Макс стонал, лежа в траве.
— Уверяю мои краснокожие друзья, и мужчины и женщины, сочтут это довольно забавным.
— Пожалуйста, — прошептал Макс.
— Но не бойтесь, — успокоил Грант, — вьюками, как Вы могли бы ожидать, я вас нагружать не собираюсь.
Макс, несчастно смотрел на своего тюремщика.
— Это — женщины, у меня являются вьючными животными, они и понесут поклажу.
Макс оцепенело кивнул.
— А Вы обнаружите, что есть некоторые преимущества при хождения в конце каравана, — усмехнулся Грант. — Вы можете тогда, например, любоваться на девушек, идущих перед Вами, и несущих свои вьюки. Вот только касаться Вы их не можете, даже притом, что они — рабыни. Вы все поняли?
— Мы понимаем, — отозвался Макс.
— Да, — сказал Кайл.
Грант осмотрелся и нашел куски каких-то рубашек, которые, валялись в траве. Он связал эти лоскуты и повязал их на бедрах Хобартов. Они с тревогой осмотрели свою новую одежду.
— Мы же не рабыни, — возмутился Макс.
— Краснокожие, довольно строго относятся к привилегии ношения бричклаута, — объяснил Грант, смотря на меня, хотя, несомненно, он говорил это, прежде всего для Хобартов.
— О? — удивился я.
— Да. Это не разрешено женщинам, даже их собственным женщинам, и уж конечно, запрещено рабам.
— Понятно, — ответил я.
Бричклаут Прерий, кстати, состоит из единственного узкого куска материи. Это может быть дубленая кожа, но нередко, и просто мягкая ткань. Она крепится поясом или шнуром. Обычно материя пропускается под пояс или шнур на спине, проходит между ног, и затем опять протягивается под поясом, но уже на животе. При прохладной погоде ее часто носят с узкими брюками и рубашкой. В более теплое время года, в лагере, это обычно — единственная одежда, которую носят мужчины.
— Для раба, или пленного, ношение бричклаута могут расценить, как надменность или попытку оскорбления, — объяснял Грант, — это фатальная оплошность или неосмотрительность, обычно заканчивающаяся пытками или, скажем, просто могут забить дубинами.
— Понятно, — сказал я.
Хобарты посмотрел друг на друга. Их одежда, как и одежда рабынь, практически ничего не скрывала.
Грант перерезал ремни, что привязывали лодыжки Хобартов распорками.
— На ноги, — скомандовал он.
Они с трудом поднялись ногам, прикованные цепью друг к другу.
Грант вскочил в седло своей кайилы, и посмотрел на них сверху вниз.
— Вы — мои пленники, — заявил он, — полностью, а когда будете проданы, станете рабами. Вы будете совершенно управляемы и полностью послушны. При малейших попытках упорства или неповиновения со стороны любого из Вас, оба будут убиты. Это ясно?
— Да, — сказал Макс, несчастно.
— Да, — поддержал брата Кайл.
— Наш лагерь находится в той стороне, — указал Грант. — Пошли!
Оба Хобарта, двинулись в указанном направлении, спотыкаясь и звеня цепью сковавшей их шеи.
Я обернулся в седле, чтобы посмотреть еще раз на вытоптанную окровавленную траву, неподвижные фигуры, насекомых и птиц, на место где, вчера, произошла ужасная резня.
— Остаешься здесь? — спросил Грант.
— Уже еду, — ответил я и тронул свое животное с места.
Грант поехал вслед за Хобартами.
Через мгновение я догнал его, пустил свою кайилу чуть позади от его.
Когда он нагнал Хобартов, он снял свой кнут с кольца седла, и, размахнувшись, стегнул их.
— Поторопись! — прикрикнул он, — Хар-та! Быстрее! Быстрее! Хар-та!
Они торопливо следовали перед ним, спотыкаясь и задыхаясь, беспомощно ведомые, реагируя на его пожелания и властные удары его кнута, скованные цепью за шеи и связанные — его враги. Я улыбнулся. Приятно иметь врагов в своей власти.
Я больше не оглядывался назад.
Глава 13Одеяла и путы. Я оказываю одолжение Гранту
Я лежал на боку, опираясь на локоть.
Приблизившись ко мне, она опустилась на колени. Она была одета в короткую коричневую рабскую тунику, пока одета.
Она вся дрожала. Она молчала.
Я пристально рассматривал ее какое-то время. Под моим взглядом ее голова склонилась.
Насмотревшись, а откинулся на спину на свои, на расстеленные на траве, одеяла. Я закинул руки за голову. Кайиловое седло и кайиловый хлыст лежали рядом, сбоку от меня. Я смотрел на звезды, и три гореанские луны. Трудно передать величественность ночи в Прериях Гора, необъятность неба, глубину черноты, и контрастную яркость звезд. Необъятные просторы дикой природы на Горе и отсутствие крупномасштабного искусственного освещения, позволяют звездным ночам, почти повсеместно, проявляться с таким захватывающим дух блеском, который невозможно представить, человеку, приученному к серой, тусклой, загрязненной ночной атмосфере Земли. В Прериях, однако, и в таких местах как Тахари, вероятно из-за относительной плоскости ландшафта, не скрывающего горизонта, эти эффекты кажутся еще более подчеркнутыми, еще более громадными, более захватывающими, более невероятными и поразительными.
Я не говорил с девушкой. Я не хотел ее торопить. Я позволил ей продолжать стоять на коленях там, в траве, в нескольких футах от меня.
Я слышал как одна из кайил, всхрапнула на привязи, щипля траву и перебирая лапами дерн.
Я продолжал разглядывать звезды.
— Господин, — наконец негромко позвала она.
— Да, — ответил я. Она заговорила на гореанском.
— Меня послали на Ваши одеяла, — сказала она.
Я снова поднялся на один локоть, и в упор посмотрел на нее. Нижняя губа девушки дрожала. Она выглядела очень привлекательно, в свое короткой коричневой рабской тунике. Ее горло было обнажено, будучи выпущенным из ошейника каравана.
— Меня послали на Ваши одеяла, — шепотом повторила она.
— Я это уже понял.
Она попыталась, своими маленькими кулачками, стянуть полы туники, чтобы защитить от моего пристального взгляда, как ей казалось, округлые контуры ее грудей, так очевидно выставленных на показ глубоким вырезом одежды. Я улыбнулся. Разве она еще не знала, что это был предмет одежды рабыни? Разве она не понимала назначение, для которого и был сделан такой глубокий, V-образный, разрез в тунике, заканчивавшийся только на животе. Разве она еще не понимала, что женщина, которая носит это изделие — принадлежит мужчинам, что она рабыня?
Следуя моему жесту, она убрала руки от своей одежды и опустила их на бедра.
Она стояла на коленях в траве, а я рассматривал ее.
Она опустила голову, стараясь не встречаться с моими глазами. Она, новообращенная рабыня, она еще не привыкла к тому, чтобы быть осмотренной. Так осмотренной, как осматривается женщина ее гореанским хозяином.
Я продолжал изучать ее.
Я нашел ее довольно очаровательной.
Она подняла свою голову. Было ясно видно, что она напугана.
По малейшему жесту моих пальцев, она должна была бы немедленно раздеться догола, и броситься облизывать и целовать мои руки.
Приятно все-таки владеть женщиной.
— Я не знаю, что делать и что говорить, — простонала она на английском языке.
Это была наша пятая ночь в Прериях. Эта женщина, и другие, обучаемые Джинджер и Эвелин, уже имели поверхностное знание гореанского. Я был доволен ее прогрессом в постижении языка, и она казалась мне лучшей в этом из всех скованных цепью товаров. Но все же, и ее познания были еще, жалкими и ограниченными. Фраза, которую она повторила уже не раз, «Меня послали на Ваше одеяло», например, произносится рабыней полностью осознающей ее статус, кротко проясняя, что ее близость с мужчиной не запрещена, и что она просит рассмотреть ее для использования в целях получения удовольствия. Она же говорила, скорее как если бы произносился, просто набор слов, заученных наизусть, и как если бы она при этом думала только о том, чтобы не забыть эту фразу или не произнести ее неправильно. Она, несомненно, изучила фразу зазубриванием, под присмотром Джинджер или Эвелин. Однако полагаю, что они объяснили ей и значение слов, или, по крайней мере, большую часть их значения, которые могли бы быть восприняты сырой земной рабыней на ее начальной стадии обучения. Она, несомненно, должна была понять смысл этих слов, но, по-видимому, не понимала в его во всей полноте, что это значит полностью предоставлять себя как гореанскую рабыню в распоряжение Господина, и для его удовольствия.
— Я не могу даже говорить на Вашем языке, — несчастно пролепетала она по-английски. — Я глупая. Я ничего не могу запомнить. Все слова вылетели у меня из головы!
Я видел, что даже то, небольшое знание гореанского, которое она получила, ускользнуло от нее.
— Простите меня, Господин, — вдруг проговорила она по-гореански. — Простите меня, Господин. Простите меня, Господин!
Я был удовлетворен, видя, что она смогла вспомнить, по крайней мере, хоть что-то.
Вся дрожа, она опустила голову.
Я видел, что по крайней мере в течение некоторого времени, не смогу общаться с ней в по-гореански. Очевидно, даже те гореанские фразы, которые она знала, сейчас ей недоступны, да и их было чрезвычайно ограниченное количество.
— Простите меня, Господин, — плача, произносила девушка единственные гореанские слова ей доступные.
Я улыбнулся. Несомненно, эта простая фраза во многих случаях, хотя и не всегда, спасала немало раздетых, рабынь от грозящих наказаний.
Ее плечи дрожали, а голова опускалась все ниже.
Конечно, нет необходимости, быть в состоянии общаться с женщиной, чтобы учить ее, если она — рабыня. Женщины очень умны. Они быстро понимают, что такое цепь и кнут. В действительности, многое может быть достигнуто такими простыми, но эффективными средствами, как удар ладонью, или выкручивание рук, таким способом вбивая знания в ее тело. Да, такими способами можно научить даже большему и быстрее, чем если просто говорить на ее языке.
Я любовался девушкой, стоящей на коленях в траве, и дрожавшей от страха. Я поглядел лежавшие подле меня седло и хлыст. В любой момент, я легко мог сорвать с нее одежду и бросить на ее животом вниз на отполированную кожу седла. Я мог при помощи хлыста и ласк, начинать вбивать в нее, каплю за каплей понимание ее теперешнего