состояния.
— Меня послали на Ваши одеяла, Господин, — прошептала девушка, по-гореански, поднимая голову.
Я видел, что она еще не была готова к седлу и хлысту. Но все же, если я оценил ее правильно, подготовка к этому не будет слишком долгой. Она была отличным рабским материалом.
Я мягко подозвал рабыню.
Робко девушка, на руках и коленях, подползла ко мне по траве. Когда она добралась до моего одеяла, я аккуратно взял ее руками и, положил на спину около себя. Она была напряжена, но робко попыталась потянуться своими губами к моим, но я помещал, положив ей на рот свою руку. Она замерла и испуганно посмотрела на меня. Моя рука была туго прижата к ее рту. Девушка лежала неподвижно, и не могла говорить.
— Я говорю на твоем языке, — сказал я ей, очень спокойно. Ее глаза расширились. Я говорил с ней по-английски! Но я не позволял говорить ей.
— Это не особенно важно, — продолжал я, — но без моего разрешения Ты не имеешь права рассказывать об этом кому бы, то, ни было. Ты меня поняла?
Она кивнула, как она могла, моя рука неподъемным грузом прижимала ее голову к земле. Убедившись, что неожиданностей не будет, я убрал руку.
— Вы говорите на английском языке? — переспросила она, с любопытством.
— Да, — подтвердил я.
— Значит Вы здесь, чтобы спасти меня и других девушек? — прошептала она с надеждой. — О-о-о! — только и смогла выдохнуть рабыня, когда ее голова была снова зажата, на этот раз моя рука держала ее под подбородком, а мои пальцы сдавили щеки по обеим сторонам челюсти.
— Где твой ошейник? — строго спросил я.
— В караване.
— В караване, что? — переспросил я.
— В караване, Господин! — сразу исправилась девушка.
— Кто Ты?
— Мне сказали, что я — рабыня, — с трудом ответила она, моя рука, твердо удерживала ее подбородок. — О-о-о! — послышался стон, ее голова отклонилась еще дальше назад, под властью моего сурового захвата.
— Кто Ты?
— Рабыня! — напряженно пробормотала она. — Я — рабыня, Господин!
— Ты все еще думаешь, — продолжил я допрос, — что Вас кто-то будет спасать?
— Нет, Господин, — сказала она. — Нет, Господин!
— Никакого спасения для тебя не будет. Ни для тебя, ни для любой другой на вашей цепи.
— Да, Господин, — шепотом ответила она. — Мы — рабыни.
— Тебе удобно говорить о своем рабстве на родном языке? — поинтересовался я.
— Да, Господин.
Я пристально смотрел ей в глаза. Не выдержав, она отвела взгляд.
— Почему Ты решила, что я мог бы подумать о вашем спасении? — задал я ей вопрос.
— Разве Вы не с Земли?
— Когда-то был, — согласился я.
— Но ведь тогда, Вы должны сочувствовать к нашему тяжелому положению, похищенных с Земли и порабощенных женщин.
— Женщины Земли часто бывали порабощены, — начал я объяснять свою точка зрения. — Неволя не новинка для земных женщин, и их готовность для ошейника долгое время не оспаривалась. На Земле в этот самый момент множество женщин удерживаются в неволе вполне законно, и есть немало других, трудно представить их численность, кто находится в неволе тайно.
Также, всегда в истории человечества, как в прошлом, так и сегодня, многие женщины обнаружили себя порабощенными. Твои неприятности и тяжелое положение, пожалуй, далеки от уникальности. Ты, и те другие с тобой, являетесь просто еще одной горсткой рабынь, порабощенных женщин, всего лишь новые и свежие экземпляры исторически обоснованного товара.
— Да, Господин, — прошептала она сквозь сжатые челюсти.
Я убрал руку с ее горла и лица. Она задыхалась, ей было жутко, но она лежала рядом со мной, не шевелясь. Грудь девушки поднималась, под тонкой тканью рабской туники.
— Теперь Ты можешь начать снова, — разрешил я. — Вернись к своему первоначальному положению. Можешь говорить по-английски.
— Да, Господин, — всхлипнула она. За тем она со страхом отползла от меня в сторону. Через мгновение она уже стояла на коленях, как она прежде, в нескольких футах от меня, на траве. — Господин, — обратилась она ко мне, как положено.
— Да?
— Я — рабыня. Меня послали на Ваши одеяла.
— Превосходно. Ты — симпатичная рабыня, — похвалил я.
— Спасибо, Господин, — покраснев, сказала она.
— Подход, Рабыня, — прозвучала моя следующая команда.
— Да, Господин, — проговорила она, и на руках и коленях, поползла ко мне.
Опять, как и в первый раз, я взял ее на руки, и положил на спину, около меня.
— Я — девственница, — сказала она и покраснела.
— Я знаю. Результат проверки твоего тела, сделанный вскоре после твоего приобретения, Грант, твой хозяин мне сообщил.
— Да, Господин.
— Такая информация является общедоступной среди рабовладельцев, — пояснил я.
— Да, Господин.
Я взял ткань ее рабской туники, и, перебирая между пальцами, сказал:
— Это — тонкая, слабая ткань.
— Да, Господин.
— И она хорошо Тебя показывает всем окружающим.
— Да, Господин.
— А еще, у Тебя симпатичные ноги.
— Спасибо, Господин.
— Ты — напряжена, — заметил я.
— Простите меня, Господин.
— Ты знаешь, что с тобой будет сделано сегодня ночью? — спросил я.
— Я должна быть лишена девственности, — прошептала она.
— Это — смехотворно. Это — абсурдно. Скорее Ты должна быть вскрыта, действие, которое, в случае рабыни, в интересах всех мужчин.
— Да, Господин.
— И это вряд ли будет болезненным, но если и будет, то боль будет кратка, и чувствовать Ты будешь ее недолго.
— Я понимаю.
— Но если Ты хочешь почувствовать, в некотором смысле, необычность момента, то мы можем завтра, перековать в ланцет один ножей Грант.
— Я поняла, — задрожав, прошептала она.
Это казалось мне лучше, чем предоставить решение этой проблемы дикарям. Они имеют склонность быть нетерпеливыми в таких вопросах, даже с их собственными женщинами. Самодельный ланцет, стерилизовавший в кипящей воде, казался мне предпочтительней, чем заостренная кость кайилиаука или того хуже обструганный колышек.
— Но, очевидно, твое вскрытие, только лишь простая формальность.
— Очевидно, — сказала она, как мне показалось немного иронично.
— Но, — продолжал я, — кроме этой непредвиденной мелочи, Ты понимаешь, зачем тебя послали на мои одеяла, с твоей точки зрения, в чем цель твоего направления сюда, и добиться исполнения какой цели Ты должна быть полна решимости?
— Да, Господин.
— Да, что? — потребовал я полного ответа.
— Я должна удовлетворить Вас своим телом, — сказала она.
— Ты опять не понимаешь, — недовольно сказал я.
— Господин?
— Это слишком ограничено. Ты должна доставить мне удовольствие со всей цельностью твоей женственности, и во всей полноте твоего рабства.
— Значит гореанский Господин, — задумалась она, — будет желать, и владеть, всей мной полностью.
— Вот именно, — подтвердил я.
— Я надеялась, что это могло бы быть так, — шептала она.
— Что? — не понял я.
— Ничего, Господин, — ответила она шепотом.
— Это только в Вашем прежнем мире, считается, что мужчины интересуются только телом женщины.
— Да, Господин.
— Но я сомневаюсь относительно того, что это так, даже, в таком полностью извращенном мрачном мире.
— Да, Господин.
— Безусловно, — продолжал я, — тела женщин небезынтересны, и они хорошо выглядят в рабских цепях.
— Да, Господин.
— Но Ты должна понять, что та, кто носит цепи, столь соблазнительная, красивая и беспомощная является цельной женщиной.
— Я понимаю, Господин, — откликнулась она.
— У тебя еще нет клички, не так ли? — вдруг спросил я.
— Нет, — вздохнув, ответила она. — Мой хозяин еще никак не назвал меня.
— Как звали тебя прежде? — спросил безымянную рабыню.
— Миллисент Обри-Уэллс, — сказала она, и вдруг вскрикнула. — О-о-о! Ваша рука!
— Ты что, возражаешь? — удивился я.
— Нет, Господин. Я — только рабыня. Я не могу возражать.
— Это — необычное имя, — заинтересовался я. Моя рука удобно покоилась на ее левом бедре.
— Такие имена весьма обычны в той социальной среде, которая недавно была моей.
— Понимаю.
— Моя семья происходит из высших сословий, очень высоких сословий, моего мира.
— Я догадался.
— А теперь я лежу около Вас в рабской тунике, — прошептала она. — Но я — девушка высшего сословия, девушка очень высокого положения. Вы должны понять это.
— Точнее, когда-то Ты была таковой.
— Да, Господин.
— Теперь Ты — только безымянная рабыня.
— Да, Господин.
Я улыбнулся.
— Я была дебютанткой, — призналась она, — меня только начали выводить в свет на смотрины.
— Я понимаю.
— Нас используют, чтобы объединять семейные союзы, — начала объяснять она, кем была раньше, тогда когда была Миллисент, — или дают как премии, энергичным молодым людям, быстро поднимающимся в компаниях наших отцов.
— Еще одна Форма рабства, — заметил я, — но без честности ошейника.
— Да, — сказала она с горечью.
— Женщин часто используют в таких целях, — признал я.
— Моя тетя как-то сказала мне, что это было все, для чего я годилась, — пожаловалась она мне.
— Твоя тетя ошибалась.
Она задохнулась. Моя рука переместилась несколько выше по бедру рабыни.
Она справилась своим дыханием. Моя рука, снова лежала спокойно.
— Нам, конечно, разрешат наши клубы, наши развлечения, наши вечеринки, наши коммерческие предприятия.
— Да, я понимаю.
— Но это было бессмысленное существование, — сказала она, и повторила, — бессмысленное. О!
Теперь мои пальцы касались ее клейма.
— Что это у тебя здесь? — задал я ей вопрос.
— Мое клеймо, — ответила она с дрожью в голосе.
— Ты должна быть рабыней.
— Да, Господин.
— Свое существование на Горе, Ты найдешь совсем не бессмысленным. Ты сочтешь его довольно значимым. Уверяю тебя.
Она вздрогнула.
— Но будет кое-что на Горе, что Ты найдешь, бессмысленным, — сказал я.