— Что, Господин? — спросила она, явно заинтересовавшись.
— Это будешь Ты сама.
— Я? — переспросила девушка.
— Да, для тебя теперь остается быть только статьей собственности, бессмысленный пустяк, который можно купить или продать, ничего не стоящая безделушка, домашнее животное, женщина полностью находящаяся во власти ее хозяина, рабыня.
Она смотрела на меня с ужасом.
— Конечно, Ты уже знаешь, что можешь быть куплена или продана, или обменяна, или подарена, или использована мужчинами для их удовольствия, что Ты — ничто, полностью порабощенная женщина, ничего незначащая рабыня?
— Да, Господин, — простонала она.
— Когда тебя представили дебютанткой и первый раз вывели в свет, на тебе было белое платье по щиколотки длиной? — поинтересовался я.
— Да, Господин.
Моя рука надавила на клеймо.
— Скажи, — приказал я, — теперь я ничто, лишь заклейменная рабыня на Горе.
— Теперь я ничто, лишь заклейменная рабыня на Горе, — покорно повторила девушка.
Я повел свою руку вверх, на ее ягодицу и выше по сладкому изгибу талии.
— Ваша рука уже высоко под моей туникой, Господин.
— Ты против? — спросил я.
— Нет, Господин, — вздохнула она. — Я — рабыня. Я, не могу возражать.
— Одежда, в которой тебя выставили перед покупателями, — напомнил я, — и которую сняли и сожгли для их потехи, во время твоей продажи, не показалась мне одеждой дебютантки. Она скорее подходит для девушки, работающей в офисе.
— Я хотела избежать неминуемой и очевидной судьбы дебютантки, и быть обменянной, на власть или положение в обществе на рынке брака.
— Несомненно, это был тот самый случай, из-за которого твоя тетя выразила свой взгляд, на твою полезность.
— Да! — согласилась девушка. — О!
— У твоего тела прекрасные изгибы, — заметил я.
— Вы разогреваете меня, перед тем как меня взять?
— Они могли бы принести высокую цену.
Она застонала.
— Твоя тетя, — сказал я, — конечно же, имела очень ограниченное понятие о твоих способностях. Вероятно, кое-что даже не входило в ее кругозор, ну например, как она могла себе представить, что Ты однажды станешь скудно одетой рабыней с клеймом, выжженным на бедре.
— Господин?
— А с другой стороны, она ведь знала тебя очень хорошо, и в чем-то была права, а возможно, и догадывалась о чем-то важном.
— Я не понимаю.
— Я не хочу обижать тебя, девушку с Земли, — попытался объяснить я, — но Ты очевидно и чрезвычайно женственна. В твоем теле, несомненно, огромное количество женских гормонов.
— Господин?
— Возможно, твоя тетя в тот раз пыталась объяснить тебе, что твоя самая благоприятная и подходящая судьба, то, что могло бы стать самым лучшим для тебя, что могло бы быть самым естественным для тебя, это найти себя обнаженной в руках мужчины.
— Как немногим больше, чем рабыня, — спросила она.
— Как, не больше, чем рабыня, — поправил я.
— Я не могу ничего поделать с тем, что у меня женственное лицо, что у меня женственное тело. Я не могу ничего сделать с тем, что я женственна.
— А почему Ты хочешь что-то с этим сделать? — спросил я.
— Неправильно быть женственной! — воскликнула девушка.
— Это очевидно ложное утверждение. Каков твой следующий вопрос?
— Я знаю, что я женственна, — плакала она. — Я знала это в течение многих лет, исходя из моих желаний и чувств, и даже до того как они в действительности проявились так явно и нерасторжимо в моем теле, формируя и сгибая меня для судьбы женщины, и для похотливых, оценивающих глаз мужчин.
Я рассматривал ее, ничего не говоря.
— Я боюсь быть женственной! — прошептала она.
— Почему?
— Я чувствую, что это должно, в конечном счете, сделать меня рабыней мужчин, — заплакала девушка, уже ставшая рабыней мужчин.
— Ты захотела доказать своей тете, что она не права? — угадал я.
— Да. Я хотела доказать, что могла бы стать независимой, что я могла бы быть способной на что-то, что я могла бы добиться успеха сама. Мои таланты были бы очевидны. Я быстро бы нашла работу. Я бы быстро сделала карьеру. Я стала бы женщиной-руководителем. Это показало бы моей тете! Это показало бы меня! Это показало бы мужчинам!
— И что произошло?
— Я взяла деньги и уехала из дома. Я почти ничего не сообщала своей семье относительно моего решения или местонахождения. Я уехала в большой город. Он называется Нью-Йорк. Я сняла дорогую квартиру. И уверенно, стала искать значимую работу в бизнесе.
— И что дальше?
— Увы, — ответила она, с сожалением, — оказалось, что моих дипломов, совершенно недостаточно. Я не смогла найти работу того сорта, которым интересовалась.
— Я понимаю.
— После недель страданий и расстройств, — рассказывала она дольше, — мне пришлось связаться со своей семьей. Работу мне немедленно предоставили.
— И что было дальше?
— Однако это было, вообще, не то на что я надеялась. Я стала, секретарем женщины-руководителя, ее офисной «девушкой». Она взяла на себя всю ответственность за меня, и решала за меня какое платья мне носить и как себя вести.
— Значит, в значительной степени из-за нее, ты носила привлекательную одежду, которую потом с тебя сняли перед покупателями в доме Рама Сэйбара?
— Да, — подтвердила она, — и именно она потребовала, чтобы жемчуг, который я носила, был синтетическим, как более подходящий, чем реальный жемчуг, для девушка в моем положении.
— Я понял. Ты возражала этому? — спросил я.
— Я не хотела потерять свою работу.
— Я понимаю, — сказал я. Я был рад узнать, что она не носила фальшивый жемчуг по своей собственной воле. Это, конечно, смягчило бы ее виновность в этом вопросе, по крайней мере, до некоторой степени, в глазах гореан. Она, конечно, согласилась его носить. Но этот факт, мог бы быть расценен, как достаточно важный. Это соглашение, было достигнуто, в некотором смысле, под принуждением. Гореане, в целом справедливый народ, и несомненно приняли бы этот факт во внимание. Степень принуждения могла бы быть расценена как существенная. Вопрос был, конечно, интересным. Грант, в любом случае, насколько я уже узнал его, не будет наказывать ее за действия, которые имели место, когда она была свободна. Та жизнь для нее теперь осталась позади. И ее порка теперь, несомненно, будет следствием таких вещей, как, была ли она достаточно приятна как рабыня. Однако я сообщу Гранту об этом факте. Он нашел бы это интересным. Хозяева находят интересным почти все в своих рабынях. А кроме того, я думаю, ему это понравится.
— И так, — продолжила свою историю девушка, — я продолжала выполнять ее поручения, отвечать на телефон мелодичным голосом, ожидать ее, приносить ей кофе, обращаться к ней почтительно, улыбаться ее клиентам и проходить мимо них определенным способом.
— Понятно.
— Несомненно, ей нравилось видеть меня, делающей это, — сказала она, с горечью в голосе, — мое положение в обществе, было значительно выше ее.
— Возможно, — сказал я. — Я не знаю.
— Это должно было дать ясно понять всем коллегам, что я была только девочкой, пригодной для самой непритязательной работы и быть приятной ее начальникам. Ясно показать всем, что я была другим типом женщины, отличным от нее!
— Возможно, так оно и было, — заметил я.
— Могли ли мужчины смотреть на меня, как на руководителя, одетую так, как я была одета, и вынужденную вести себя так, как я вела?
— Думаю что, это было бы весьма затруднительно — согласился я.
— Да.
— Ты очень женственна, и скорее всего, Ты и не можешь быть руководителем.
Она сердито скривилась.
— Она хорошо использовала мою женственность, мою никчемность, мою привлекательность. Выдвинуть меня на первый план, высветить и подчеркнуть, что в отличие от этой, ее имидж, демонстрирует силу и компетентность, решительность, командные качества, власть и авторитет.
— Я видел таких женщин, — усмехнулся я, — голых, в ошейнике, целующих ноги мужчинам.
— О? — поразилась она.
— Но они не были столь красивы как Ты.
Она замолчала.
— Ты чувствуешь, что ее управление тобой было вызвано некоторой ненадежностью ее собственного положения, страхом за ее положение или статус, что она, возможно, смотрела на тебя как на угрозу?
Девушка помолчала еще мгновение, а потом сказала:
— Нет, я так не думаю.
— Интересно, почему?
— Я, никогда бы не стала конкурировать с ней.
— Ты не была такой женщиной, — улыбнулся я.
— Нет, — грустно улыбнулась она в ответ.
— Ты думаешь, что она не любила тебя, или ненавидела тебя? — продолжал я допытываться.
— В действительности, я так не думаю, — ответила она, медленно и задумчиво.
— А Ты не хочешь предположить, что возможно, она, смогла увидеть в тебе даже больше, чем Ты сама видела в себе? Ведь она смотрела на тебя со стороны.
— Господин? — не поняла она.
— Она, возможно, одела тебя так, и рассматривала тебя, таким образом, и заставила тебя делать подобные вещи, на очень серьезном основании.
— Почему, Господин?
— Поскольку Ты женственна.
Она была сердита. Она молчала.
— Ты любила выполнять поручения, которые тебе выдавали? Тебе нравилось повиноваться?
— Иногда, — послышался ее тихий шепот.
— Ты возражала, против предписанной тебе одежды?
— Нет, действительно нет. Мне нравится красивая одежда, и глаза мужчин на мне.
— Как гореанская рабыня Ты теперь часто будешь чувствовать глаза мужчин на себе, хотя, разрешат ли тебе, одеться, будет зависеть от решения твоего хозяина.
— Да, Господин.
— Как ты была захвачена?
— После работы, — начала она свой рассказ. — Было темно. Я возвращалась машине к себе домой. Я остановилась на красный свет. Внезапно, к моему ужасу, узкая цепь петлей захлестнула мое горло.
«Двигайся туда, куда я тебе скажу», — сказал мужской голос, из-за моей спины. Я не могла кричать. Цепь сдавила горло. Я испугалась. Он был скрыт в автомобиле, позади моего сиденья. Он затянул цепь на четверть дюйма. Я больше не могла дышать. Я поняла, что он, если бы он хотел, мог бы задушить меня