для вас сделать?

— У меня есть несколько важных личных вопросов, которые нужно обсудить. И я предпочла бы, чтобы мы сделали это не здесь, не на улице, если не возражаете.

— Я сейчас вроде как… делаю ремонт, и у меня в квартире бардак.

— Тогда могу я угостить вас завтраком?

— Я уже поел. А в чем, собственно, дело? Если вы хотите что-то мне продать, то…

— Нет, нет. — Она натянуто рассмеялась. — Ничего подобного, я работаю на миссис Дойл. Миссис Бернадетт Дойл.

Мне потребовалось какое-то время, чтобы понять, о ком идет речь, но, как только это произошло, меня словно кувалдой ударило.

— Мать Мартина Дойла?

Джанин быстро кивнула.

— Я проделала долгий путь по ее велению, чтобы увидеть вас, мистер Моретти.

— Велению? Господи, давненько же я не слышал этого слова, хотя я — писатель.

— Да, знаю, — сказала она. — Я даже читала ваш последний роман.

— Что ж, кто-то же должен был его прочесть.

— Думаю, он великолепен. Вы — замечательный писатель. Хоть убей не понимаю, почему вы не настолько известны.

— Мои обаяние и привлекательность работают против меня.

Она снова улыбнулась, но я почувствовал в ее улыбке легкий дискомфорт.

— Так или иначе, миссис Дойл просила меня найти вас и…

— Это как-то связано с Мартином?

— Да.

По коже у меня поползли мурашки. Я начал искать в карманах сигареты.

— Послушайте, я уже много лет не контактировал с Мартином.

— Понимаю.

— С ним что-то случилось?

— Он жив, но есть некоторые конфиденциальные вопросы, касающиеся Мартина, которые миссис Дойл хотела бы обсудить с вами лично. Она послала меня поговорить с вами в надежде, что я смогу убедить вас встретиться с ней.

Я зажег сигарету и начал нервно, торопливо курить.

— Почему я?

— Миссис Дойл считает, что, как только вы с ней переговорите, вам все станет ясно.

— Она в городе?

— Нет, к сожалению, в данный момент она серьезно больна и не может путешествовать.

— Она все еще в Нью-Бетани?

— Да.

Я покинул город много лет назад, переехал в северную часть штата Нью-Йорк и устроился здесь, в Ютике. В последний раз я был в Нью-Бетани двадцать лет назад, когда моя мать неожиданно умерла от аневризмы мозга. Тогда мне было двадцать четыре. Опустошенный потерей, я поклялся, что никогда больше не вернусь. Меня не ждало там ничего, кроме кошмаров.

— Вы ехали шесть часов из Массачусетса, чтобы попросить меня вернуться с вами? Разве было бы не проще позвонить или написать по электронке?

— Миссис Дойл посчитала, что личная встреча будет более эффективной. Она решила, что это покажет, насколько серьезны те вопросы, которые ей необходимо с вами обсудить.

Я посмотрел через ее плечо на узкую улочку. Это был серый и унылый квартал, состоящий из старых домов в разной степени запущенности, которые почти не отличались друг от друга. Пасмурный день делал окружающий вид лишь еще более мрачным. Крики из далекого прошлого эхом отдавались у меня в голове.

— Послушайте, мисс Каммингс, у меня сейчас много всего происходит. Скоро сдавать новый роман, а работы там еще непочатый край. Также мне нужно разобраться с некоторыми личными проблемами, и я уже больше недели толком не спал. Моя жизнь в Нью-Бетани осталась в прошлом. Я не был там двадцать лет. Мы дружили с Мартином в детстве, и мне всегда нравилась миссис Дойл, но у меня нет ни времени, ни желания, ни терпения играть с вами в «Час тайны»[10], понимаете? Если она хочет что-то обсудить со мной, пусть позвонит мне, и я с радостью с ней поговорю.

— Я понимаю. — На этот раз улыбка Джанин была вежливой, но уже не такой теплой. — Но, может, вы будете не против, если я зайду к вам на минутку? — Она как бы между делом постучала пальцами по висящей у нее на плече сумочке. — У меня есть кое-что, что миссис Дойл просила вам передать. И мне не хотелось бы делать это на улице.

Я сделал последнюю затяжку, бросил окурок на тротуар и раздавил его ботинком, при этом глядя Джанин в глаза. Она ни разу не моргнула. Я сразу чувствовал проблему, неважно, в какой красивой упаковке та появлялась. И эта женщина принесла мне определенно нехорошие новости. Я должен был оставить ее там, у дороги, но даже тогда я, похоже, не смог бы повлиять на развитие событий. Колесо судьбы уже пришло в движение, и мне было не остановить его. Ни тогда, ни сейчас.

— Хорошо, — сказал я, кивая в сторону двери. — Идемте.

* * *

Гроза продолжает бушевать, и я натягиваю одеяло на голову. Дождь и ветер сотрясают дом, над городом уже несколько часов гремит гром и сверкают молнии. Это гнев Божий изливается на меня с Небес за то, в чем я поучаствовал. Я уверен в этом. Каждый урок, который я получил на занятиях по катехизису или на католических мессах, которые посещал, сколько себя помню, проносится у меня в голове, наводняя меня религиозными символами и видениями, в которых я когда-то находил утешение, но которые теперь пугают меня. Уродливые и непристойные, они приходят ко мне, несмотря на все мои попытки остановить их, подумать о чем-то другом — о чем угодно.

Это — проклятие. Это — моя кара.

Шрамовник был прав. Гроза усилилась.

Мне не укрыться от нее, что бы я ни делал. Если я закрываю глаза, то вижу, как он стоит на коленях под дождем, истекающий кровью и умирающий, буровящий меня взглядом. Если оставляю их открытыми, все в моей спальне становится зловещим и пугающим. От каждой тени исходит угроза, каждый порыв ветра, каждая ветка, царапающая стену дома, превращаются в воющего демона, скребущегося в мое окно.

Я представляю, как Мартин и Джейми тоже съеживаются в своих кроватях, напуганные, как и я. И снова эта кровь… так много крови… рука Мартина, сжимающая тот странный меч… Джейми, прижимающий к груди книгу и плачущий под дождем…

Что-то умерло во всех нас.

Молния вспыхивает, и шрамовник снова приходит ко мне, на этот раз он стоит в темном дверном проеме спальни. Голова у него опущена, а шея и грудь покрыты кровью и грязью. На пол с него стекает дождевая вода, я слышу стук капель.

Охваченный дрожью, жду, когда он поднимет голову и посмотрит на меня.

Но этого не происходит.

Вместо этого он возносит вверх руки и разводит их в стороны, словно гигантская раненая птица. Только это не руки. Следующий всполох молнии озаряет прекрасные белые крылья. Широко распростертые и огромные, с кончиками, окрашенными в багровый цвет, словно их макнули в кровь во время ритуала.

А затем он исчезает, забирая с собой мой рассудок.

Гроза длится три полных дня, но, даже когда она утихает, ужас не покидает меня. Я не знаю, как мне выжить, как суметь не рассказать кому-нибудь, что мы сделали, и как избежать эмоционального или психологического срыва.

Уже несколько недель меня и днем и ночью преследуют кошмары. Я отчаянно пытаюсь продержаться до того дня, когда все закончится, но со временем понимаю, что он никогда не наступит. Вина, стыд, печаль и страх будут со мной до конца моих дней. Останутся частью меня, словно недуги, введенные мне прямо в кровь, кормящие меня и кормящиеся мною. Моя единственная надежда на выживание — научиться жить с этими ужасами. В конечном итоге именно это я и делаю.

Возможно, это — не лучшее решение. Я все еще не уверен.

Я так долго жил, оглядываясь через плечо, что это стало моей второй натурой. Оказываясь в тишине, наедине со своими мыслями, я начинаю верить, что все плохое, что со мной происходит, — это наказание за совершенные мной грехи. Каждая дурная мысль или постыдное действие фиксируется, записывается и используется против меня, чтобы наказывать меня за мою слабость, причинять боль физическую и душевную, напоминать мне, насколько я ужасный человек.

С каждым днем моя вера слабеет, а душа становится более темной и чужой, в то время как шрамовник набирается сил.

А Небеса просто наблюдают, безмолвные и далекие, как то темное поле под проливным дождем много лет назад, крещенное слезами Бога.

* * *

— Мистер Моретти, все хорошо?

Голос Джанин вернул меня в реальность, и я понял, что замер на пороге квартиры.

— Да, — ответил я, проводя ее внутрь, после того, как она поставила свой зонтик в угол. — Извините за бардак.

— У вас зеркало разбито, — объявила она, будто это было для меня новостью.

— Произошел несчастный случай, — пробормотал я, указывая ей на уголок для завтрака, где мой кухонный гарнитур составляли небольшой стол и стулья-скамейки. Тесная студия была захламлена вещами и нуждалась в генеральной уборке. При двух людях, присутствующих одновременно в этом маленьком пространстве, все казалось слегка преувеличенным: беспорядок стал хуже, стены ближе, запахи сильнее. Смущение заставило меня покраснеть.

— Это… могу я вам чем-то помочь, или…

— Все в порядке, спасибо. Присаживайтесь.

Джанин принялась маневрировать вокруг груд грязного белья и пустых бутылок из-под спиртного, ступая так, будто пересекала веревочный мостик, подвешенный над лужами горячей лавы. Добравшись до уголка для завтрака, она развернулась и натянуто улыбнулась, вероятно гордясь собой, что достигла цели.

— У вас очень уютная квартира.

— Тот еще гадюшник. — Я быстро достал совок и метлу из стенного шкафа и подмел битое стекло от зеркала в углу квартиры, где находились моя кровать и комод. — Писатели не такие, какими их представляют люди, — сказал я, поправляя простыни с одеялом и вытряхивая содержимое пепельницы с тумбочки в ближайшую мусорную корзину. — Особенно разведенные, которым надо выплачивать алименты на детей, а также назначенные судом суммы на содержание бывших жен, встречающихся с сосунками.

Очевидно, Джанин не знала, что делать с этим заявлением, поэтому, ничего не сказав, изящно опустилась на одну из скамеек, сложила руки на коленях и вежливо улыбнулась.

Наклонившись, чтобы поднять с пола пустые бутылки, я заметил, что она смотрит на рабочий стол, зажатый в тесном пространстве между ванной и кухней. Мой ноутбук, принтер и пачка бумаги, находящиеся на нем, были покрыты толстым слоем пыли. На небольшой книжной полке, прикрепленной к стене над столом, стояло несколько моих романов и пара книг других авторов, напоминая мне о том, за что я больше всего ненавидел жизнь в однокомнатной квартире. За исключением ванной, в которой закрывалась дверь, уединиться во время чьего-то визита мне было негде. Все было на виду.

— Это здесь вы пишете книги? — спросила Джанин.

— По большей части, да.

— Как здорово.

— Да, я бы сказал потрясно.

Когда я открыл окно рядом с плитой, чтобы впустить немного свежего воздуха, Джанин поинтересовалась:

— Вы всегда хотели быть писателем?

— Вообще-то да. — Я прислонился к холодильнику, скрестив руки на груди. — В детстве мы с Джейми Уилером и Мартином были неразлучны. Джейми всегда хотел быть священником, Мартин — кинозвездой, а я — писателем.

Их лица — детей из прошлого — появились передо мной с поразительной ясностью, такие далекие, но при этом яркие и живые.

— С самого раннего возраста в Джейми было что-то особенное, что-то духовное. Будто мы все просто знали, что однажды он наденет пасторский воротничок, понимаете? Последнее, что я слышал про него — правда, очень давно, — это то, что он руководит приходом где-то на юге. Но раньше мы всегда говорили о наших мечтах.

Джанин закинула ногу на ногу, при этом юбка у нее слегка задралась.

— И у двоих из вас они сбылись.

— Ни о чем подобном я не мечтал.

Смутившись, она положила сумочку на столик, затем снова повернулась ко мне.

— Мне жаль это слышать, мистер Моретти.

— Зовите меня Фил.

Бюстгальтер «пуш-ап» и подходящая по цвету блузка Джанин демонстрировали достаточно, чтобы удержать мое внимание, но даже с близкого расстояния трудно было угадать возраст их хозяйки. Ей могло быть как двадцать пять, так и тридцать с небольшим, точно сказать невозможно. Все же нужно отдать ей должное: Джанин была настоящей «железной леди». Любая женщина, которая рискнула войти в мою квартиру и не убежала ставить прививку от столбняка, не может быть совсем уж плохой.

— Не хочу показаться грубым, но, как я уже упоминал, я должен скоро сдавать новую книгу, и мне нужно работать. Так что вы хотели мне передать?

Она сунула руку в сумочку, достала небольшой, но пухлый конверт и протянула его мне.

— Миссис Дойл просила передать вам.

Даже не заглядывая внутрь, я понял, что это. Не что иное, как наличные. Открыв конверт, я провел большим пальцем по толстой пачке банкнот.

— Сколько здесь?

— Пять тысяч долларов.

Я поспешил бросить конверт на стол, пока у меня не закружилась голова.

— И почему миссис Дойл хочет, чтобы я взял пять тысяч долларов?

— Она сказала, что, если вы откажетесь от встречи, я должна отдать вам их в качестве стимула.

— Она платит мне пять штук, чтобы я поехал в Массачусетс и встретился с ней? — усмехнулся я. — Что это такое?

Джанин придвинула конверт обратно к краю стола.

— Жизненно важно, чтобы вы увиделись с ней, Фил. Пожалуйста.

— Скажите, в чем дело.

— Не могу. Миссис Дойл нужно поговорить с вами напрямую — таковы ее инструкции.

Я придвинулся к столу.

— Тогда дайте зацепку. Намекните, чего она хочет. Я не собираюсь принимать пять тысяч долларов и ввязываться во что-то, о чем не имею ни малейшего понятия.

— Вы не очень-то доверчивый человек, не так ли?

— Да, я такой.

Джанин заметно напряглась:

— Могу я говорить откровенно?

— Сделайте одолжение.

— Вам не нужно сдавать никакую книгу, — сухо произнесла она. — Ваш литературный агент ушел от вас больше года назад, а продажи вашего последнего романа были такими низкими, что издатель решил не продолжать с вами сотрудничество. Ваша, мягко говоря, посредственная карьера, складывавшаяся в основном из быстро забывающихся детективных романов, по сути, пришла к своему неизбежному концу. Вы живете один, у вас не было серьезных отношений с женщиной с тех пор, как вы развелись несколько лет назад. И вы, как правило, заводите романы на одну ночь, вместо того чтобы найти себе настоящую подругу. У вас есть несколько случайных знакомых, с которыми вы время от времени общаетесь, но нет настоящих друзей, которые заслуживали бы внимания. А еще у вас довольно неприятные проблемы с самообладанием и алкоголем. У вас немало долгов и многочисленных финансовых обязательств, включая упомянутые вами алименты. И на данный момент никаких серьезных возможностей на горизонте. Вам нужны деньги, Фил. Возьмите их.

Я почувствовал, как у меня вспыхнуло лицо.

— Кто вы такая, черт возьми?

— Простите, что мне приходится быть такой прямолинейной.

— Что именно вы делаете для миссис Дойл?

— Я ее личный ассистент. — По моему взгляду она поняла, что этого ответа мне недостаточно. — Миссис Дойл наняла частного детектива, чтобы найти вас. При этом он также получил обширную информацию о вашей профессиональной и личной жизни, а еще о вашей нынешней ситуации. Это все есть в его отчете.

— А он постарался.

— Миссис Дойл определенно не хочет причинять вам вред. Ей нужна ваша помощь, и она готова щедро вас за это вознаградить. Это беспроигрышный вариант для всех. Возьмите деньги и встретьтесь с ней. Просто послушайте, что она вам скажет, и примите решение. Даже если дело дойдет до отказа, деньги вы сможете оставить себе. Но я не могу уйти, пока вы не дадите слово, что хотя бы увидитесь с ней. — Джанин наклонилась вперед, демонстрируя выпуклости своей груди и верхний край розового кружевного бюстгальтера. — Так вы увидитесь с ней, Фил?

Я прочистил горло и попытался не проявлять эмоции.

— Она выиграла в лотерею или что-то вроде того? Когда я знал миссис Дойл, она не была особо богатой. Она работала помощником учителя, а мистер Дойл — начальником смены на клюквенном болоте. С каких это пор у нее появилось столько денег, чтобы нанимать личных ассистентов и разбрасывать тысячи долларов как фантики от жвачки?

— Мистер Дойл погиб на болотах во время несчастного случая пятнадцать лет назад, — пояснила Джанин. — Очевидно, виновато было оборудование компании, и миссис Дойл получила довольно крупную сумму в качестве компенсации по иску, который она подала к его работодателю. С мистером Дойлом мы не были знакомы.

Я запомнил отца Мартина грубоватым, неприветливым и неразговорчивым человеком.

— Значит, теперь она при деньгах, верно?

— В финансовом плане у миссис Дойл все в порядке.

— Она все еще живет в том же доме на Спринг-стрит?

— Уже нет, но она осталась в Нью-Бетани. — Джанин достала из сумки изящный бумажник и расстегнула его. Открывшееся отделение продемонстрировало ее водительские права, две кредитные карты и фотографию, на которой она была, предположительно, со своим бойфрендом — мужчиной в форме морпеха. Обнимаясь, они улыбались на камеру. На снимке Джанин была одета в гораздо более консервативную и повседневную одежду, практически не имела макияжа и мало походила на ту фактурную, откровенно сексуальную и тщательно причесанную версию, которая сидела передо мной. Она вытащила из кармашка бумажника сложенный листок бумаги и положила его на стол рядом с деньгами.

— Это ее адрес. Также я написала на нем номер домашнего телефона и номер своего мобильного. — Джанин увидела, что я заметил фотографию. — Мой жених, — сказала она. — Воюет в Афганистане.

— Жаль это слышать.

— Иногда разлука усиливает чувства к человеку. — Она увлажнила губы языком. — Вы так не думаете?

— Вам лучше знать.

Джанин собрала вещи, встала и подошла ко мне.

— Я возвращаюсь в Массачусетс, как только мы здесь закончим. Мне нужно знать ваше решение.

Она стояла так близко, что я ощущал у себя на лице ее дыхание. Оно пахло мятой. Ее глаза сверкали за дизайнерскими очками. В голову мне пришел образ черной вдовы, соблазняюще кружащей вокруг жертвы, перед тем как сожрать ее.

— О, так вы не останетесь? — спросил я, испытывая болезненную тесноту в промежности. — Я думал, вы тоже часть стимула.

— Извините, если я произвела на вас такое впечатление, мистер Моретти.

— Снова «мистер Моретти», да?

Она поправила очки.

— Я просто пытаюсь делать свою работу. Мы с миссис Дойл очень близки. Она стала для меня второй матерью. Я работаю на нее уже почти десять лет и знаю, насколько это дело важно для нее.

— Поэтому вы думаете, что можете прийти сюда, сверкнуть вырезом блузки и бросить немного денег перегоревшему парню вроде меня, и я позволю водить себя за член, так?

Ее улыбка была такой мимолетной, что я ее почти не заметил.

— Когда миссис Дойл ожидать вас?

Устало вздохнув, я поднял деньги.

— Поеду сегодня вечером.

— Возьмите с собой паспорт, если есть. Миссис Дойл объяснит зачем.

— Мой паспорт, зачем мне… что, черт возьми, натворил Мартин?

Джанин проследовала к двери, затем остановилась и оглянулась на меня через плечо.

— Увидимся в Нью-Бетани.

Я закрыл глаза.

Сквозь завесу дождя сверкнула молния, словно меч, омытый кровью ангелов. Нечестивые духи выли в исступлении, в ушах у меня звенело от их жутких визгов.

Оставив эти образы во тьме, там, где им и место, я открыл глаза и произнес:

— Приеду утром.

Но Джанин уже ушла.

3

Третий раз за полчаса я пересчитал деньги и положил их обратно в конверт, в котором их дала мне Джанин Каммингс. Любимая куртка — поношенная черная кожаная вещь, которой я владел много лет, — висела на спинке моего рабочего кресла. Засунув конверт во внутренний карман, я решил, что вместо того, чтобы гонять в такую даль уже дышащий на ладан «Чеви-Кавалье» 1998 года, для поездки в Массачусетс я лучше арендую машину. Хотя Джиллиан была в школе и Триш, вероятно, как и обещала, лишила ее сотового телефона, я все равно решил оставить ей голосовое сообщение — чтобы, если я понадоблюсь для чего-то ей или ее матери, она знала, что меня не будет в городе несколько дней. Но потом передумал. Поскольку теперь у меня появились резервные средства, я выписал чек на алименты на следующие два месяца и положил его в маркированный конверт, на котором написал адрес Триш, чтобы на пути из города бросить его в почтовый ящик.

Дождь прекратился, и солнце отчаянно пыталось пробиться сквозь тучи, но это лишь усилило головную боль. Я достал из холодильника банку кока-колы, вылил половину содержимого в раковину и долил «Джека Дэниелса». Еще не было и десяти утра. Даже после многих лет такой жизни, всегда, когда я пил до наступления темноты, это вызывало у меня толику удивления. Нерешительность в духе «Неужели я пью так рано?», будто всякий раз это случалось впервые и я оказывался на краю неизведанной территории. Я мог бы придумать оправдание и убедить себя, что алкоголь — как и многое другое в моей жизни — подкрался ко мне незаметно, и я обратил внимание на его присутствие, когда было уже слишком поздно. Но правда в том, что я упорно трудился над тем, чтобы пасть так низко, и это произошло не в одночасье. Я годами катился по нисходящей спирали и ни черта не сделал, чтобы остановиться. На самом деле, большую часть времени мне это нравилось. Так что мне некого было винить, кроме себя.

Я посмотрел на банку. Почему я пытался камуфлировать свое пьянство, даже когда никого не было рядом? Полагаю, это помогало мне лгать самому себе, и с годами я в этом весьма преуспел. Удивительно, как много из этой жизни можно забыть, если хорошо постараться. Насколько успешно можно убедить себя, что определенных вещей никогда не существовало, если по-настоящему этого захотеть. Со временем разум начинает подыгрывать, граница между воспоминаниями и фантазиями стирается, и они сливаются в одно запутанное, сбивающее с толку месиво. Иногда это единственное, что помогает нам жить и двигаться вперед. А иногда загоняет нас в отвратительные маленькие уголки, где единственное, что не дает нам полностью сойти с ума, — это выпивка, наркотики или даже жуткий страх, что без них созданная нами альтернативная реальность может вообще перестать существовать, и останется лишь зияющая рана сырой, неотфильтрованной правды. Вот почему я предпочитаю темноту. В темноте могут прятаться ужасные вещи, но и я тоже. Как бы это ни пугало и ни тревожило, все там были на равных условиях. По крайней мере, тогда я верил именно в это.

Я еще не понимал, насколько глубоко мне суждено погрузиться в эту тьму.

Сев на подоконник, я некоторое время смотрел на улицу, пытаясь отвлечься. Обдумывая со всех сторон предстоящую встречу с миссис Дойл, я пытался проработать хоть какие-то ее сценарии, но тщетно. Последний раз я видел их с Мартином двадцать шесть лет назад. С тех пор я не контактировал ни с одним из них и понятия не имел, как у Мартина сложилась жизнь.

Что его мать могла хотеть от меня спустя все эти годы?

В последний раз, когда Мартин, Джейми и я собирались вместе, инициатором встречи был Джейми. Он позвонил через несколько дней после окончания школы. Я давно с ним не разговаривал, но он показался мне настороженным и довольно нервным. Сказал, что с ним связался Мартин и пожелал встретиться с нами на следующий день у валуна. Многие годы это было место наших встреч, в детстве мы проводили там бесчисленные часы. Огромный валун у одинокой проселочной дороги, которая вела на городскую свалку. На несколько миль окруженный лесом, он стал прекрасным уединенным местом, где можно было играть, читать комиксы, или гонять мяч. В 1972 году было всего несколько телеканалов (даже считая дециметровые), поэтому, когда «Мастерпис Тиэтер» показывали мини-сериал Би-би-си по книге Джеймса Фенимора Купера «Последний из могикан», мы все смотрели его взахлеб. В восьмилетнем возрасте это было, наверное, самое крутое, что мы когда-либо видели. В последующие недели мы проводили бесчисленные часы возле валуна и в окружающем лесу, воспроизводя приключения героев сериала. Позднее, когда мы стали чуточку постарше, я попробовал там свою первую сигарету — из пачки, которую Мартин украл из сумочки своей матери. Старательно изображая Джеймса Дина, я глубоко затянулся и в следующую секунду зашелся в таком диком кашле, что меня вырвало. Мартин и Джейми принялись кататься по земле в приступе неконтролируемого хохота. Этот валун обладал богатой историей. Нашей историей. Он объединял нас. И если суждено было случиться последней встрече — а она, вероятно, такой и являлась — Мартин выбрал идеальное место. Я неохотно согласился увидеться.

— Мы должны вернуться, — сказал Мартин. Не поздоровавшись, не поблагодарив нас, что мы пришли, он начал встречу с этого заявления. Он стоял возле валуна, опираясь на него одной рукой, будто подпитывался вдохновением, в другой держал сложенный лист газеты. — Ребята, вы это читали? Слышали, что они делают?

Джейми сел на валун, подтянув колени к груди и обхватив руками голени. С копной каштановых волос и широко раскрытыми глазами, он все еще выглядел очень юным. Кивнув, Джейми уткнулся подбородком в колени.

— Мартин имеет в виду торговый центр и многоквартирники, — пояснил он мне.

— А в чем дело? — спросил я.

— Поле продано. Целиком. — Темные глаза Мартина сверлили меня, отвлекая от его вьющихся волос. Грязновато-светлые и густые, они доходили ему почти до плеч. На первый взгляд он выглядел как рок-звезда из какой-нибудь «группы волосатиков». Рваные джинсы, ожерелье из ракушек, рубашка в стиле хиппи и слипоны «Вэнс» с клетчатым рисунком дополняли его «наркоманский» образ. Но, если присмотреться, можно было заметить задумчивое, напряженное лицо, довольно крупный, крючковатый нос, полные губы и почти постоянно нахмуренный лоб, будто он был вечно погружен в свои мысли или просто собирался выдать нечто по-настоящему важное. Из всех троих он был самым высоким, хотя и меньше шести футов, при этом довольно худым. И все-таки он обладал той же естественной харизмой, которая у него была всегда — даже в детстве. Мартин являлся тем человеком, которого вы замечаете, на кого смотрите и кого слушаете, но никогда не понимаете почему.

— Они там всё перероют. И найдут это.

Утопив тело, мы положили меч и книгу обратно в рюкзак шрамовника и зарыли его. Помню, как мы стояли на коленях в грязи, под проливным дождем. Копали руками землю, пока не получилась яма глубиной в пару футов.

Я пожал плечами. Единственное, что мне хотелось, — это убраться оттуда.

— И что с того?

— Обе эти вещи очень древние.

— Мы этого не знаем.

Мартин медленно, по-кошачьи моргнул.

— Если их найдут — а их найдут — над ними будут проводить всякие исследования. Это же артефакты. Привлекут специалистов. И в этом не было бы ничего страшного, но тот меч покрыт кровью, как и книга. Не говоря уже об отпечатках наших пальцев.

— Возможно, им придется засыпать часть реки, когда они будут строить многоквартирники, — тихо сказал Джейми. — Если они обнаружат тело или… то, что от него осталось… а потом наткнутся на рюкзак со всем содержимым, возможно, начнется расследование.

— Прошло уже три года, — сказал я. — На дне реки не осталось ничего, кроме костей. Да и их, наверное, уже унесло течением. Пусть расследуют что угодно, у них нет оснований подозревать нас.

Мартин отошел от валуна и приблизился ко мне.

— Мы все в этом замешаны. Таково уж положение вещей. Нам нужно вернуться и забрать рюкзак.

— И что с ним сделать?

— Я избавлюсь от него.

Я посмотрел на дорогу, ведущую к свалке. Она была тихой и пустынной. Жара усиливалась, и я обливался по́том под летним солнцем.

— Не хочу иметь с этим ничего общего. А вы двое делайте, что хотите. Я пас.

— Мы должны пойти туда вместе, — сказал Джейми. — Только так будет правильно.

— Правильно? Ты шутишь? — Я рассмеялся, хотя и с примесью ярости в голосе. — Во всем этом нет ничего правильного. И никогда не было.

Мартин протянул руку и положил мне на плечо.

— Фил, послушай, давай просто сделаем это, а через пару месяцев, когда закончится лето, вы с Джейми пойдете в колледж, а я буду в Европе. Я устроился матросом на грузовое судно, которое ходит из Бостона, так я туда и доберусь. Скоро вы, ребята, будете заниматься своим делом, а я — своим, и ничто из этого больше не будет иметь значения, потому что все, наконец, закончится.

— Это никогда не закончится.

— А может, этого никогда и не было, — сказал он. — Может, это все — просто дурной сон.

— Тогда нет причины идти вскапывать поле.

— А может, это лучшая причина из всех. Может, нам пора узнать наверняка.

Джейми соскользнул с валуна и посмотрел на меня, будто ожидая ответа, хотя сам не сказал ни слова.

— Мне очень жаль, что это случилось, — произнес Мартин. — Как бы мне хотелось вернуться в прошлое и изменить все. Мне очень жаль, что это стоило нам дружбы, я… я скучаю по вам, парни. Мне никогда не хотелось, чтобы все так было.

Я знал, что он говорит искренне, и это разбивало мне сердце. Но я стряхнул с себя его руку и сделал пару шагов назад, уже держа в руке ключи от машины.

— Делай, что хочешь, но на меня не рассчитывай. С меня хватит.

— Думаешь, что ты единственный, у кого с этим проблемы? — Мартин жестом указал на Джейми, а затем снова повернулся ко мне. — Все мы одинаково страдаем от этого. Мы не собирались его убивать.

— Ты убил его, Мартин.

— Мы все приложили к этому руку, — сказал Джейми.

— Я пас. Слышали меня? Я пас.

Мартин медленно кивнул, глаза у него горели не гневом, а разочарованием. И почему-то так было даже хуже.

До сих пор помню, как он стоял там, в солнечном свете и смотрел на меня, а из-за него выглядывал Джейми, склонивший голову, как послушный подпевала, кем он всегда и являлся.

Я оставил их там, у валуна, но, как и шрамовник, они никуда не делись. Остались частью меня, от которой я не мог избавиться. Горгульи, отказывающиеся оторваться от своих каменных насестов. Теперь, спустя столько лет, я задался вопросом, смогу ли, наконец, очиститься от этого раз и навсегда… если такое вообще возможно.

Осушив банку с «Джеком» и колой, я опустил жалюзи, отключил телефон и рухнул на кровать. Полежал какое-то время, наблюдая, как пылинки пляшут на фоне теней и сквозь щели в жалюзи просачиваются тонкие лучики света, отчего стены квартиры покрылись полосатым, словно шкура зебры, рисунком. Затем натянул на себя одеяло и свернулся калачиком, оставшись наедине со своими кошмарами.

Я представил себе Мартина и Джейми запертыми в похожих клетках. И где-то там, по ту сторону теней, шрамовник стоял и смотрел на нас. Его пронзительные голубые глаза преследовали нас сквозь время и пространство, веру и разум, омытые кровью демонов и мучеников.

* * *

Он приходит ко мне из тишины, скользит сквозь непрозрачные ночные потоки, сначала появляются белки глаз, а затем лицо. Волосы покрыты чем-то похожим на ил, зализаны назад, отчего его призрачный лик становится еще более заметным в темноте. Его кожа церемониально разрисована разными темными цветами. Думаю, это боевая раскраска. Его лицо и шея покрыты темно-зеленым, черным и землисто-коричневым, через обе щеки, от висков к скулам, идут по две красные полосы и пересекаются внизу, образуя перевернутые кресты. Его тело остается в тени. Но я чую его. Чувствую запах его пота, его грязного тела.

Поведай мне свои сны.

Я слышу, как он говорит. Но рот у него никогда не шевелится, лишь глаза меняют выражение, будто беседуют со мной.

Поведай мне свои кошмары.

— Ты знаешь мои кошмары.

Но знаешь ли ты мои? Мне снится огонь. Пожираемые им облака… горящие… умирающие… очищаемые пламенем…

Какое-то время мы сидим в безмолвной темноте. Я слышу, как он дышит, скорчившийся и уставившийся на меня. Поэтому я пытаюсь не обращать на него внимания и вместо этого думаю о маленьких фото в рамке, стоящих у меня на рабочем столе. На одном изображена Джиллиан — это мой любимый снимок с ней. На другом, черно-белом, — мои родители в день свадьбы. В своем бумажнике — в са́мой его глубине — я все еще ношу снимок Триш. Время от времени смотрю на него и позволяю себе вспомнить, как мы впервые встретились. Появление в моей жизни Триш помогло исцелить некоторые раны, оставшиеся после внезапной смерти матери за год до этого. Я помню тот первый раз, когда мы спали вместе. Помню, что ни с одной женщиной я не испытывал более мощных ощущений. После года свиданий мы поженились, выбрав для венчания не церковь, а ближайший пляжный курорт, поскольку я с детства не посещал католические церкви. Помню день свадьбы, помню, какой красивой была Триш, как она плакала, когда мы произнесли наши клятвы. Помню, с какой любовью она смотрела мне в глаза, когда мы танцевали наш первый танец. Помню нашу совместную жизнь до рождения Джиллиан, как мы два года жили молодой женатой парой, как мы веселились. Помню тот самый момент, три года спустя, когда на свет появилась Джиллиан. Помню, как впервые взял ее на руки и рыдал от радости. Помню пять лет после рождения Джиллиан, когда мы жили все вместе одной семьей. Никогда в жизни я не был так счастлив. Но даже во снах я не могу удержать эти моменты, не могу заставить их работать. Они ускользают из моих рук как вода, струящаяся сквозь пальцы. И я просто беспомощно стою и смотрю им вслед. За восемь коротких лет Триш и Джиллиан успели появиться и исчезнуть.

Я слышу, как где-то поблизости молится Джейми.

Мне он представляется стоящим на коленях не перед богато украшенными алтарями и не под витражными окнами собора, а скорее в центре тесной пыльной комнаты, затянутой тенями и паутиной давно умерших пауков. Сломленный и одинокий, он равнодушно читает молитвы, будто давно уже не верит в них.

Джейми и звуки, издаваемые им, покидают меня, и я возвращаюсь в тишину.

Что-то устремляется ко мне сзади. Я слышу, как оно скользит по полу. Сперва я ошибочно думаю, что это вода, какой-то невидимый ночной прилив. Но когда это достигает моих голых ног, в сопровождении резкого сухого ветра, я понимаю, что это вовсе не вода. Это песок.

Мне снится спасение. Не дарованное, а вырванное из окровавленных благочестивых рук тех, кто так отчаянно цепляется за него.

Впервые он показывает мне руки, протягивает их ко мне, пока они не пронзают пелену тьмы. Что-то блестящее и ярко-красное густо покрывает их и капает с пальцев. Думаю, это свежая кровь, пролившаяся совсем недавно. В глазах у него появляется озорной блеск, как у непослушного мальчишки, который знает какой-то секрет. Но в тот момент он кажется скорее печальным, чем пугающим, вызывающим скорее жалость, чем страх.

Он с восхищением смотрит, как по его окровавленному указательному пальцу бежит большой черный муравей, волокущий труп своего красного собрата.

Мне снятся мертвецы.

— Мне тоже, Мартин.

Мухи жужжат, собираясь у него в волосах. Он кажется довольным.

Мне снишься ты.

* * *

Когда я проснулся, головная боль переросла в полноценную мигрень. Она была такой мучительной, что я едва мог ее терпеть. Будто кинжалы вонзились мне в затылок, шею и плечи. Скатившись с кровати, я скинул одежду и включил душ. Шатаясь, подошел к унитазу и рухнул на него. Голова кружилась, к горлу подступила тошнота. Я мельком увидел себя в зеркале над раковиной, прежде чем его заволокло паром. Я был так бледен, что протер зеркало, чтобы убедиться, что действительно увидел собственное отражение. Темные круги под глазами и призрачно-белое от явной анемии лицо придавали мне вид демонического циркового клоуна.

Где-то во сне я видел раскрашенное лицо Мартина, медленно появляющееся из-под сыпучего песка. Пока он поднимался, выбираясь из-под земли, его широко раскрытые глаза пристально смотрели на меня.

Шагнув в душевую кабинку, я заставил себя встать под горячую воду. Почувствовал, как полностью просыпаюсь от ее обжигающего прикосновения. Навалился на кафельную стену, затем сполз вниз и принял сидячее положение. Я пробыл в нем довольно долго, позволив пульсирующей воде ослабить напряжение в моих мышцах и успокоить стук в голове.

Когда я наконец приступил к помывке, у меня почти закончилась горячая вода. Вытершись насухо, я почистил зубы, обернул полотенце вокруг талии и достал с полки стенного шкафа старый чемодан. Побитый и исцарапанный, тот же самый, который я много лет назад привез с собой, когда уехал из Массачусетса и сперва недолго жил в Нью-Йорке, а затем поселился в северной части штата. Я не пользовался им какое-то время, но, лишь взяв его в руки, вызвал у себя в голове воспоминания о далеких временах. То, о чем я тогда мечтал. Я все еще верил, что смогу избежать всего этого, что смогу выкарабкаться из этого через литературное творчество, что смогу стать великим писателем. Написав девять романов, я остался примерно там же, откуда начал.

Возможно, Джанин Каммингс была права. Возможно, моя карьера — в том виде, в каком она была, — уже закончилась, и я просто еще не осознал это.

Я собрал несколько вещей, которых хватило бы на пару дней, а затем рискнул подойти к своему рабочему столу. Джиллиан и мои родители смотрели на меня из-под стекла, запертые в свои крошечные рамки. Мой ноутбук тоже стоял там, дразня. Стопка бумаги, которая, как я надеялся, в конечном итоге превратится в новый роман, лежала рядом, удерживаемая на месте старым стеклянным пресс-папье, когда-то принадлежавшим моей матери.

Повернувшись ко всему этому спиной, я закурил сигарету и поднял оконные жалюзи. Где-то через квартал сработала автосигнализация. День подходил к концу, и солнце медленно садилось за горизонт. Воздух, проникающий в окно, стал прохладнее и действовал отрезвляюще.

Надвигалась ночь, как всегда неумолимо подкрадываясь ко мне.

И под ее защитой, впервые за двадцать лет, я собирался возвращаться домой.

4

Город Ютика, расположенный в Мохок Вэлли, недалеко от Рома, имел долгую и славную историю, восходящую к временам его основания в 1773 году. Промышленный город на канале Эри, он был домом в основном для представителей рабочего класса и в последние годы пережил довольно серьезный экономический спад. Хотя ходили слухи, что ситуация скоро выправится, последние несколько лет были для Ютики очень тяжелыми. Не знаю, почему и как я попал именно туда, но в этом месте было некое грубое обаяние, вдохновляющее меня как писателя. К тому же город, в котором родилась Аннетт Фуничелло[11], не мог быть совсем уж плохим.

Я арендовал машину на Саут-стрит, затем свернул на Дженеси и направился к автомагистрали штата Нью-Йорк. К шести утра я уже был на пути к Нью-Бетани.

Я снова попытался предугадать, что меня ждет спустя все эти часы пребывания в дороге. Будет ли там сам Мартин? Мне было интересно, как у него сложилась жизнь за последние двадцать шесть лет. Юношеские воспоминания о нем — последние, которые у меня были, — промелькнули в голове. «Как же давно это было», — подумал я, глядя на себя в зеркало заднего вида и видя в нем доказательство своих слов.

Очень и очень давно.

Два перерыва на справление нужды, быстрый перекус, и через пять с половиной часов я свернул с шоссе на съезд, ведущий к Нью-Бетани. Маленький городишко, который я покинул, за все эти годы довольно сильно разросся, и мне потребовалось несколько минут, чтобы сориентироваться. К счастью, на окраине все еще стояла старая придорожная гостиница, которую я знал с детства. Однако с тех пор она была куплена сетью недорогих мотелей и полностью перестроена.

Около полуночи я снял комнату у скучающего старика за стойкой регистрации и, наполнив ведерко льдом из автомата, устроился с напитками перед телевизором, транслирующим бесплатный канал «Эйч-би-оу». Из-за долгой поездки, недавнего недосыпа и стрессовой ситуации, в которой оказался, я чувствовал себя совершенно вымотанным. Поэтому позволил выпивке снять напряжение, пока досматривал конец какого-то фильма.

Вскоре я заснул.

На этот раз дьявол милостиво оставил меня в покое.

* * *

Наутро все мышцы, как обычно, ныли, но голова, к счастью, не болела. Решив сделать до визита к миссис Дойл несколько остановок, я довольно рано скатился с кровати. Принял душ и побрился, натянул чистые джинсы, толстовку и кожаную куртку, после чего вышел на улицу.

Вместо солнца, на которое я так надеялся, меня встретил ливень. Дождь преследовал меня до самого дома — если вообще можно так назвать это место, — и я мог лишь гадать, что он пытается разбудить, барабаня по земле.

Маневрируя по улицам Нью-Бетани, я был поражен тем, насколько сильно он изменился. Там, где когда-то были лес и пустыри, теперь появились торговые центры, рестораны быстрого питания, автостоянки и жилые комплексы. Сонный новоанглийский городишко, который я когда-то знал, прекратил свое существование.

Нью-Бетани располагался на южном берегу Массачусетса между Бостоном и Кейп-Кодом. Когда я там жил, население города составляло примерно три тысячи человек. Теперь оно приблизилось к десяти тысячам.

Но Пайни-лейн, тихая аллея, на которой я вырос, почти не изменилась. Такая же, обсаженная деревьями, типичная улочка маленького городка, какой она была всегда. Только теперь она привлекала людей с гораздо более высокими доходами. Все дома там претерпели изменения. Некоторые были полностью перестроены, остальные отремонтированы или значительно расширены. Тот, в котором я жил с матерью, выглядел настолько иначе, что я даже не признал его и сперва по ошибке проехал мимо.

Сдав назад, я увидел, что открытые боковой и задний дворики, на которых я проводил за играми бесчисленные часы, уступили место множеству кустов, каменному фонтану и даже теннисному корту. Вдоль переднего края участка теперь стояла высокая, аккуратно подстриженная живая изгородь, загораживающая собой бо́льшую часть дома. Даже при таком ограниченном обзоре я заметил, что наш скромный домик значительно разросся.

Не чувствуя никакой связи с этим местом, я двинулся дальше.

Кладбище, на котором похоронили мою мать, когда-то было укромным тихим уголком в конце уединенной проселочной дороги. Территорию окружали акры красивейшего леса. Теперь параллельно островку надгробий, зажатому между многочисленными домами, магазинами, офисными зданиями и кинотеатром, проходило шоссе.

Я медленно ехал на арендованной машине по узким мощеным тропинкам между рядами могил, пока не нашел место, которое искал. Там, под дождем, темнел серый камень с выгравированными именем матери и датами ее рождения и смерти. В какой-то момент кто-то поставил рядом маленькую корзинку с цветами, но, как и все остальное здесь, они были давно мертвы. Я выключил двигатель и некоторое время сидел в машине, глядя на могилу. Мой отец ушел, когда мне было шесть, и больше я его не видел. Слышал, что он переехал куда-то на Аляску, но я почти его не знал и почти ничего о нем не помнил. Были времена, когда я все равно скучал по отцу, но я так долго прожил без него, что эти мысли все реже приходили мне в голову. С другой стороны, мы с мамой были очень близки, но я тоже потерял ее очень рано. Я был единственным ребенком, поэтому мне не на кого было опереться, некому довериться и не в ком найти утешение. И я никогда не чувствовал себя таким одиноким, как в тот день, когда смотрел, как тело моей матери предают земле. Она была хорошей женщиной, и я восхищался ей. Долгие и изнурительные смены она работала медсестрой в местной больнице, чтобы прокормить нас обоих. И хотя бо́льшую часть моего детства мы жили на грани бедности, я никогда этого не чувствовал. Она часто встречалась с мужчинами, но так и не вышла повторно замуж, как я и хотел. Я рос, зная, что меня любят и что обо мне заботятся. Но тогда я не осознавал, насколько это бесценно. С тех пор я больше не испытывал этого чувства и, наверное, никогда уже не испытаю. Теперь все было завернуто и спрятано в одном тугом безжизненном коконе — эта старая жизнь, этот старый город, эти старые воспоминания и эмоции. Ничего живого здесь не осталось, все было мертвым и таким далеким, что мне часто казалось, будто я ссылаюсь на впечатления от книги или какого-то древнего фильма, который видел много лет назад. Я сам отгородился от всего этого. Ради выживания. Та жизнь и те люди ушли в прошлое. Мне нужно было идти дальше, а их оставить позади. Теперь Джиллиан была моей единственной родней. Больше у меня ничего не осталось. Все остальное превратилось в призраков.

Десять минут спустя я заехал на парковку в другом конце города. Еще за несколько кварталов я уже покрылся холодным потом, но когда остановился и бросил взгляд на парковку и огромный продуктовый магазин, то понял, что поле исчезло. Исчезло целиком. Его заасфальтировали, а окружающий лес вырубили. Я даже не видел реки, которая была в дальнем конце поля. Лишь супермаркет, «Бест Бай», «Уол-Март», «Стейплз» и прочие, а за ними — бесконечные кондоминиумы и бизнес-парки. Двадцать лет назад, когда я приезжал хоронить мать, супермаркет и несколько многоквартирников уже были построены, но с тех пор, как и в остальной части Нью-Бетани, стремление к расширению распространилось как лесной пожар.

Будто весь пейзаж моего детства был стерт с лица земли.

Сделав несколько глубоких вдохов, я медленно осмотрел местность, в попытке понять, где что находилось раньше, но это было невозможно.

Отчасти я был даже благодарен.

Вскоре я понял, что даже дорога, ведущая к свалке, изменилась. Застройщики втиснули дома на те клочки земли, которые там оставались.

Но маленький кусочек поля и валун сохранились.

Улыбаясь, я свернул к обочине, оставил двигатель работающим и дал воспоминаниям нахлынуть на себя.

Но вместо них пришли лишь вспышки и шепот, будто нечто по другую сторону дождя удерживало их, отказывалось освобождать даже на мгновение.

Жуткое ощущение страха, что я был объектом не только наблюдения, но и изучения, внезапно усилилось настолько, что стало почти осязаемым. Я чувствовал, как что-то надвигается, приближается. Прислонившись к окну и прищурившись, я посмотрел сквозь ливень на валун и крошечный кусочек поля, оставшийся за ним.

Что-то двигалось… не столько под дождем, сколько в нем самом…

Я протер глаза и с трудом сглотнул, сердце учащенно колотилось. Я был уверен, что увидел, как кто-то идет через поле, планомерно движется к машине сквозь пелену дождя. Но потом он исчез… или скрылся в дожде, замаскированный равномерными плотными потоками, льющимися с темно-серых мертвых небес.

Даже здесь, где не случилось ничего плохого и где должна быть радость, обитали лишь печаль, сожаление и страх. Исходящий от них смрад висел в воздухе, словно где-то рядом лежал выпотрошенный, медленно гниющий труп какого-то животного.

Дождь стучал по крыше машины и стекал по лобовому стеклу, размывая обзор. Все звуки отдавались эхом, словно я был запечатан в большой пустой бочке.

Мне снятся мертвецы.

Справа от меня, в той стороне, куда я не смотрел, за пассажирским окном что-то тихо заскрипело. Будто кто-то прижал к стеклу ладонь, а затем специально медленно провел ею по нему.

Холод лизнул заднюю сторону моей шеи.

Мне снишься ты.

Я резко развернулся и посмотрел на окно, прижавшись спиной к двери. Мое лицо превратилось в испуганную гримасу.

Дождь… просто дождь.

Переключив передачу, я втопил педаль газа в пол и помчался в том направлении, откуда приехал.

Что-то у дороги позади меня завизжало от боли.

Возможно, это был просто ветер.

Я не стал оглядываться.

* * *

Мартин, Джейми и я выросли в одном районе. Мартин, его старшая сестра Тельма и его родители жили через несколько улиц от нас, а Джейми с семьей — всего через пару домов, ниже по Пайни-лейн. Но адрес, который Джанин Каммингс дала мне, привел меня на Оушен Драйв, фешенебельную улицу, идущую вдоль побережья. Это была самая богатая часть города, и в детстве мы редко там бывали. Даже спустя годы, свернув на Оушен Драйв и начав искать дом номер 12, я почувствовал себя не в своей тарелке. Дома были просторными и роскошными — от экстравагантных бунгало на береговой линии до настоящих особняков, спрятавшихся за высокими изгородями, декоративными заборами, каменными колоннами или в конце длинных подъездных дорожек. Большинство из тех, кто здесь жил, происходили из традиционно богатых семей, и я не мог не задаться вопросом, как они отреагировали на переезд матери Мартина, скромной помощницы учителя, покойный муж которой был простым работягой. Также казалось странным, что миссис Дойл выбрала этот район, хотя, возможно, в ее понимании жить среди богачей являлось шагом вперед. В конце концов, теперь она была одной из них. Для меня этот район по-прежнему являлся источником дискомфорта, поскольку мне казалось, что в любой момент жители обнаружат мое присутствие и заставят охрану выпроводить меня.

Даже когда я нашел нужный адрес, странное происшествие возле валуна не давало мне покоя.

Постаравшись не думать о нем, я заехал на круговую подъездную дорожку из белого камня и припарковался перед большим кирпичным домом, по бокам которого располагались гараж с тремя воротами и красивая застекленная солнечная терраса. Бо́льшую часть тщательно ухоженных лужаек и площадок занимали экстравагантные цветочные сады, а на заднем дворе я увидел беседку и еще одну широкую полосу аккуратно подстриженного газона. Дальше простирался пляж с частным причалом и Атлантический океан.

Когда я вышел из машины и двинулся сквозь дождь к дому, передние окна залил тусклый желтоватый свет, приглушенный прозрачными белыми занавесками.

Я нажал на кнопку звонка. Если бы дверь открыл дворецкий в смокинге или женщина в наряде французской горничной, я б ничуть не удивился. Вместо них передо мной появилась Джанин Каммингс.

— Мистер Моретти, — с теплотой в голосе произнесла она и отошла в сторону, пропуская меня внутрь. — Миссис Дойл будет очень рада, что вы приехали. Пожалуйста, входите.

Я оказался в фойе, которое было больше всей моей квартиры. К лестнице в центре залы вела мраморная плитка. Над антикварной в большинстве своем мебелью, красивыми картинами в тяжелых деревянных рамах и многочисленными вазами со свежими цветами висела изысканная люстра. Я стряхнул с куртки капли дождя и виновато огляделся.

— Неплохой домик.

— Да, у миссис Дойл прекрасный вкус, — сказала Джанин. Оделась она снова вызывающе — на этот раз на ней было облегающее черное платье, заканчивающееся чуть выше колен, черные туфли на высоком каблуке, висячие серьги с ониксом и уже знакомые мне дизайнерские очки. На одном запястье красовалось несколько золотых браслетов, звенящих при каждом движении.

— Как доехали? Надеюсь, не так уж и плохо?

— Отлично доехал.

Она потянулась за моей курткой.

— Позвольте мне забрать это у вас, и я…

— Лучше я подержу это при себе, если не возражаете, — сказал я, отклоняя ее предложение.

— Принести вам что-нибудь?

— Нет, спасибо.

— Вы уверены? Может, кофе или…

— Послушайте, не хочу показаться грубым, мисс Каммингс, но давайте просто перейдем к делу, хорошо?

С непроницаемой улыбкой Джанин повела меня через фойе. Ее каблуки стучали по мрамору при каждом шаге, а раскачивающиеся при ходьбе бедра не могли не привлечь мое внимание. Дом был огромным и богато обставленным, но выглядел совершенно безжизненным. Он больше походил на музей, чем на чье-то жилье. В нем было тихо как в морге, и примерно так же тепло. Пройдя по длинному коридору и миновав огромные гостиные и столовые, которые выглядели так, будто были подготовлены к съемкам для журнала, мы вошли на солнечную террасу.

Мебель была в основном из ротанга и дорогой плетеной лозы, и в сочетании с множеством растений придавала помещению тропический вид.

В яркий солнечный день здесь, наверное, было довольно красиво, но из-за дождя, стучащего по изогнутым стеклянным стенам и заслоняющего внешний мир непрерывным потоком воды, я почувствовал себя в какой-то подводной пещере.

В дальнем конце находился симпатичный обеденный уголок, а в центре помещения стояла совершенно неуместно выглядящая дубовая тележка с телевизором и видеомагнитофоном, которую, очевидно, прикатили и поставили там заранее. За столом напротив нее сидела очень худая и хрупкая пожилая женщина в строгом бледно-голубом платье, с белыми как хлопок, зачесанными назад волосами. На столе перед ней лежали различные папки и отдельные бумаги, а также серебряный поднос с двумя наполненными льдом стаканами и графином холодного чая.

Бернадетт Дойл посмотрела на меня своими пастельными глазами и улыбнулась так, будто это причиняло ей боль.

— Филлип, — тихо произнесла она, с облегчением в голосе.

— Здравствуйте, миссис Дойл. — Я подошел и протянул ей руку. У меня получилось не сразу узнать ее. Хотя я думал, что ей всего под семьдесят, выглядела она гораздо старше. Она пожала мою руку настолько слабо, что я едва это почувствовал. Кожа у нее была прохладной и тонкой как пергамент, с проступающими сквозь нее косточками, которые кололи мне ладонь.

— Рад вас видеть.

— Мы все стали намного старше, — произнесла она, указывая на кресло возле стола. — В последний раз, когда я видела тебя, тебе, наверное, было лет восемнадцать.

— Да, — сказал я, опускаясь в свободное кресло. — Давно это было.

— Я так понимаю, сейчас ты писатель.

— Да, мэм.

— К сожалению, не читала твоих романов.

— Ничего страшного, их мало кто читал.

Она осторожно улыбнулась.

— Помню, когда вы с Мартином были еще мальчишками. До сих пор представляю, как вы двое и Джейми Уилер играете в ковбоев и индейцев во дворе старого дома.

— Я тоже помню.

— Ты же всегда хотел писать книги, не так ли?

— Да, это так.

— Одно время, когда Мартин был моложе, он хотел стать актером или режиссером. Помнишь?

— Конечно.

— Сейчас многое изменилось.

— Да, — сказал я. — Сожалею о том, что случилось с мистером Дойлом.

— Никакие деньги в мире не смогут вернуть прошлое. — Она отвернулась, будто смутившись. — Я извиняюсь за то, что послала Джанин поговорить с тобой, а не приехала сама. Знаю, у тебя это, наверное, вызвало неловкость и легкое замешательство. Я бы и сама проделала весь этот путь, но мне нездоровится.

Я посмотрел на Джанин, стоящую в дверном проеме; она держала руки сцепленными перед собой.

— Мне тоже было жаль это слышать.

— Рак поджелудочной железы, — сухо произнесла она. — Врачи ничего не могут поделать.

— Мне действительно очень жаль, — повторил я, еще более решительно.

Она устало кивнула в знак благодарности.

— Надеюсь, ты не обиделся из-за денег. Я просто чувствовала, что мне нужно как-то компенсировать твое время и хлопоты.

— Почему вы послали за мной, миссис Дойл?

— Мне нужна твоя помощь.

— Что я могу сделать для вас?

— Ты что-нибудь слышал от Мартина?

— Нет, мэм, я не виделся и не разговаривал с ним уже много лет.

На ее лице читалось скорее подтверждение того, что она уже знала, чем реакция на мой ответ. Мне показалось, что она только что устроила мне проверку на честность и я ее прошел.

— Что ты знаешь о жизни Мартина в последние годы?

— Практически ничего.

— Ты знал, что он на несколько лет уезжал из страны?

— Последнее, что я знал, это то, что он получил работу на грузовом судне, направлявшемся в Англию. Это было сразу после окончания школы. Если я правильно помню, он собирался пройтись с рюкзаком по Европе или вроде того.

Миссис Дойл перевела взгляд на Джанин, которая сразу же оживилась и сдвинулась с места.

— Мартин год путешествовал по Европе автостопом, — подтвердила она, останавливаясь в паре футов от стола. — В последующие четыре года он находил себе разную временную работу, что позволяло ему путешествовать по миру.

— Время от времени я получала от него весточки, — сказала мне миссис Дойл, — и пришла к пониманию, что Мартин находился в каком-то духовном поиске. Он верил, что его путешествие приведет его к величайшему… просветлению… так он это называл.

— Он нашел свой путь и провел некоторое время в Африке, Азии и Австралии. И наконец оказался в Центральной, а затем и Южной Америке, — продолжила Джанин по указке миссис Дойл, черпая информацию из памяти. — Мартин побывал там в нескольких странах, после чего вернулся домой. В общей сложности он отсутствовал шесть лет, уехав в восемнадцать и вернувшись в двадцать четыре.

Я посмотрел на миссис Дойл.

— Вы не видели его все это время?

— Он регулярно писал мне и довольно часто звонил — всякий раз, когда был в районе, где имелась телефонная связь, — но это все. — Она глубоко вздохнула. В груди у нее раздался свист и хрип. — Вернувшись, он остался с нами — мой муж тогда был еще жив. Только он стал другим. Его путешествия и весь этот образ жизни изменили его. Он поступил в колледж, но бросил учебу всего через два семестра.

— Несмотря на идеальный средний академический балл, — добавила Джанин.

— Мартин всегда был очень способным, — сказал я.

Миссис Дойл, похоже, понравился мой комментарий.

— Он просто не мог приспособиться к традиционному образу жизни. У него были эти ужасные перепады настроения. В мгновение ока он мог превратиться из замкнутого, тихого и доброго парня в переполненного яростью маньяка, кричащего и ломающего вещи по всему дому, утверждающего, что мы понятия не имеем, через что он проходит в своей попытке — как он выражался — найти Бога. Мартин превратился в сильно измученного молодого человека.

Мне было знакомо это чувство.

— Наконец он съехал, — продолжила она. — И в течение последующих пяти лет мы общались с ним лишь несколько раз. Каждый его звонок был тревожнее предыдущего, и паузы между ними становились все длиннее и длиннее. Когда Мартин звонил, он говорил нам самые кощунственные и отвратительные вещи, утверждал, что нашел истину и что наши жизни — ложь. Продолжал нести всякий вздор о религии, духовности, жизни и смерти. И мы с мужем начали думать, что Мартин либо пристрастился к наркотикам, либо страдает от душевного недуга. Но мы ничего не могли поделать. Насколько мы знали, он не представлял опасности ни для себя, ни для других и имел полное право выбрать жизнь бродячего бездельника.

Ненадолго замолчав, она сделала несколько вдохов.

— Все это время он вел себя точно так же с Тельмой. Ты же помнишь его сестру?

— Да, мэм.

— Тельма переехала в Чикаго несколько лет назад после окончания колледжа. Сейчас она дипломированный финансовый аналитик. В любом случае, Мартин говорил своей сестре то же самое. Довел ее до такого состояния, что она не захотела больше иметь с ним ничего общего. Перестала отвечать на его звонки, и в конце концов он оставил попытки с ней связаться. Они не общались уже много лет.

— Это прискорбно, — сказал я, надеясь, что в какой-то момент она просветит меня, какое отношение все это имеет ко мне.

— Через несколько лет после этого мистер Дойл погиб. Мартин даже не приехал на похороны. Он позвонил примерно через год после смерти его отца, и я сообщила ему новости. Он сказал, что ему все известно. Конечно же, у него не было возможности узнать об этом, но он утверждал, что все знает. А затем он снова разразился одной из своих тирад, будто я сказала ему что-то тривиальное и несущественное. Это было пятнадцать лет назад. После этого разговора Мартин в течение нескольких лет звонил с частотой лишь пару раз в год. А потом, лет пять назад, все контакты оборвались. Я боялась, что он умер, поэтому наняла частного детектива, чтобы найти его. — Она снова посмотрела на Джанин.

— Первый нанятый детектив выяснил, что Мартин довольно часто переезжал с места на место, — сказала та, обращаясь к миссис Дойл. — Судя по тому, что тот смог установить, Мартин больше не покидал страну, но перемещался по ней в течение нескольких лет. Найти его было, мягко говоря, непросто, поскольку он нигде не задерживался надолго. Последним местом, которое детектив мог с уверенностью назвать, была Калифорния. Очевидно, Мартин связался с небольшой группой бездомных, и они стали путешествовать все вместе, переезжая из штата в штат, на те средства, которые могли найти. Было непонятно, как они могли обеспечивать себя, но детектив подозревал, что Мартин и остальные были вовлечены в какую-то незаконную деятельность.

— По сути, это был тупик, — сказал я.

— По сути, да.

— Я начала думать, что никогда уже не увижусь и не пообщаюсь с сыном, — вздохнула миссис Дойл. — Но потом, два года назад, я стала получать от Мартина сообщения. Спорадические, но крайне тревожные сообщения.

Джанин подождала, когда ее работодательница одобрительно кивнет, и произнесла:

— Миссис Дойл начала получать по почте разные вещи. Сперва это были три письма — грубо нацарапанные записки — а затем, примерно год назад, пришла видеокассета с сообщением. С тех пор больше не было никаких контактов. Те письма вынудили нас нанять еще одного детектива, чтобы снова отыскать Мартина. Это было почти год назад, сразу после прибытия той видеокассеты. В конце концов нам пришлось нанять трех частных сыщиков, прежде чем мы получили хоть какие-то убедительные ответы касаемо местонахождения Мартина. — Она подняла со стола папку из манильской бумаги, открыла ее и показала мне визитку и фотографию лысого, полного, немолодого мужчины с пышными усами. — Это Уильям Томпсон, частный детектив из Бостона, который искал Мартина и…

Впервые с тех пор, как я встретил Джанин Каммингс, я заметил, как ее невозмутимый вид нарушил нервный тик.

— И что? — спросил я.

— Он исчез. В последний раз его видели в Аризоне. Последним контактом с ним был его звонок, во время которого он сообщил, что Мартин, возможно, находится в Мексике и что тот связался с каким-то религиозным культом. Больше мы не получали от мистера Томпсона никаких вестей. На самом деле никто не получал. Последующее полицейское расследование ничего не дало. Он будто сквозь землю провалился.

— У полицейских не было подозрений насчет убийства? — спросил я.

Джанин закрыла папку и вернула ее на стол.

— Очевидно, у мистера Томпсона была серьезная игровая зависимость. Он задолжал значительные суммы денег некоторым довольно сомнительным персонажам, и полиция полагает, что это может как-то быть связано с его исчезновением. Они считают, что он намеренно ускользнул в Мексику и пропал.

Я повернулся к миссис Дойл.

— А вы как считаете?

— Я не знаю, — тихо произнесла она. — Но надеюсь, что так оно и есть.

Дождь стучал по стеклянным стенам.

— Затем мы наняли третьего сыщика, — сказала Джанин. — Женщину, по имени Конни Джозеф, тоже из Бостона. Она оказалась гораздо надежнее и смогла получить дополнительную информацию, одновременно подтвердив некоторые из первоначальных отчетов мистера Томпсона. Она выяснила, что Мартин действительно находится в Мексике — глубоко внутри страны — и что он не только связан с неким культом, но и, похоже, является его лидером. Мисс Джозеф отказалась от дальнейшего расследования, поскольку это означало бы поездку в Мексику. Отказалась, несмотря на ту щедрую сумму, которую ей предложила миссис Дойл.

— Она была напугана, — внезапно произнесла мать Мартина. — Я не думаю, что когда-либо видела, чтобы кто-то был так напуган, так глубоко парализован страхом.

— Это произошло четыре месяца назад.

У меня начали дрожать руки, поэтому я спрятал их, положив на колени. Я убил бы ради выпивки и покалечил бы ради сигареты.

— Чем она была так напугана?

— Возможно, это видео содержит ключ, — ответила Джанин.

— Разве та женщина не смотрела его, прежде чем взяться за дело?

— Смотрела, но, когда мисс Джозеф вернулась с Западного побережья, она была сама не своя. Расстроенная, растерянная и, как уже сказала миссис Дойл, страшно напуганная. Видимо, через несколько недель после того, как она бросила дело, у нее случился нервный срыв. Я не уверена, что она сейчас вообще занимается частными расследованиями. Насколько нам известно, у нее не было тех проблем, с которыми сталкивался ее предшественник, поэтому перемена в ее поведении остается загадкой. С ее слов, она чувствовала, что Мартин проник ей в голову, и она не могла избавиться от него.

Я обменялся смущенными и тревожными взглядами с обеими женщинами.

— Значит, перед тем, как вернуться и бросить дело, она действительно контактировала с Мартином?

— Нет. Она была в Мексике недолго — в Тихуане — но так и не нашла его.

— Это очень тревожит, — сказал я, стараясь проявлять хладнокровие, хотя боялся закрыть глаза, поскольку знал, что мог там увидеть. — Но я не понимаю, какое это имеет отношение ко мне.

— Прежде чем мы обсудим это, — сказала Джанин, — мы хотели бы, чтобы вы посмотрели эту видеокассету.

— Когда ты посмотришь ее, думаю, все поймешь. — Миссис Дойл протянула руку и коснулась моего плеча. — Ты был его лучшим другом, Филлип. Мартин восхищался тобой.

— Это же было много лет назад. Мы были всего лишь детьми. А сейчас, наверное, даже не узнаем друг друга, если встретимся на улице.

Невзирая на мои возражения, миссис Дойл указала на тележку в центре помещения.

Быстро кивнув, Джанин подошла к видеомагнитофону и нажала кнопку воспроизведения.

5

Видеозапись началась с помех, а затем в кадре появилась грунтовая дорога. Изображение тряслось и подпрыгивало так, что сложно было разобрать, на что именно я смотрю. Очевидно, оператор находился на пассажирском сиденье пикапа и снимал через лобовое стекло, залепленное грязью и мертвыми насекомыми. Сквозь два расчищенных «дворниками» полумесяца проглядывала грунтовка. Автомобиль, судя по всему, на высокой скорости несся по неровной поверхности, отчего в кабине все бренчало и гремело. В какой-то момент камера сместилась влево и захватила что-то, болтающееся на зеркале заднего вида: окровавленную куриную ногу.

Очередная жесткая склейка явила кадр с сухой, как в пустыне, почвой. Сейчас съемка велась уже на улице. Приподнявшись, камера захватила здание, стоящее ярдах в пятидесяти от снимавшего. Когда оператор подошел ближе, я увидел, что это старая каменная церковь, явно заброшенная, обветшалая, за долгие годы запустения побитая ветрами пустыни. Я слышал шаги и дыхание не только оператора, но и кого-то, идущего рядом с ним. Никто из них не разговаривал.

На экране снова появились помехи. Я вопросительно посмотрел на Джанин.

Она указала пультом на телевизор.

— Смотрите дальше.

Последовала новая серия жестких склеек, и в кадре появился, как я предположил, темный интерьер старой церкви. Видео было зернистым и немного размытым, как на второй или третьей копии, но я все равно смог увидеть старый алтарь на заднем плане и среди теней — человека, стоящего на коленях в кругу горящих свечей.

Из-за недостаточности освещения толком разглядеть его было практически невозможно. Было ясно лишь, что это мужчина, либо голый, либо в одном нижнем белье. И то и другое было вполне возможно, учитывая его позу и окружающую темноту.

Камера отчаянно тряслась, наезжала, теряла фокус и снова находила. И все это за считаные секунды.

— Мать, — полушепотом произнес мужчина. — Ты сидишь в своем глупом бездушном замке, чахнешь и движешься навстречу смерти, обратно к тому, кого ты считаешь Создателем. Каждый день — это время взаймы, подарок, как назвали бы его лжецы. Но настоящий подарок есть лишь в другом… в другом…

Я хотел выйти из помещения, сбежать от всего этого, но не мог. Я еще не был уверен, что это Мартин, так как не видел ничего, кроме темной фигуры. И я не слышал его голоса уже много лет. Хотя звучал он похоже. Не именно так, каким я помнил его, но близко к тому.

Темный силуэт поднял руку, провел тыльной стороной кисти по лбу и вздохнул. Камера наехала на него, и изображение снова расплылось.

— Когда ты закрываешь глаза и прислушиваешься к тишине, слышишь ли ты это? Слышишь того, другого? Чувствуешь его на своем горле, у себя в костях? Чувствуешь, как он перемещается по твоим органам и циркулирует в крови? Нет никакой веры, нет науки — лишь знание, принятое или отвергнутое. И мы оба — глупцы.

Я бросил быстрый взгляд на миссис Дойл. Голова у нее была опущена. Она не смотрела, и я не винил ее.

— Мне снится это, — продолжил силуэт, — тьма, тишина, но еще мне снится огонь и чарующие крики. Мучительные крики тех, кто внезапно осознал, что их чопорные взгляды и убеждения ничего не значат, поскольку они ничего не знают. Они пусты и бесполезны. Высокомерные всезнайки, маленькие дети, снующие во тьме.

Волна страха нахлынула на меня. В моем кошмаре Мартин упоминал сон про огонь. Я провел рукой по волосам и медленно выдохнул. Теперь я был уверен, что это он. Голос у него изменился, и, даже шепчущий, жутким эхом разносился по пустующей старой церкви. Но это был он.

— Я нахожусь рядом с тобой. Чувствуешь меня возле себя? Я — твое спасение. Мать, ты — дарительница жизни, священной жизни. И теперь я пришел, чтобы спасти тебя и всех остальных. Я пришел не умирать за людские грехи, а убивать за них. Мстить за них во имя Бога, не любви, но возмездия и неистового гнева. Я пришел наказывать и разрушать. Я сею хаос. Направляю его не против Небес или Ада, а против их приспешников. Мать, мы снова будем вместе, навсегда. Все, что ты знаешь, принадлежит прошлому, которого никогда не было. Истории из книжек лжи. Но слушай и смотри внимательно. В тишине нет покоя, только хаос. Бог — это не агнец, а бритва.

Экран снова заполнился помехами. Хотя в его словах присутствовала определенная страсть, ни разу во время своего выступления Мартин не повышал голос выше шепота, что делало произносимое им безумие еще более пугающим. Откинувшись на спинку кресла, я попытался собраться с мыслями. Он явно утратил рассудок, но я разделял секрет, который, вероятно, сыграл большую роль в разрушении его психики. И я не мог просто отвергнуть его слова как бред сумасшедшего.

Джанин выключила видеомагнитофон с телевизором, затем вернулась к столу и налила холодный чай из графина в стоящие перед нами стаканы. Миссис Дойл поблагодарила ее слабым кивком, взяла стакан своими хрупкими руками и сделала небольшой глоток.

— Как видишь, состояние Мартина очень тревожное, — сказала она. — Он серьезно болен, и это очевидно.

— Да. — Я отхлебнул чай из стакана. — Думаю, это верное предположение.

Джанин взяла со стола три конверта и протянула мне.

— Это три письма, которые Мартин отправил перед видеокассетой.

Не удосужившись даже взять их у нее, я спросил:

— Там что-то подобное?

— В целом, да. Хотя еще менее связное.

— Я увидел более чем достаточно, спасибо.

Она встретила мои слова своей уже начавшей раздражать невозмутимой улыбкой и положила конверты обратно на стол.

— Мы знаем, что Мартин и его последователи — или кем они там являются — находятся в уединенном районе Мексики, в той старой церкви, показанной на видео, или рядом с ней. И, как уже сказала миссис Дойл, Мартин, очевидно, очень серьезно болен.

— Да, понимаю, — произнес я, пытаясь скрыть раздражение. — Послушайте, все это очень тревожно, и мне очень жаль видеть Мартина в таком состоянии, но… — Я поставил стакан с чаем на стол и повернулся к миссис Дойл. — Мэм, и что, по-вашему, я могу с этим сделать?

Миссис Дойл выглядела еще более осунувшейся, чем тогда, когда я только пришел. Лицо у нее стало еще бледнее, и казалось, что она отчаянно нуждается во сне.

— Филлип, насколько я понимаю, ты же родитель?

— Да, у меня есть дочь.

— Это чудесно. Вы с ней близки?

— Да.

— Уверена, ты хороший отец.

— Стараюсь изо всех сил.

— Это важно, не так ли? То, что мы, родители, стараемся изо всех сил.

Я кивнул.

— Я очень люблю своих детей и уверена, что ты, как родитель, понимаешь, какая это особая связь, насколько уникальна наша любовь к нашим детям. — Ее ясные глаза увлажнились. — Я умираю, Филлип. Я хочу… я должна покинуть этот мир умиротворенной, но не могу этого сделать, когда мой ребенок страдает где-то там. Я должна привести его домой, я… я хочу, чтобы мой сын вернулся домой, чтобы я смогла обеспечить ему помощь, в которой он так отчаянно нуждается. Я хочу, чтобы ты привел его домой, Филлип.

— Я? — У меня внутри будто что-то оборвалось. Я встал и стал нервно ходить возле стола, не понимая, что мне делать. — Послушайте, если вы хотите, чтобы я написал вам книгу, вы обратились по адресу, но я не коп и не частный детектив. Господи, я всего лишь писатель. Я понятия не имею, как кого-то выслеживать… это вне моей компетенции. — Я посмотрел на Джанин в поисках поддержки, но она оставалась безучастной. — Вы нанимали трех профессиональных сыщиков, двое из которых действительно отправились его искать, верно? Один пропал, а у другой случился какой-то срыв. Не особо мотивирующее развитие ситуации. И если двое профессионалов не смогли выполнить эту работу, то с чего вы взяли, что я смогу?

— Я испробовала все, даже обращалась к властям. — Она вытащила салфетку из стоящей на столе коробки и промокнула ей глаза. — А вы с Мартином были близкими друзьями.

— Миссис Дойл, при всем уважении, с тех пор прошел уже миллион лет. Мы были детьми. Сейчас нам с Мартином уже за сорок.

— Но в этом-то все и дело. Поскольку вы с Мартином были в юности такими хорошими друзьями, я надеюсь, что ты будешь олицетворять для него что-то значимое, служить мостом в его прошлую жизнь, жизнь до всего этого безумия. Возможно, сейчас эта связь — единственный способ достучаться до него.

Я стал расхаживать взад-вперед, пытаясь найти изящный способ выпутаться из этой ситуации.

— Я просто не подготовлен к подобной работе. Без обид, миссис Дойл, но Мартин на этом видео выглядит потенциально опасным. И если он находится в такой глуши и возглавляет какой-то безумный религиозный культ, я подвергну свою жизнь опасности, отправившись туда. Я с сочувствием и пониманием отношусь к вашей ситуации, но вы должны понять и меня. Я не хочу рисковать жизнью, пытаясь вернуть домой вашего сына. Есть люди, которых вы можете нанять. Профессионалы, которые, в духе наемников, могут подготовить операцию в армейском стиле, отправиться в Мексику, выкрасть его, привезти обратно, раскодировать или типа того. Уверен, что это очень недешево, но, если деньги не имеют для вас значения, вы сможете без проблем принять необходимые меры. Вот кто нужен вам для этого, а вовсе не я.

— Фил, — вмешалась Джанин, снова обратившись ко мне по имени, — есть вероятность, что такой человек или группа могут лишь спровоцировать Мартина на агрессию или заставят его перенести свою деятельность в другое место. Мы думаем, что Мартин доверится тебе и подпустит к себе — чего у других не получилось — поскольку вас с ним объединяет прошлое. Что касается денег, то те пять тысяч долларов, которые вам заплатили, можете оставить себе. Но если вы примете предложение миссис Дойл, она готова заплатить вам десять тысяч долларов вперед и еще десять тысяч, как только вернетесь. Наличными. Неучтенными и не облагаемыми налогами.

Какое-то время я смотрел в пол, уже фантазируя, как оплачу все свои счета и у меня останется еще полно денег в банке, если соглашусь на сделку.

— Конечно же, в дополнение к уже упомянутым деньгам, миссис Дойл оплатит авиаперелет и все ваши путевые расходы, — сказала мне Джанин. — Также мы обязательно передадим всю имеющуюся у нас на данный момент информацию о примерном местонахождении Мартина и все, что мы узнали от обоих детективов, все, что поможет вам найти его. Детали можем обсудить, как только вы согласитесь.

— Это очень щедро, но, даже если я соглашусь, это не значит, что я смогу заставить его вернуться сюда.

— Я удвою сумму до сорока тысяч, — внезапно произнесла миссис Дойл. — Все вперед.

Я потерял дар речи.

— Что хорошего в деньгах, если я не могу потратить их на спасение моего ребенка? Просто приведи моего мальчика ко мне домой. Я не стала бы просить тебя сделать такое, если б сердцем не чувствовала, что ты сможешь достучаться до него. Хотя бы попытайся — это все, о чем я прошу. Пожалуйста, Филлип. Пожалуйста.

Все еще потрясенный, я заглянул в ее печальные потухшие глаза и принял решение.

* * *

Джанин помогла миссис Дойл подняться с кресла. Встав на ноги, мать Мартина стала выглядеть еще более хрупкой, словно в любой момент могла развалиться на части. Опираясь на руку Джанин, она смотрела на меня с чем-то похожим на восхищение.

— Знаю, ситуация ужасная и для тебя совершенно непривычная, но мне некуда больше обратиться. Ты — моя последняя надежда. Знаю, что ты сделаешь все возможное, чтобы помочь.

— Да, мэм.

— Я извиняюсь, но мне нужно отдохнуть. Джанин обеспечит тебя всем необходимым. — Она слабо улыбнулась. — Спасибо, Филлип. Спасибо, что согласился.

— Я сделаю все, что смогу.

— Очень рада тебя снова видеть. Жаль, что так получилось.

— Берегите себя. Я буду на связи.

Пока Джанин выводила ее с террасы, я смотрел, как дождь скользит по округлым стенам. Миссис Дойл была неглупой и понимала, что меня мотивировали деньги, но по выражению ее лица и тону голоса я чувствовал, что она ошибочно разглядела во мне доблесть или благородные намерения. Ничего этого во мне не было. Я согласился отправиться в эту безумную миссию, поскольку предложенная сумма была слишком большой, чтобы от нее отказаться. Я чувствовал себя виноватым, но для человека вроде меня сорок тысяч были целым состоянием. Если со мной что-нибудь случится, в худшем случае я окажусь в ящике, а Джиллиан получит приличную сумму денег.

Бог — это не агнец, а бритва.

Я содрогнулся, снова услышав шепот Мартина у себя в голове.

Джанин еще не вернулась, поэтому я сунул руку в карман куртки, вытащил пузырек с виски, открыл и плеснул себе в холодный чай. После нескольких глотков стакан опустел, и нервы у меня успокоились. Я огляделся, но не нашел пепельницу, поэтому, закурив, использовал вместо нее стакан.

— В доме миссис Дойл не курят.

Я оглянулся. Джанин стояла в дверях и сердито смотрела на меня, будто я только что наложил кучу посреди пола.

— Извините, мне нужно лишь пару затяжек.

— Пожалуйста, потушите сигарету.

— Я собираюсь отправиться к черту на рога, в какую-то Мексику, чтобы попытаться вразумить сумасшедшего и убедить его вернуться сюда со мной, чтобы он мог получить помощь психиатра. Для вас это звучит как убедительный план? Ах да, конечно, все пройдет очень гладко, я не предвижу никаких проблем. Извините, я немного на взводе. — Я сделал еще одну глубокую затяжку и бросил сигарету в стакан. Попав на лед, она зашипела и потухла. Я поставил стакан обратно на стол. — Я, должно быть, сошел с ума.

Она подошла к столу, полистала там какие-то бумаги.

— Вам очень хорошо всё компенсируют, мистер Моретти. Не исключено, что вы, приехав в Мексику, не узнаете почти ничего нового, вернетесь с извинениями и заверениями, что вы всё испробовали. В целом, я бы сказала, это весьма высоко оплачиваемый отпуск.

— Вам так это представляется?

— Вот вы мне все и расскажете, когда вернетесь.

— Что-то мы какие-то немного колючие?

— Я просто хочу четко дать понять, что если вы планируете просто воспользоваться щедростью миссис Дойл, то…

— Вы, наверное, за год зарабатываете столько, сколько она платит мне за эту работу, верно?

— Сколько я зарабатываю, не ваше дело.

— Разница лишь в том, что вы, наверное, не подвергаете свою жизнь опасности, рассылая электронные письма и поднося миссис Дойл сэндвичи с кофе, понимаете, о чем я?

Джанин принялась листать содержимое какой-то папки, поправляя при чтении очки.

— Я просто действую в лучших интересах миссис Дойл.

— Если б это было так, вы бы в первую очередь отговорили ее нанимать меня, посоветовали б ей сэкономить деньги, а сына сбросить со счетов.

— А вы смогли бы сбросить со счетов свою дочь?

Теперь настала моя очередь сердито смотреть.

— Что насчет Мартина? — спросила она. — Разве вы не испытываете к нему какие-либо чувства?

— Разве что жалость.

— Присядьте. — Она указала на кресло рядом с ней. — Нам нужно многое обсудить. И попробуйте воздержаться от алкоголя, пока мы не закончим, хорошо?

Я сел, гадая, откуда она узнала, поскольку убрал пустой пузырек обратно в карман куртки.

— Я чувствую от вас его запах, — сказала она, словно прочитав мои мысли.

— Это мой одеколон, «Ода Джеку Дэниелсу».

— Возможно, вас забавляет ваша алкогольная зависимость, мистер Моретти, но меня нет.

— Даже если будь я алкоголик, хотя это не так, что, черт возьми, вы можете знать об этом?

— Моя мать была алкоголичкой и наркоманкой, — спокойно ответила Джанин. — Она и мой отец никогда не были женаты. Мать ушла от него, когда я была еще младенцем, поэтому я не знала его и никогда с ним не встречалась. Из-за ее пристрастий у меня было ужасное детство, и бо́льшую часть жизни я переезжала с ней из одного уродливого и опасного места в другое. К тому времени как я пошла в школу, ее уже не было в живых. Она умерла от осложнений, связанных с ее зависимостями, и я оказалась в приемной семье. Я ответила на ваш вопрос?

В воздухе между нами повисла неловкая тишина. Паузу заполнил стук дождя по крыше и стенам.

— Мне очень жаль. Я просто пытался поднять себе настроение.

— Я упорно работала, чтобы оставить все это позади. Во многом мне помогла миссис Дойл. Я пришла к ней со школьным аттестатом. Она отправила меня в колледж, многому меня научила и стала мне не только матерью, которой у меня никогда не было, но и одной из моих лучших подруг. Я очень уважаю и люблю ее. Я должна сделать все, что в моих силах, чтобы быть рядом с ней в эти последние дни и попытаться помочь разрешить ситуацию с Мартином.

— Я уважаю это. Мы с Мартином не виделись кучу лет, но нас многое связывало. Честно говоря, не знаю, чем закончится эта поездка, но я сделаю все, что в моих силах. Даю вам слово.

Джанин искоса взглянула на меня и, наверное, впервые за все время нашего знакомства искренне улыбнулась.

— Теперь, когда мы настроены благодушно, давайте вернемся к делу.

Я придвинулся чуть ближе, наклонившись над столом, чтобы лучше рассмотреть бумаги, которые она держала. Ее волосы источали пьянящий аромат, но я изо всех сил старался не обращать на него внимания.

— Хорошо, что у нас есть?

— Вот то, что нам известно. Последний детектив, Конни Джозеф, узнала, что культ, в который был вовлечен Мартин, действует в Мексике уже несколько лет. Он мог быть основан еще во время нахождения Мартина в Соединенных Штатах, но она не смогла это подтвердить. Численность этой группы неясна, но мисс Джозеф была убеждена, что Мартин был в ней не единственным американцем. Она считала, что в их группу входят как мексиканские, так и американские граждане, а также пара европейцев. Исходя из различных свидетельств и слухов, курсирующих в том регионе, Мартин является главой этого культа. Те немногие, кто пожелал говорить об этом, убеждали миссис Джозеф, что Мартин и его последователи занимаются какими-то грязными делами, черной магией и тому подобным. Некоторые намекали, что это — культ крови. Не знаю точно, что это означает, но думаю, можно с уверенностью предположить, что ничего хорошего. По словам мисс Джозеф, в той части страны преобладает вера в колдовство и темные искусства. И хотя не совсем ясно, чем занимается этот культ, люди его опасаются. Некоторые жители Тихуаны и даже некоторые представители власти знали об этой группе и были напуганы, притом что ее штаб-квартира находится в довольно отдаленном пустынном районе. В одном из своих отчетов мисс Джозеф даже намекнула на то, что полицейские и правительственные чиновники — многие из которых убеждены, что группа практикует черную магию и колдовство, — просто смотрят в другую сторону и не желают вмешиваться в происходящее.

— И что же там происходит? — спросил я.

— Мы точно не знаем. — Джанин стала перебирать бумаги. — Но ясно то, что на помощь полиции вы рассчитывать не можете. — Она оторвала глаза от отчета. — Вы когда-нибудь были в Тихуане?

— Нет, я вообще никогда не был в Мексике.

— Судя по всему, недалеко от Тихуаны есть длинная, никак не обозначенная грунтовая дорога, ведущая в пустыню. Местные называют ее El Corredor de Demonios, что переводится, как Коридор Демонов.

— Потрясающе, — вздохнул я.

— Насколько я понимаю, эта дорога довольно пустынная и отдаленная, и многие считают ее про́клятой. — Джанин снова оторвала глаза от отчета, в ее очках отражалось мутное от дождя, окружающее нас стекло. — Где-то в конце этой дороги стоит та заброшенная церковь, которую вы видели на записи. В ней или рядом с ней Мартин — или Отец, как его там называют, — и его последователи устроили себе жилище.

Несмотря на деньги, у меня начали появляться сомнения.

— И как, черт возьми, мне туда попасть, не говоря о том, как найти то место?

— В Тихуане есть проводники, которых можно нанять. Проблема в том, что очень немногие отважатся отправиться туда из-за слухов и домыслов, окружающих группу Мартина, и всех тех старых легенд, связанных с дорогой и землями, в которые та ведет. — Джанин стала рыться в содержимом папки, пока не нашла то, что искала. — По словам Конни Джозеф, в Тихуане живет американец по имени Руди Боско. Бывший военный и бывший заключенный. Хотя это явно не самый приятный человек на планете, он достаточно хорошо осведомлен, имеет опыт в различных областях и пользуется большим уважением. Он доступен для найма на широкий спектр… так сказать, работ. Например, выступить в качестве проводника или безопасно доставить незнакомых со страной людей из одной точки в другую. Когда мисс Джозеф пыталась найти Мартина, Боско, по ее словам, был единственным, кто согласился отвезти ее туда. Его услуги стоили недешево, но другие проводники даже разговаривать об этом не захотели, ни за какие деньги. Мисс Джозеф собиралась нанять его, но прежде, чем вопрос был улажен, произошло нечто, что напугало ее. Она покинула Мексику, отказавшись возвращаться и проводить дальнейшее расследование.

Мои сомнения усилились.

— Вам необходимо отыскать этого человека, Руди Боско, и нанять его в качестве проводника и телохранителя, — продолжила Джанин. — У нас нет его точных контактных данных, но, по словам Конни, Джозефа довольно легко найти, он хорошо известен в Тихуане и окрестностях.

Я скрестил руки на груди, пытаясь выглядеть невозмутимо.

— Хорошо. Что еще мне нужно знать?

Джанин закрыла папку и вернула ее на стол. Помолчав какое-то время, она произнесла:

— Нам нужно обсудить еще кое-что.

Перемена в ее поведении заставила меня нервничать. Последовавшее молчание развеяло последние остатки моего терпения.

— Ваше искусство интриги начинает уже подбешивать.

— Джейми Уилер, — произнесла Джанин. — Вы тоже много лет не контактировали с ним, верно?

— Я не общался с ним с момента окончания школы. Последнее, что я знаю, это то, что он собирался поступать в колледж, а затем в семинарию.

— В начале поисков Мартина сыщики также изучали людей, которых он знал, в том числе вас с Джейми. Джейми Уилер действительно стал римско-католическим священником и служил в этом качестве более двух десятилетий, руководя приходами в различных частях страны.

— Почему вы говорите о нем в прошедшем времени? — спросил я.

— Потому что он больше не является священником.

— Джейми покинул духовенство?

— Его лишили сана пару лет назад.

Я снова увидел перед собой испуганного мальчишку, сидящего на валуне. И даже тогда, когда на руках у него и у нас с Мартином была кровь, его окружала аура невинности. В нем горел огонек доброты, который нельзя было погасить.

— Что, черт возьми, он натворил?

— Это было как-то связано с обвинениями в нарушении нравственности. Не знаю подробностей. На некоторое время он пропал из виду, но в конце концов сыщики выследили его. И нашли в Тихуане.

Голову пронзила вспышка боли. «Джейми, — подумал я, — вечно преданный подпевала».

— Он как-то связан с Мартином, не так ли?

— Насколько знаю, он оказался там по чистой случайности.

— В это трудно поверить.

— Когда у него возникли проблемы, он возглавлял приход в Калифорнии. Он поселился в Тихуане, у самой границы. У этого города есть очень темная сторона, Фил. Он притягивает множество заблудших душ, и Джейми Уилер как раз из таких. Как я уже сказала, жилище Мартина находится в паре дней езды от Тихуаны, но Джейми имел с ним лишь незначительный контакт. И это не была личная встреча. Очевидно, когда Мартин узнал, что Джейми в Тихуане — мы не знаем, как именно, — то приказал своим последователям доставить пару писем. Вроде тех, которые он отправлял своей матери. Джейми не проявил к ним интереса.

— Откуда вы знаете?

Она поджала губы и какое-то время колебалась, прежде чем ответить.

— Перед тем как прийти к вам, мы обращались с этой задачей к Джейми.

— И он вам отказал.

— Да. Я даже не смогла уговорить его приехать сюда и поговорить с миссис Дойл. Я знаю, что Джейми нуждался в деньгах, но он был непреклонен. Не хотел иметь ничего общего со всем этим. Может, и к лучшему. Вы гораздо больше подходите для этой задачи. Насколько я могу судить, от него мало что осталось. Это глубоко травмированный человек.

Я ненадолго задумался, и она не стала мне мешать. Я предположил, что Джейми вполне мог оказаться там и при этом не иметь никаких связей с Мартином, хотя мне было трудно осмыслить это. Дальнейшее обсуждение этой темы с Джанин казалось мне бесполезным.

— Если он все еще будет в тех краях и у меня получится его найти, я поговорю с ним и выясню, что он знает.

— Вам забронирован билет на прямой рейс из Бостона в Сан-Диего. Оттуда попадете в Тихуану. — Джанин вытащила из горы документов конверт, достала из него какие-то бумаги и придвинула их ко мне. — Ваши авиабилеты, улетаете завтра днем.

— Конечно же, вы понимаете, что я путешествую только первым классом?

— Это эконом-класс, — без юмора ответила она. — И еще одно.

Я не был уверен, смогу ли я вынести очередную «новость».

— Слушаю.

Джанин, казалось, снова пыталась отвести взгляд в сторону.

— Во время изучения вашего прошлого сыщик обнаружил вашего отца. Очевидно, он довольно долго жил в Неваде. Знаю, что он бросил вас, когда вы были совсем юным, и с тех пор вы его не видели — и я не претендую на то, чтобы разбираться в тонкостях ваших чувств относительно этого. В любом случае, я подумала, что мы обязаны вам сообщить.

Меня охватила смесь смущения и гнева. Мне казалось, будто я сижу перед ней голым. Ну или почти голым.

— Я определенно не хочу вмешиваться в ваши личные дела, Фил. Честно. Но, даже не зная своего отца и потеряв мать в столь юном возрасте, я понимаю, насколько это может быть болезненно. — В ее голосе появился новый, глубоко искренний оттенок. — Не думаю, что миссис Дойл полностью осознает, насколько потенциально опасной может оказаться для вас эта работа. Уверена, что с вами все будет хорошо. Но, если что-то пойдет не так, знаю, что, несмотря на все, что случилось с моими родителями, я отдала б что угодно, чтобы побыть даже пять минут с любым из них. На самом деле, я наняла одну фирму, чтобы отыскать своего биологического отца. Я всегда хотела это сделать, но до недавнего времени не могла себе это позволить. Кто знает? Может, он еще жив и захочет увидеться со мной. А может, не захочет. Но мне кажется, я должна хотя бы попытаться. Может, вы чувствуете то же самое, а может, и нет. Мне просто показалось, что будет правильно сообщить вам, что… мне очень жаль, Фил, но он умер. Ушел из жизни два года назад.

Я слишком устал и был перегружен впечатлениями, чтобы винить ее. И к тому же я ей верил. Она чувствовала себя обязанной сообщить мне эту новость и пыталась делать то, что считала правильным. На ее месте я поступил бы точно так же.

— Все в порядке, — сказал я, удивленный тем, как эта информация потрясла меня. Годами я убеждал себя, что мне совершенно наплевать на этого сукина сына, но теперь, когда я знал, что он мертв, что-то в необратимости всего этого взволновало меня. Возможно, где-то в глубине души я всегда думал, что в какой-то момент, перед тем, как мы покинем эту планету, у нас получится снова увидеться и все исправить, пока не стало слишком поздно. Полагаю, я никогда особо не верил, что это произойдет на самом деле, но окончательно не хоронил такую возможность. Теперь книга закрыта, и это вызвало у меня боль. А разве могло быть иначе? Мой «старик» был засранцем, и все же это мой отец. Я задался вопросом, испытывал ли он в конце сожаление, думал ли вообще обо мне.

— Вы в порядке? — спросила Джанин, кладя свою руку на мою.

— Да, все нормально. Спасибо, что сказали мне. Вы поступили правильно. — Я опустил взгляд на ее руку, наслаждаясь теплотой прикосновения.

Убрав руку, она нервно прочистила горло.

— Да… ну, я приму необходимые меры, чтобы вы могли получить остальные деньги, прежде чем уедете.

— Я остановился в той дыре возле шоссе, — сказал я ей. — Может, вы присоединитесь ко мне за ужином?

— Не думаю, что это понравилось бы моему жениху.

— Тогда не говорите ему. — Когда она не рассмеялась, я предпринял новую попытку. — Вот что я вам скажу. Может, заедете сегодня вечером ко мне в мотель, и мы предпримем романтическую прогулку к тому старомодному торговому автомату, который стоит в конце парковки. Перекусим батончиками «Зэгнатс», чипсами «Доритос» и возьмем по паре прохладных бутылочек винтажного «Йу-Ху». Гулять так гулять, детка.

— О, думаю, сейчас вы и не только это можете себе позволить, не так ли?

— Кто знает? Может, я не вернусь из Мексики. Может, это будет моя последняя трапеза. Я бы хотел, чтоб это было что-то особенное. Поэтому «Йу-Ху».

Джанин слегка рассмеялась и посмотрела на меня, будто ожидала большего. Когда от меня не последовало ничего, кроме кривой улыбки, она спросила:

— Я буквально вижу, как крутятся у вас в голове колесики. О чем вы думаете?

— Вы не захотите знать.

Она сняла очки и сунула кончик дужки в уголок рта.

— А вы попробуйте.

— Я думаю о том, как бы вы выглядели без одежды.

— Вы правы, я не хочу это знать.

Тут я тоже рассмеялся, хотя мой смех звучал так же уместно, как если б я находился на кладбище, и мы оба понимали это.

— Вы знаете, где меня найти.

— Вы получите свои деньги, перед тем как уедете.

— Я не это имел в виду.

Какое-то время мы смотрели друг другу в глаза. Она моргнула первой.

Я покинул солнечную террасу, где, по иронии судьбы, не было ничего, кроме дождя, вернулся через раздражающе тихий дом… обратно в грозу… обратно во тьму своего разума… обратно к кровавым ранам шрамовника, к ухмыляющемуся лицу Мартина и злым духам, которых они оба вызвали, чтобы найти меня.

6

Купив бутерброд и пиво в маленькой забегаловке недалеко от мотеля, я вернулся к себе в номер. В голове у меня бушевали мысли о Мексике и творящемся вокруг меня безумии. Чтобы отвлечься от этого, я сосредоточился на Джанин Каммингс. На что будет похожа ее жизнь, если отмести прочь все формальности и подачу, которые она так усердно использует? Ее жених — на другом конце света, а она целыми днями ухаживает за умирающей старухой. Чувствует ли она себя счастливой? Весь этот ее образ сверхэффективной секретарши раздражал меня и казался слизанным с персонажа из какого-то старого фильма, который она, вероятно, видела. Конечно же, это было нечто искусственное, то, что эта бедная девочка, родившаяся у наркоманов и росшая в приемных семьях, очевидно, не только придумала, но и отточила до такой степени, что оно стало ее второй натурой. Но когда эта ширма рухнет, кем она окажется? Мои мысли вызывали воспоминания о ее лице и теле, но я не мог думать о ней без чувства вины. Может, потому, что знал, что она уже находится в отношениях с каким-то бедолагой, сражающимся на другом конце Ада. Меньше всего ему нужно, чтобы любовь всей его жизни связывалась с таким куском дерьма, как я, пока он служит своей стране. Господи, я, наверное, ей в отцы гожусь. Да и отношения Триш с парнем двадцати с небольшим лет казались мне отвратительными. Неужели я должен опускаться до такого же уровня?

После перекуса я решил, что мне, вероятно, не стоит об этом беспокоиться, поскольку шансы, что она испытывает ко мне романтические чувства, близки к нулю. Придя к этому обнадеживающему выводу, я ненадолго задумался о том, чтобы найти тихий бар и посвятить оставшиеся полдня тому, чтобы напиться. Но я чувствовал себя не особо расположенным к общению, поэтому поехал обратно в мотель, наполнил заново ведерко льдом и решил пить в одиночку под музыку Джорджа Торогуда.

Оказавшись в тихом уединении своего убогого номера, я понял, что совершил ошибку. Не было никаких спасительных отвлекающих факторов, и я остался один на один с вещами, постоянно преследовавшими меня.

Пока я сидел на шатком стуле, закинув ноги на дешевый стол из прессованного картона, минуты перетекали в часы, а день медленно переходил в вечер. С напитком в одной руке и сигаретой в другой, я сдался на милость времени. Оно накрывало меня подобно тому, как океанские волны накрывают усталого пловца, увлекают его под водную поверхность и медленно топят в пучине. Сколько дней я сгорал вот так, чах, не хныча и даже не сопротивляясь?

Вид из окна номера был не особо привлекательным: почти пустая парковка с уродливым отрезком промокшего от дождя шоссе, проходившего прямо за ней. Даже ближе к вечеру погода не собиралась налаживаться. Наоборот, дождь усиливался, будто шрамовник контролировал его, направлял его на меня откуда-то сверху, словно древний бог, исторгающий свой гнев на смертного человека. Я представлял его парящим в облаках и мечущим молнии на землю. И мне внезапно пришло в голову, что я десятилетиями не позволял себе вспоминать его лицо настолько подробно. Я сделал очередной глоток виски, чтобы пригасить этот необычно яркий образ хотя бы ненадолго. Спиртное потекло вниз по горлу, и, пока я чувствовал, как оно курсирует по телу, проникая все глубже, лицо, стоящее у меня перед глазами, начало отступать в тень.

Но он все еще был там. Как и всегда.

Наблюдая за дождем, я думал о магазинах, торговых центрах и супермаркете, построенных на поле, где он умер, где мы его убили. Никакие бетон со стеклом, никакие красивые вывески с магазинными тележками, никакие кондоминиумы в мире никогда не смогут стереть прошлое. Кровь осквернила ту землю, только никто не знал об этом, кроме нашего расколотого маленького круга, нашей черной троицы. Подобно древним индейским захоронениям, о которых помнят лишь старейшины племени и которые давно превращены во что-то другое, застроены, бездумно затоптаны теми, кто не осознает, что находится у них под ногами, то старое поле и река продолжали манить меня, взывать ко мне сквозь ливень, всегда помня о том, что мы им дали. Священные кости и древние предметы, которые мы пожертвовали им, оставили им, в надежде, что они съедят, поглотят и скроют наши грехи, разговаривали со мной, как и всегда. Я знал тайны и духов, обитающих в этом месте, в этом городе. Всех тех нечестивых, невидимых существ, прячущихся в тени и продолжающих страдать. Я знал, поскольку был одним из них, и ничто никогда не могло изменить это. Ни весь тот виски, который я мог бы выпить. Ни все те фантазии о хорошенькой молодой женщине, которые я мог бы вызвать в своем воображении. Ни даже безумная миссия милосердия по спасению Мартина от самого себя и от зла, поработившего нас обоих.

Я был скован цепями провидения. Все мы были скованы.

* * *

Когда начало темнеть, я решил позвонить Джиллиан, пока еще не напился. Чтобы не оплачивать потом междугородние звонки, я не стал звонить с телефона мотеля, а воспользовался своим сотовым. Триш ответила после второго гудка.

— Привет, это я. Как дела у Джиллиан?

— Ушибы еще побаливают, но в целом все хорошо. Слушай, я тут собираюсь готовить ужин, можно я потом перезвоню?

— Я не дома, просто дай мне ее на пару слов.

Тяжелый вздох.

— Она под домашним арестом, забыл? Лишена всех привилегий, в том числе телефона.

— Триш, не будь тупицей. Я — ее отец, позови ее к телефону.

— Не спорь со мной, я…

— Это очень важно, поняла? Мне нужно с ней поговорить. — Я попытался привести голову в порядок, чтобы придумать правдоподобную историю. — Я уезжаю из города на какое-то время. Завтра направляюсь в Мексику. Не знаю, когда вернусь, и я…

— Извини, ты сказал «в Мексику»? — Фальшивый смех. — Невероятно. Твои суммы на содержание и алименты постоянно задерживаются, ты вечно ноешь, что у тебя нет денег, но можешь себе позволить отпуск в Мексике?

Я закусил губу.

— Это не отпуск. Сегодня у меня хорошие новости. Я хотел удивить тебя. Заключена новая сделка. Я только что подписал контракт на пять книг с крупным издательством.

Молчание, а затем:

— Что, в Мексике?

— Нет, в Нью-Йорке, но они хотят, чтобы сюжет первого романа разворачивался в Мексике, хотя бы частично, поскольку расширяются и начинают там дистрибуцию своей детективной линейки. Так или иначе, издатель отправляет меня на какое-то время в Тихуану, чтобы я мог прочувствовать это место и провести кое-какие исследования. Это крупная сделка, и самая большая выплата, которую я когда-либо получал.

Я затаил дыхание, в надежде, что Триш купится на эту чушь.

— О, Фил, это же замечательно. Поздравляю, правда. Я не шучу.

— Спасибо. — Я представил, как она стоит там, с телефонной трубкой у уха, на кухне дома, в котором мы когда-то жили все вместе, и верит в мою ложь. Как же мне иногда хотелось снова жить там, с ними, но я был бы единственным, кто б выиграл от такого расклада. Им было лучше без меня, и все это понимали. — А теперь можешь выпустить пленницу из ее камеры, чтобы я смог поделиться с ней хорошими новостями.

— Подожди, я позову ее. Береги себя в поездке, хорошо?

— Хорошо, позвоню, когда вернусь.

Через минуту в трубке раздался голос Джиллиан:

— Привет, пап.

Самый приятный звук в мире.

— Привет, слушай, у меня сегодня хороший день. Возможно, мама введет тебя в курс дела, после того как мы повесим трубки, но я хочу, чтобы ты проверяла почту, хорошо? Пусть это будет между нами, но утром я собираюсь отправить тебе кое-какие деньги. Тысячу долларов.

— Да ладно!

— Да. Хочу, чтобы ты пообещала мне две вещи. Во-первых, ты возьмешь половину и спустишь на какие-нибудь глупости. Прошвырнешься по магазинам, сходишь в кино, угостишь друзей в кафе или сводишь их в тот аквапарк, который ты так любишь, и…

— Он закрыт до июня. Сейчас еще май.

— Неважно, ты понимаешь, о чем я. Потом возьми остальное и спрячь в свой ящик для носков, чтобы у тебя были резервные средства, на всякий случай. Половину потрать, половину сохрани. Круто?

— Офигеть.

— Отлично.

— Ага, клево.

— Ну и ладушки.

— Пап, уже никто не говорит «ладушки».

— Извини.

— А где ты взял…

— Не беспокойся насчет этого, подписал сегодня хороший контракт.

— Но это же целая куча денег. Ты уверен, что можешь…

— Это только между нами. Наш секрет, ладно?

— Ладно, — ответила Джиллиан, но в голосе у нее все еще слышались нотки недоверия.

— Как Альберт с тобой обращается?

— Очень хорошо. — Она понизила голос. — Ты что-то ему сказал?

— Ты так считаешь?

— Ну да.

— Офигеть! — воскликнул я и услышал ее смех в стиле «Божечки, какой же мой папа балбесина!», который мне так нравился. — Милая, вообще я звоню, чтобы сказать тебе, что меня не будет в городе какое-то время. Я уеду на пару дней. Будь умницей, постарайся не сводить маму с ума. Увидимся, когда я вернусь, хорошо? Сходим куда-нибудь.

— Куда ты уезжаешь?

— Мне нужно в Мексику по делам.

— Правда?

— Да, кое-какие исследования. Привезу тебе подарок. Хочешь огромное сомбреро?

Я услышал в трубке ее дыхание.

— Просто будь осторожен. И папа, постарайся много не пить, хорошо?

Я почувствовал, будто кто-то только что всадил мне по рукоять нож в живот. Я не был уверен, выдал меня заплетающийся язык или она решила, что тема настолько безумная, что мне придется напиться. В любом случае мне было больно осознавать, что мой ребенок обеспокоен тем, что ее отец не способен себя контролировать. Из-за смущения, гнева и отчаяния глаза у меня наполнились слезами.

— Я буду в порядке, милая, — сумел произнести я. — Обещаю, хорошо? У меня наступает белая полоса. Мама тебе все расскажет, но я… я должен уже идти.

Внезапный стук в дверь одновременно напугал и спас меня.

— Я люблю тебя, папа.

— Я тоже тебя люблю, детка. — Я крепко сжал телефон, словно не желая отпускать ее. — Больше, чем ты можешь себе представить.

Когда она повесила трубку, мне пришла в голову мысль, что это мог быть последний раз, когда я разговаривал со своей дочерью. Последний раз, когда я слышал ее голос. Меня переполняли эмоции. Я готов был уже разрыдаться как маленький ребенок, но очередной настойчивый стук вновь сотряс дверь номера.

— Да, иду, подождите! — Я закрыл телефон, вытер глаза и постарался взять себя в руки.

Дверь открылась, и я увидел Джанин Каммингс, стоящую под дождем с коробкой пиццы и коричневым бумажным пакетом в одной руке и холщовой сумкой — в другой.

— «Пицца Цыпа»!

— Вот это да, дамочка! Я не заказывал пиццу, и все же входите. — Я продемонстрировал ей свою лучшую озорную улыбку. — И тут звучит музыка из порно!

Джанин закатила глаза и протиснулась мимо меня.

— Ты такой придурок.

Я захлопнул дверь и закрыл ее на цепочку. Джанин убрала волосы в хвост и переоделась в обтягивающие джинсы, коричневые кожаные сапоги по колено, толстовку и легкую куртку. Даже в этом повседневном образе она выглядела очень ухоженной и сексуальной, только гораздо более расслабленной. Ее покрытые капельками дождя очки начали запотевать, поэтому она положила еду и сумку на стол. Сняв очки, протерла их салфеткой, материализовавшейся из кармана ее куртки, а затем снова надела.

— Всё по порядку, — произнесла она, открывая сумку и протягивая ее мне. Даже стоя в другом конце комнаты, я увидел внутри пачки банкнот. — Можешь пересчитать, если хочешь.

— Мне кажется, там сорок штук, — сказал я, пожав плечами. — Я тебе доверяю.

— Кажется, ты говорил, что не очень доверчивый.

— Так и есть. — Я задержался в паре футов от нее. — Но ты покорила меня своим разрушительным очарованием.

— О, как это волнительно!

Ее сарказм всегда бил в цель, нужно отдать ей должное. Было нелегко поладить с таким старым самоуверенным наглецом, как я, но ей это с легкостью удалось.

— Вся эта ситуация становится все более сюрреалистичной. Красивая женщина, появляющаяся из дождя, после наступления темноты, с сумкой, полной денег. Самоубийственная миссия в Мексику… черт… похоже на сюжет одного из моих романов, только лучше.

Джанин положила сумку обратно на стол.

— «Дьявольский выкуп» мне понравился, — сказала она, ссылаясь на мою последнюю книгу.

— Ты правда его читала, да?

— Довольно интересно, — ответила она, доставая из бумажного пакета два салата в пластиковых контейнерах, — главный герой очень напоминает тебя.

— Но он же был тот еще засранец.

— Хм-м-м. — Она по-мультяшному надула губы и подняла вверх контейнеры с салатами. — Ты голоден?

Вдали раздался гром. Комнате не хватало освещенности, поэтому я включил еще лампу над столом. На свету все казалось серьезным и неотвратимым.

— Ты же понимаешь, насколько бессмысленна вся эта затея? Даже не нужен психиатр, чтобы сказать по той двухминутной видеозаписи, что Мартин окончательно свихнулся. Он сломался… его больше нет… и мы оба знаем это. И в глубине души миссис Дойл тоже знает, хотя и не хочет это принимать. У меня ни за что не получится воззвать к его разуму, не говоря уже о том, чтобы убедить его вернуться домой. Это — пустые мечты и ничего больше. Максимум, что мы можем выяснить, это насколько низко он пал, понять степень его безумия и, возможно, уровень опасности, которую представляет этот культ. Хотя вряд ли оно того стоит.

— Есть сомнения?

— Уже несколько часов как есть. Просто говорю как на духу.

— Иногда в этой жизни, — сказала Джанин, накрывая на стол, — мы должны совершать определенные действия, просто чтобы убедиться, что мы способны на это. В других случаях мы совершаем их, не понимая причин, пока все не будет сказано и сделано.

— Довольно философское замечание для личного ассистента.

— Ты намеренно пытаешься быть засранцем? — Она расставила бумажные тарелки и разложила салат. — Или это еще один «божий дар»?

— Я природно одарен в этой области.

Порывшись в своей сумочке, Джанин положила на стол небольшой буклет.

— Подумала, что может пригодиться, это брошюра о городе Тихуана. Там есть неплохие советы о пересечении границы, а также о перемещении по городу — чего следует остерегаться, а чего нет. Много полезной информации.

— Спасибо.

Она открыла коробку с пиццей, явив огромную лепешку с кучей начинки.

— Не знаю, что ты любишь, поэтому взяла ассорти. — Она сдвинула две бутылки «Джека Дэниелса» в другой конец стола, притворно не заметив, что одну я уже приговорил, а другая была опустошена наполовину. — А это, — сказала она, указывая жестом на свою тарелку, — называется салат. Он состоит из продуктов, известных как овощи. Тебе они будут полезны. Теперь присаживайся. И ешь. Приятного аппетита.

Я сделал, что было велено.

За полчаса мы уничтожили салаты и бо́льшую часть пиццы. Говорили о всякой ерунде, но старались не затрагивать главную тему.

— Спасибо, — сказал я, вытирая рот носовым платком, — было очень вкусно.

— Я живу во служение.

— Кстати, кто заботится о миссис Дойл, пока тебя нет?

— У нее есть ночная сиделка, которая приходит по вечерам.

— Разве ты живешь не у нее в доме?

— Нет, у меня своя квартира на Коттидж-стрит. — Она отодвинула стул от стола, чтобы расположиться поудобнее, и скрестила ноги. — Я все еще снимаю жилье, но инвестирую и откладываю деньги, чтобы, когда мой жених вернется, мы могли пожениться и купить себе дом.

— Когда-то у меня был свой дом. Теперь в нем живет моя бывшая со своим бойфрендом и нашей дочерью. Хотя уверен, ты уже знаешь это, учитывая то, что тебе известно обо мне все, кроме разве что размера обуви.

Джанин наклонилась и посмотрела на мои ноги.

— Сорок второй?

— Ладно, не пугай меня. — Помня ее реакцию на мое курение, я встал, приоткрыл дверь и закурил сигарету.

Выражение лица Джанин изменилось.

— Забыла упомянуть еще кое-что, — произнесла она более серьезным тоном. Я уже знал, что способность без особых усилий переключаться от вальяжности к собранности принадлежит к числу ее талантов. Она умела меняться в мгновение ока.

— Руди Боско назвал Конни Джозеф цену в пять тысяч долларов. — Она достала из своей сумочки телефон и положила на стол. — Он предоплаченный и будет работать в Мексике. Вместо того чтобы носить с собой дополнительные наличные — что может быть опасно, — как только договоришься с Боско, позвони мне, и я переведу тебе деньги. Я открыла счет с помощью сервиса, позволяющего осуществлять международные переводы в банк Тихуаны.

Я кивнул и выдохнул дым за дверь. Джанин изо всех сил пыталась вести себя невозмутимо, но я чувствовал, что миллион мелких деталей не дает ей покоя.

— Раз уж ты заговорила об этом, мне нужно чуть больше информации о Джейми. Хочу поговорить с ним, прежде чем поеду к Мартину. Где мне его искать?

— В отличие от мистера Боско, чье имя ты можешь назвать почти везде, и кто-то либо знает его, либо слышал о нем, Джейми больше похож на призрака. Население Тихуаны с годами резко выросло. Думаю, теперь оно составляет примерно два миллиона. — Джанин снова начала аккуратно подбирать слова. — Это определенно туристическая зона, но здесь есть не только ослиные шоу и прочее безумие, которое часто показывают в фильмах. Конечно, там живет огромное количество бедных и обездоленных иммигрантов. Когда увидишь, в каких трущобах обитает большинство из них, трудно будет забыть о таком уровне нищеты. Но есть также состоятельный средний класс и немало богатых людей. Как и многие другие города, Тихуана многогранна: богатые и бедные, иммигранты и местные, туристические зоны и неблагополучные районы, которые мало кто видел. В одном из таких и был найден Джейми. Я встретилась с ним в каком-то очень страшном баре, фасад которого выходил на «массажный салон» — в Тихуане это кодовое название борделя. Кажется, он в том баре постоянный посетитель, поэтому я бы начала с него. Вряд ли о нем что-то есть в этом путеводителе, но я записала его адрес и название на внутренней стороне обложки.

— Хорошо. Спасибо.

Она быстро кивнула. Ей явно было неловко.

— Не благодари меня, Фил. Мне не нравится заниматься подобными делами, и я надеюсь, что это в последний раз. В предыдущих двух случаях результаты были не очень хорошими. Будь осторожен там.

Какое-то время я курил не говоря ни слова. Мне вспомнились ее слова насчет удручающего состояния Джейми. Если я более собран, чем он, это уже о чем-то говорит. Дождь лил за дверью непрерывным потоком.

Джанин вскочила на ноги.

— Ну, мне пора идти. Дома у меня кое-какие дела.

Затянувшись еще раз, я выбросил окурок под дождь.

— Например?

Она слегка сникла.

— Это так очевидно?

— Для кого-то вроде меня, да.

— Больше всего меня беспокоит то, что я начинаю к этому привыкать. А еще у меня был бурный роман с моей массажной лейкой для душа.

Вместо того чтобы рассмеяться, я положил ладонь на дверь и, надавив, закрыл ее.

— Постоянное одиночество уже не беспокоит меня так сильно, как раньше. Ты научишься справляться с ним так или иначе. Но я терпеть не могу есть один. — Я указал жестом на еду. — Спасибо за то, что принесла ужин.

Джанин пожала плечами.

— Сидеть на диване, смотреть в повторе «Закон и порядок», есть китайскую стряпню из бумажной коробки со временем надоедает, понимаешь?

— Да, понимаю.

Она схватила свою сумочку, стянула куртку со спинки стула, где ее оставила, но надевать не стала. Подойдя ко мне, протянула руку.

— Удачи, Фил.

Я взял ее руку в свою, но не стал отпускать. Никто из нас не шевелился, лишь моргали те красивые глаза за очками и медленно вздымалась и опускалась ее грудь.

Я отпустил ее руку. Джанин просто стояла и смотрела на меня.

Внезапно мои руки нашли ее поясницу, и я притянул ее к себе. Пока мы целовались, она уронила куртку и сумочку на пол и упала в мои объятия. Ее руки обхватили сперва мои плечи, потом шею, ее мягкие груди были плотно прижаты к моей груди. Мы вместе повалились на кровать.

Оседлав меня, Джанин стянула с себя толстовку. Ее груди, круглые и полные, едва помещающиеся в черном бюстгальтере «пуш-ап», рвались наружу. Она принялась скакать на мне, раскачиваясь взад-вперед. То опуская голову, то запрокидывая ее, размахивая хвостом из волос и обрушиваясь на меня всем весом. Душила меня то животом, то грудями. Я чувствовал у себя на шее ее горячее дыхание, а в своем ухе ее влажный и теплый язык. Обхватив руками ее ягодицы, я сдерживал ее, пока ее промежность терлась об мою.

Джанин выгнула спину и села на меня. Отбрасывая в сторону очки и расстегивая спереди бюстгальтер, она позволила чашечкам упасть, затем провела по ним руками, затем по шее и по щекам. Тихий стон вырвался у нее изо рта, когда я сел прямо и принялся посасывать ей груди. Ее соски были толстыми, твердыми и сладкими.

Она обхватила мою голову руками и крепко прижала к себе. Дыхание у нее было учащенным и прерывистым, а тело содрогалось.

Уголком глаза я видел нас в зеркале на дальней стене, неуклюже освобождающихся от одежды и похожих скорее не на любовников, а на две несовместимые напуганные души, нашедшие временное убежище от грозы. Мы сбежали от дождя, но не укрылись от бурь, бушевавших в нас обоих.

Ночь продолжала опускаться, дождь продолжал лить, и в том же самом одиноком городке, где я когда-то потерял все, я ненадолго вернул это назад.

7

Дневной свет сочился сквозь узкую щель между занавесками. Я не мог вспомнить момент самого пробуждения, но в какой-то момент осознал, что лежу на животе, и слюна, собравшаяся в уголке открытого рта, стекает на подушку. Покашливая, я приподнял голову и вытер губы тыльной стороной руки. На этот раз я с благодарностью встретил это ощущение полной разбитости. С довольным стоном перевернулся на спину и попытался коснуться Джанин. Но рука нащупала лишь мятую простыню.

Я сел, протер сонные глаза и огляделся. Дождь закончился. Коробка из-под пиццы, пластиковые контейнеры из-под салата, документы и брошюра по-прежнему лежали на столе.

Джанин исчезла.

Я представил себе, как она тихонько одевается в сумерках раннего утра. Наверняка она испытывала смущение и уже пожалела о случившемся. А может, она, так же как и я, просто терпеть не могла те неловкие утренние моменты и еще более неловкие прощания. Я все еще ощущал на себе ее запах, а на языке ее вкус, слышал ее страстный шепот и стоны, видел и чувствовал ее рядом со мной, ее обнаженное, теплое, блестящее от пота тело. Какое-то время я лежал и вспоминал ощущения, которые испытывал будучи у нее между ног, во рту, между грудей. Вспоминал, как мы бурно, почти неистово занимались любовью, лаская друг друга руками, губами и языками. Вспоминал, как ее большие карие глаза смотрели на меня с испепеляющим голодом, страстью и далекой, но неумолимой тоской. Вспоминал в этих чудесных влажных глазах себя. Вспоминал, как изливал в нее все свое одиночество и похоть. Как менял их на ее собственные. Как она изгоняла демонов из моей плоти, настойчиво обвиваясь вокруг меня. Вспоминал, как крепко держал ее. Будто без нее я бы умер, что, возможно, и произошло.

Потом мы лежали в приглушенном свете, прижавшись друг к другу, измотанные, мокрые от пота, и слушали, как ливень сменяется тихой, успокаивающей моросью. Я не говорил и не думал ни о чем, кроме как о том особенном моменте, том единственном мгновении, когда все было мирно, спокойно и в гармонии со Вселенной. Я гладил ее лицо и волосы, ощущая на себе ее медленное и ровное дыхание, а ее нежная рука покоилась у меня на груди, возле шеи.

Я был в разводе уже десять лет, и, хотя с тех пор я спал с несколькими женщинами, воспоминания о Триш всякий раз вторгались в мои мысли. Может, потому, что я все еще любил ее — или убеждал себя, что любил. А может, потому, что с другими женщинами я не испытывал ничего того, что испытывал с ней. Но на этот раз все было иначе. Мысли о Триш пришли мне в голову, лишь когда я проснулся на следующее утро, снова наедине со своими призраками и их непрестанными требованиями.

У меня не было секса уже несколько месяцев, и даже после горячего душа усталые мышцы давали о себе знать. Борясь со множеством противоречивых эмоций, я переоделся в чистую одежду, выписался из мотеля и поехал в офис «Вестерн Юнион», откуда перевел пятнадцать тысяч на свой текущий счет, двадцать — Триш в качестве неожиданного аванса на учебу дочери в колледже, а затем, как и обещал, почтой отправил Джиллиан тысячу наличными. Оставшиеся четыре тысячи я решил взять с собой в Мексику. Мне сказали, что расходы мне возместятся, но пока мне потребуются наличные, и, вполне возможно, что в большом количестве.

Через час Нью-Бетани пропал из зеркала заднего вида, вернулся в прошлое, где, как я надеялся, он и останется. Затем я оказался в бостонской кофейне, рядом с Фанейл-холл и неподалеку от Говермент Сентер. У меня оставалось еще три часа до полета в Сан-Диего, и вместо того, чтобы убивать время блуждая по аэропорту Логан, я нашел место, где мог просмотреть документы и заметки, которые предоставила мне Джанин.

Мне было интересно, чем она занята в данный момент.

Выбросив из головы воспоминания о ней, я сосредоточился на работе. Что сделал бы один из героев моих книг? Как я смог бы заставить его заняться чем-то подобным? Я не был сыщиком — даже редко встречающиеся в моих сочинениях копы и частные детективы выступали лишь в качестве второстепенных персонажей. В моих детективных романах основное внимание уделялось преступникам и их преступлениям, а не полиции, которой поручено их ловить. Думая о частных детективах, я листал документы, пока не наткнулся на ранний отчет Конни Джозеф. Ее визитка была прикреплена скрепкой в правом верхнем углу титульной страницы.

Через пару недель после отказа от дела она пережила нервный срыв.

Там были указаны адрес и телефон офиса, а также ее сотовый. Я решил уточнить адрес у официантки, и та сказала, что это маленький переулок, зажатый между Чайна-тауном и театральным кварталом. Поскольку на такси туда можно было доехать за пару минут, я без особого умысла набрал на сотовом номер офисного телефона. Автоответчик сообщил мне, что данный телефон временно отключен. Указанный же сотовый сразу перешел в режим голосовой почты, и электронный голос попросил оставить сообщение после звукового сигнала. Я повесил трубку.

После той поездки Конни Джозеф стала совсем другим человеком.

Что же, черт возьми, она там увидела? Она даже не добралась до того места, где якобы находился Мартин, так что же вынудило ее вернуться такой сломленной и напуганной?

Решив выяснить это, я заплатил за кофе, собрал вещи и направился на улицу ловить такси.

* * *

Узкая улочка была зажата с обеих сторон старыми многоквартирными домами. Хотя некоторые здания были довольно ухоженными, большинство из них находились в плачевном состоянии и переживали не лучшие времена. По сравнению с более оживленной соседней улицей, на которой размещались дешевые закусочные, непривлекательные торговые точки и старые гаражи, эта была относительно тихой. За исключением участка, обнесенного рабицей, на котором располагалась какая-то ветхая контора и стояло несколько разбитых машин, это был жилой район. На визитке Конни Джозеф было указано, что ее офис находится здесь, но, скорее всего, как и многие частные детективы, она работала из дома.

Попросив таксиста подождать, я вышел на грязный тротуар и поднял глаза на обшарпанное двухэтажное здание, стоящее передо мной. Узкие ступеньки вели в небольшой вестибюль прямо за входной дверью. Пахло старым чердаком. Две кнопки на панели домофона указывали, что здесь всего две большие квартиры: одна — наверху, другая — внизу. На стене, рядом с прорезями для почты, была прикреплена еще одна панель, на которой под лист поцарапанного пластика помещались белые карточки с именами арендаторов. На первой карточке было написано: «Фицгиббонс», но место под вторую пустовало. Присмотревшись, я понял, что еще недавно оно было занято, но карточку явно вырвали оттуда, поскольку там сохранились следы клея и маленькие кусочки бумаги. Джанин говорила, что никто не знает, занимается ли Конни Джозеф прежней деятельностью, но я все равно решил попробовать позвонить.

К моему удивлению, из потрескавшегося динамика над звонками раздался глухой женский голос:

— Да?

— Я ищу Конни Джозеф.

— Кто вы?

— Мисс Джозеф?

— Кто вы?

Я снова нажал кнопку звонка.

— Моя фамилия Моретти. Бернадетт Дойл наняла меня найти ее сына Мартина в Мексике. Раньше вы работали над этим делом, и я надеялся поговорить с вами об этом. Мне нужно всего пару минут.

В ответ из динамика послышался треск помех, и на мгновение мне показалось, что я услышал конец фразы, произнесенной испуганным голосом. Но когда я уже собирался вернуться к такси, голос произнес:

— Поднимайтесь по лестнице.

Миновав шаткие и скрипучие ступени, я остановился на площадке второго этажа. Слева от меня крошечный отрезок коридора вел к грязному окну, смотрящему на кирпичную боковую стену соседнего здания и узкий проход, а прямо впереди располагалась дверь. Я не понял, что она приоткрыта, пока не попытался постучать. Я все равно легонько ударил по ней костяшками пальцев и, когда ответа не последовало, толкнул ее и просунул голову внутрь.

— Мисс Джозеф? — Мой голос эхом вернулся ко мне. Перешагнув порог и войдя в квартиру, я понял почему. В помещении было пусто. Ни мебели, ни штор, ни занавесок, ни картин на стенах, ни ковров, лишь голый пол, стены и окна.

Я прошел дальше. Передняя комната была просторной, с двумя окнами, выходящими на улицу. Я двинулся по старым половицам, вытягивая шею в попытке заглянуть на кухню и в боковую комнату.

— Мисс Джозеф? — повторил я, на этот раз громче. — Где вы?

Кухня тоже была пуста, за исключением парочки кухонных приборов. На полу, в центре помещения, под потолочным вентилятором сидела женщина лет пятидесяти, с копной коротких, но густых, сильно обесцвеченных волос. Хотя было нехолодно, она закуталась в потрепанное одеяло.

— Конни Джозеф?

Она кивнула, глядя на меня так, будто едва могла меня рассмотреть. Глаза у нее были налиты кровью, но в первую очередь меня поразили темные круги под ними. Никогда не видел ни у кого таких черных мешков. Казалось, будто она нарисовала их гримом. Кожа, напротив, была мертвенно-бледной. Никакого макияжа и украшений. Она выглядела измученной, будто не спала несколько дней. Хотя при лучших обстоятельствах она могла бы быть довольно привлекательной. Жесткие от природы черты лица, казалось, скорее лишь подчеркивали ее женственность. Губы у нее были потрескавшимися и бескровными, а ее одежда — безрукавка с капюшоном и джинсы — выглядела так, будто давно носилась и отчаянно нуждалась в стирке. Босые подошвы были черными, и на щиколотке правой ноги я заметил татуировку в виде божьей коровки. Несмотря на нынешнее состояние, Конни Джозеф, похоже, находилась в хорошей физической форме для женщины ее возраста. Телосложение у нее было скорее атлетическим. И хотя я ожидал, что женщина ее профессии будет выглядеть более угрожающе в физическом плане, похоже, в лучшие дни, при необходимости, она вполне справлялась со своими обязанностями.

— Вы в порядке? — спросил я.

Губы у нее изогнулись в злобной ухмылке, но больше она никак не отреагировала на мой вопрос.

На полу рядом с ней я заметил полбутылки водки, полуавтоматический пистолет и открытую коробку с патронами, часть которых просыпалась на пошарпанную плитку. Вид пистолета, находящегося в распоряжении человека, настолько эмоционально подавленного, заставил меня занервничать. Поэтому я остался стоять на месте, осматривая кухню.

Единственными признаками, что здесь кто-то жил, были переполненная мусорная корзина в дальнем углу и секция кухонной стойки, где рядом со стопкой неоткрытых писем лежали несколько бутылочек с рецептурными лекарствами.

Конни наблюдала за мной, придерживая одной рукой обмотанное вокруг нее одеяло, а другой — нервно теребя серебряный крестик, висящий на шее.

— Вы все еще живете здесь?

— Все распродала, — сказала она. Голос у нее был низковатым и не очень ей подходил. А звучал он еще более глухо и хрипло, чем через динамик домофона. — Теперь все это бесполезно.

— Переезжаете?

— Мне некуда идти. Некуда бежать.

Я сделал неуверенный шаг в сторону кухонной стойки. Среди лекарств я заметил те, которые помогают справляться с тревогой и депрессией. На одной этикетке было написано «Зипрекса».

— Это должно подавлять симптомы бредового расстройства, которое у меня диагностировал врач, — сказала она и потянулась за водкой. — В основном его применяют при шизофрении и психозах. У меня нет ни того, ни другого, но мне все равно его прописали. И я принимаю его. Черт, я глотаю все, что мне дают. Хуже, чем есть, мне уже не будет.

— Наверное, вам нельзя пить, раз вы принимаете все это, — сказал я. Хотя мне ли давать кому-то советы относительно алкоголя?

Не обращая на меня внимания, она сделала несколько глотков, затем, устало вздохнув, вернула бутылку на прежнее место.

— Я ждала вас или кого-то вроде вас. — Она изучающе смотрела на меня своими болезненными, остекленевшими глазами. — Вы профи?

Мне потребовалось какое-то время, чтобы понять, что она имеет в виду.

— Я — писатель, а не сыщик. Старый друг Мартина, и занимаюсь этим по просьбе его матери.

— По просьбе матери? Эту старую суку нужно прикончить только за то, что она произвела его на свет. Она сказала, что умирает, когда нанимала меня. Все еще цепляется за жизнь, да?

С напускным безразличием я прислонился к стойке, при этом не сводя глаз с пистолета.

— Я так понимаю, вы отправились на юг от границы, искать Мартина.

— Как давно? — спросила она, продолжая теребить одной рукой крестик.

— Прошу прощения?

— Вы сказали, что вы его старый друг. — Голос у нее теперь дрожал. — Как давно вы дружите?

— Мы дружили, когда были детьми. Я не видел его уже много лет.

— Когда-то я служила в армии.

Я начал опасаться, что она уже в таком состоянии, что ничем мне не поможет.

— Понятно.

— А еще была копом какое-то время. Потом занялась вот этим. Специализировалась на пропавших без вести. В основном это дети, сбежавшие из дома или похищенные, мужья, уклоняющиеся от алиментов и скрывающиеся, или домохозяйки, не вернувшиеся из магазина. Но теперь я уже всё. Должна уходить на пенсию по инвалидности. Недееспособная, как говорят врачи. Весь этот мир недееспособен. Проклят. Именно поэтому Мартин там… здесь… среди нас. — Она посмотрела в окно, будто отвлекшись на что-то. — Я искала людей по всей стране, по всему свету. Некоторые не хотели, чтобы их находили, а другим это было просто жизненно необходимо. Вы не представляете, что мне довелось повидать. Но все это — ничто по сравнению с тем, с чем я столкнулась в Мексике.

— С чем вы столкнулись?

— Спросите его мать или ту дерзкую, высокомерную сучку с большими сиськами и в очках. Я сказала им обеим, что не смогу вернуть его, не смогу заставить его вернуться. Думала, что это просто какой-то чокнутый, косящий под Мэнсона или типа того, уехавший в пустыню с кучкой обдолбанных идиотов. Думала, что он просто брехун.

— Но оказалось, что это не так?

— Да, — тихо ответила она. — Да.

— Что же случилось, Конни?

Она с подозрением стала коситься на стены.

— Вы же знаете, он следит за нами. Прямо сейчас он наблюдает, прислушивается к каждому нашему слову.

Страх схватил меня за горло.

— Что случилось в Мексике?

Чувствуешь его на своем горле, у себя в костях?

— Я так и не увидела его, — ответила она. — Но он был рядом. Я чувствовала его. — Во мне… в моей голове… в моей крови. Сейчас я тоже его чувствую.

Мне снятся мертвецы.

— Когда вы были в Тихуане, вы разговаривали с человеком по имени Джейми Уилер? — спросил я.

Конни позволила одеялу спасть с плеч и провела трясущейся рукой от лица к макушке.

— Мне никогда не нравились священники-извращенцы.

Я опустился на корточки, держась на безопасном расстоянии.

— Вы нанимали человека по имени Руди Боско, чтобы он отвез вас к Мартину, переправил вас через El Corredor de Demonios — Коридор Демонов, помните? Вы собирались поехать, а потом что-то случилось, и вы вернулись домой.

Она сделала еще один глоток водки, затем подняла крестик вверх, чтобы свет из окна попадал на него.

— Вы верующий?

— Раньше был.

— Утратили веру?

— Вроде того.

— Лучше верните ее, пока не поздно. — Глаза у нее снова стали холодными и безжизненными. — Вы даже не знаете, зачем едете туда, верно?

— Почему бы вам не рассказать мне?

— Мой предшественник — Томпсон — тоже не знал. И я не знала. А теперь вы не знаете. — Конни посмотрела на пистолет. — Но он знает. Ему нужны не мы, а вы. Он ждет вас.

— Мартин знает, что я скоро приеду?

— Вы даже не знаете, что он такое! — Она внезапно перешла на крик и ударила кулаками по полу. — Вы меня не слышите? Он следит! Конечно же, он знает. Он знал, что я была там! Знал!

Я не хотел, чтобы она схватилась за пистолет, поэтому медленно встал и сделал шаг назад.

— Все в порядке, расслабьтесь.

Она быстро успокоилась, хотя щеки у нее были мокрыми от слез.

— Они все там умрут. Так он сказал. И продолжает это говорить. Знаю, вы не слышите его, но я слышу. Я… я могу. Он… он нашептывает мне эти ужасные вещи, и я не могу остановить его. Что бы я ни делала, он не останавливается.

Я даже не был знаком с этой женщиной, но видеть кого-то в таком состоянии было невыносимо.

— Конни, вам нужно связаться с вашим врачом. — Мне захотелось открыть окно. Воздух был затхлым и застоявшимся, и мне казалось, что стены давят на меня. Но я задержался в дверях. — Вы не можете вот так оставаться здесь, понимаете? Может, мне кого-то вам вызвать?

— Он посылал их ко мне по ночам. — Голос у нее стал отрешенным. Она уставилась на пол, будто увидела что-то, что я мог лишь представить себе. — Это первозданная тьма. Первозданная ночь. Он это знает. Он знает страхи, записанные в нашем генетическом коде, умеет использовать их против нас. По ночам, он… он посылает их ко мне по ночам.

В голове у меня вспыхнула молния. Воспоминания и кошмары, дождь и кровь полились по рубцовой ткани, туго натянутой на мышцы и кости. Все это мигало как стробоскоп. А из-за пределов времени и материи неслись нечеловеческие вопли. То, что представлялось возможным, и то, что, как мне казалось, могло существовать лишь в дурных снах или в искалеченных, больных душах таких людей, как Конни Джозеф. И вместе со всем этим пришел чудовищный страх, угрожающий уничтожить любые остатки здравомыслия, которые, как я думал, у меня еще сохранились. Тот же самый страх, который я испытывал все эти годы в своей спальне, перед тем как спрятаться под одеяло. Тогда я был уверен, что это Бог наказывает меня, проклинает меня за мои прегрешения.

Конни оторвала взгляд от пола и посмотрела мне прямо в глаза. Она знала про страх, сидящий во мне. Знала, что это такое, поскольку тоже испытывала его.

Я прислонился к дверному косяку.

— Что, черт возьми, он сделал с вами?

— Я остановилась в том дешевом отеле, чтобы не выделяться, — пояснила она. — В таком месте, где никто тебя не беспокоит, никто не обращает на тебя внимания. Знаю, люди слышали мои крики, не могли не слышать. Но никто не пришел — ни служащие отеля, ни прохожие с улицы, ни полиция. Все они боялись. Они… они знали, что он такое и почему он там. Боялись его некромантии, его предсказаний, понимаете? Его черной магии, общения с мертвыми. Они боялись его… и неспроста. Последователи называли его Отцом, а другие говорили о нем лишь шепотом. И когда они так делают, они называют его тем, чем он является на самом деле.

Конни медленно поднялась на колени и задрала безрукавку так, что показалась нижняя часть ее грудей. В промежутке между ними и пупком я увидел уродливый символ, буквально выжженный на коже. Примитивное, но до жути детализированное изображение солнца — из круглого центра в разные стороны расходились восемь лучей, формой напоминающих человеческие кости.

— Они называли его Антикристо.

Меня охватила неконтролируемая дрожь.

— Господи Иисусе, — прошептал я, пятясь назад. Я видел уже этот символ раньше, много лет назад, на обложке черной книги, которую Джейми нашел в рюкзаке шрамовника.

— Это древний знак Странника. — Несмотря на катящиеся по лицу слезы, Конни внезапно начала говорить, будто находилась под гипнозом и произносила строки, выученные наизусть. — На протяжении всей истории Странник появляется в рассказах всех религий в той или иной форме. Это может быть ангел милосердия, святой мученик в облике странника или демон в облике человека, демон, обладающий божественной силой.

Шрамовник смотрел на меня сквозь ливень, вскинув руки. Шрамы сновали словно ожившие лианы, скользили по его коже и заключали его в уродливый кокон порока, упадка и разврата.

Грехи всего мира…

— Откуда вы все это знаете? — спросил я.

— Они научили меня, те, кого он посылал по ночам. — Она опустила безрукавку и снова осела на пол. — Они учили меня, пока выжигали это на мне. Мне пришлось выучить это, чтобы я могла рассказать тебе, Фил.

По телу у меня пробежала дрожь. Я не называл ей свое имя. Меня изучал первый детектив, а не Конни. И она, и Томпсон, второй нанятый сыщик, занимались только поисками Мартина. У нее не было ни причин, ни возможностей знать, кто я такой.

— Откуда вам известно мое имя?

После того как она ответила, я оставил ее там, в пустой квартире, с водкой и таблетками, грезами и кошмарами, пулями и слезами. Но пока я ехал по городу, сгорбившись на заднем сиденье такси, меня преследовали видения. Из зловещих глубин собственного разума я наблюдал, как она стоит перед теми двумя большими окнами в гостиной ее квартиры, приставив пистолет к виску. В наших головах, по небу и по переулкам проносились одни и те же грозовые тучи, а внизу, по городским улицам, уворачиваясь от капель блестящего дождя, спешили люди. Теперь цель, поставленная перед ней Мартином, выжженная им в ее плоти, разуме и душе, была достигнута, и я увидел, как Конни кубарем летит сквозь эти окна. Разбивает стекло, падает вниз, устремляясь к тротуару, который скоро окрасится кровью. На одном виске у нее виднеется маленькая черная дырочка, в другом — зияет жуткая рваная рана.

Потом я понял, что это были вовсе не капли блестящего дождя, а осколки стекла, падающие с ложной красотой навстречу судьбе, рожденной из обмана и пролитой крови.

Закрыв глаза, я проиграл в голове последние мгновения, проведенные с ней.

«Мне пришлось выучить это, чтобы я могла рассказать тебе, Фил».

«Откуда вам известно мое имя?»

Сделав очередной глоток водки, Конни злобно ухмыльнулась, как и тогда, когда я только зашел к ней в квартиру.

«Он только что шепнул мне его на ухо».

Часть вторая