— Даже не думай что-нибудь делать этим, — предупредил я.
— Я подозреваю, что если бы я не возбуждалась так, Вы бы просто избили меня.
— Да, — подтвердил я.
— Правда?
— Да, можешь не сомневаться.
— Я предала сама себя.
— Давай-ка внесем ясность в этот вопрос, — предложил я. — Твое утверждение могло бы быть истолковано так, что Ты совершила предательство самой себя, или просто, что Ты показала, продемонстрировала себя. Давай рассмотрим, во-первых, вопрос измены. Свободная женщина могла бы, возможно, почувствовать, что она предала себя в этом смысле, если она столь отдалась мужчине, что могла дать ему некие, возможно, тонкие намеки относительно ее скрытых рефлексов рабыни. Рабыня, с другой стороны, не может совершить измену против себя в этом смысле, поскольку она — рабыня. Чтобы допустить этот тип измены, нужно иметь право, скажем, обмануть других относительно чувственности, скрыть сексуальность, и так далее. У рабыни, находящегося в собственности животного, в подчинении ее хозяина, нет этого права. Действительно, она же не имеет никаких прав. Соответственно, она не может совершить этот вид предательства, ее правовой статус устраняет такую возможность. Она может, конечно, рационально, бояться последствий своей чувственности, и таким образом увеличения, ее желательности. Так же она может солгать или попытаться солгать, о ее чувственности, но она тогда, конечно, просто лживая рабыня, и рано или поздно об этом узнают, и накажут соответственно.
— Значит, такая измена, — сказала она, — может быть совершена только свободной женщиной.
— Да. Это — роскошь, не разрешенная рабыне, — согласился я.
— Это — только свободная женщина имеет право лгать, и обманывать, других?
— Да. Возможно, конечно, для рабыни, субъективно, психологически чувствовать, что она совершила предательство самой себя потому, что она может, по ошибке, все еще расценивать себя как свободную женщину.
— Но она не может предать себя фактически, потому что она — рабыня?
— Да, — подтвердил я правильность ее выводов.
— Я понимаю, Господин, — сказала она с горечью.
— Вы видишь, Ты все еще расценивала себя, неосознанно, по крайней мере, в настоящее время, как свободная женщина. Возможно, будет лучше сказать более узко, Ты рассчитывала на сохранение хотя бы одного из прав свободной женщины.
— Я не должна быть избита, Господин? — спросила она с дрожью в голосе.
— По крайней мере, не сейчас, — сообщал я ей.
— Спасибо, Господин.
— Во-вторых, чувство, которое могло бы иметь отношение к твоему замечанию об измене, это невинное чувство, раскрытия или проявления важных аспектов твоей природы, довольно подходящее чувство для рабыни. В этом смысле, у рабыни нет никакой альтернативы, кроме как выдать себя. Она действует в соответствии с обязательством, довольно жестким и строгим, чтобы выпустить, проявить и показать себя полностью, и во всей ее глубине и многогранности, цельность ее характера, полноте ее женственности.
— Да, Господин.
— А теперь мне кажется, пора приковать тебя цепью к другими рабыням.
— Вы можете вот так просто взять и посадить меня на цепь вместе с ними, не так ли? — сердито сказала она.
— Да.
— Вы взяли мою девственность. Неужели, это для Вас ничего не значит?
— Нет, — ответил я ей.
— Конечно, в конце концов, это ведь была только девственность рабыни! — воскликнула она.
— Совершенно, правильно.
Она сердито скривилась.
— Ты, правда, сердишься?
— А мне разрешают сердиться?
— Пока, я разрешу тебе это.
— Да, — сказала она, — я сержусь.
— Твоя злость совершенно не оправданна. То, что с тобой здесь произошло, было просто вскрытием рабыни, ее взломом, ее открытием, незначительной вступительной технической особенностью в истории ее неволи.
— Конечно! — обиженно, сказала она.
— Что Ты думаешь о хряке, вскрывающем самку тарска, — спросил я. — Ты видела этих животных на улицах Кайилиаука, на рассвете следующего дня после твоей продажи, когда мы вступили в поход. Они используются, весьма часто, в небольших гореанских городах для уборки мусора.
Джинджер и Эвелин отождествляли этих животных с варварками их каравана. Они также сообщили им, что во многих городах, такое животное на рынке, могло бы стоить не меньше, чем они сами.
— Я — самка тарска! — горько сказала она. — Я — рабыня!
— Ты думаешь, что Ты действительно ценна?
— Нет, Господин.
— Посмотри туда. Ты видишь? — спросил я, указывая на горизонт.
— Да, — ответила она, — я вижу.
И она сердито откинулась на спину.
На востоке уже появилась узкая полоса света. Воздух все еще был влажным и холодным.
— Вы уважаете меня?
— Нет.
Она задыхалась, униженная и несчастная.
— Поцелуй меня, пятьдесят раз, и хорошенько, — приказал я ей.
— Да, Господин, — покорно отозвалась она, и начала целовать меня в лицо и шею. Я считал поцелуи. Когда их число достигло пятидесяти, она легла рядом.
— Сегодня Вы хорошо меня использовали.
— Ты — просто рабыня, — объяснил я. — Это очень просто, хорошо использовать ничтожную рабыню.
— Несомненно, такие девушки как я, часто хорошо используются.
— Да, — не мог я не согласиться.
— И, мы должны подчиниться, несомненно, к даже нашему самому зверскому использованию.
— Конечно, — подтвердил я. — Тебя это беспокоит?
— Нет, Господин. В самом деле, нет. Просто, я еще не привыкла к тому, чтобы быть домашним животным, рабыней.
— Я понимаю.
— Когда Вы использовали меня, то не давали мне даже шанса, чтобы использовать Вас.
— Нет, — согласился я.
— Это делалось намеренно? — поинтересовалась она.
— Конечно.
— Умный способ ясно дать понять мне, что я была только ласкаемым животным, беспомощным в Ваших руках.
Я промолчал.
— Я едва справляюсь со своими чувствами. Они настолько беспокойные, настолько волнующие.
— Говори, — разрешил я.
— Я должна была лежать здесь. Я не могла убежать. Я должна была подчиняться!
— Да, — подтвердил я.
— Мной управляли. Мной владели!
— Да.
— Я был бессильна, — признала она и воскликнула. — Как Вы властвовали надо мной!
— Ты использовалась с большой мягкостью, — пояснил я, — хотя, что и говорить, с твердостью и властностью, как и приличествует использовать рабыню. Что касается властвования, то Ты еще не можешь даже начать подозревать, что такое для женщины, быть в полной власти Господина.
— На сколь же полно владели бы ей, — прошептала она.
— Да.
— Вы можете понять мои чувства чрезвычайной беспомощности и унижения? — спросила она.
— Я думаю, что могу, — ответил я, ожидая продолжения.
— У меня есть еще и другие чувства, — шептала она.
— Какие?
— Я не могу поверить, что я полностью отдалась в Ваших руках, — тихо, шепотом призналась она.
— Ты — просто рабыня, которая отдалась. Но Ты как рабыня, еще даже не начинала изучать того, что является природой истинной рабской податливости.
— Несомненно, это мне будут преподавать.
— Ты красива, так что это не маловероятно.
— Я даже мечтать не могла, что такие чувства, какие Вы вызвали во мне, могут существовать, — прошептала она.
— Они были в значительной степени результатом отклика твоего собственного начального женского начала, плюс тот факт, что Ты поняла, что была моей рабыней. Они не могут пока сформировать прочного основания, на котором Ты могла хотя бы начать отдаленно представлять себе природу тех чувств, которые тебе еще предстоит испытать. Вне чувств, которые Ты до сих пор испытала, лежат бесконечные горизонты ощущений.
— Я боюсь, — сказала она.
— Ну что же, значит к твоим чувствам унижения и беспомощности, мы можем также добавить эмоцию страха, — заметил я.
— Господин, но также во мне есть и другие эмоции и чувства.
— Какие же? — мне стало интересно.
— Да, Господин.
— Так какие? — допытывался я.
— Пыл, удовольствие, любопытство, возбуждение, чувственное пробуждение, желание понравиться, желание служить, желание принадлежать и иметь Господина, желание быть верной моей основной и изначальной женственности.
— Я вижу.
— Я, теперь лишь безымянная рабыня, никогда до этого вечера, не чувствовала себя в таком единстве с моим женским началом. Сегодня вечером я узнала, что быть женщиной — это моя реальностью. Это не биологическая банальность. Это не незначительное, прискорбное сопутствующее обстоятельство генетической лотереи. Это — нечто реальное и важное само по себе, что-то драгоценное и замечательное.
— Пожалуй, с этим я соглашаюсь, — заметил я.
— И я не должна притворяться мужчиной.
— Нет, — сказал я. — Я так не думаю.
— Странно, для того, чтобы это понять, я должна была оказаться раздетой, и в руках рабовладельца, и в мире далеком от моего собственного.
— В этом нет ничего странного, что Ты должна изучить это в мире, далеком от твоего собственного. В Вашем мире как в кривом зеркале извращаются даже самые заметные черты биологической действительности. И это не странно, что Ты должна изучить это, как раздетая рабыня. Твое обнажение, особенно потому, что оно было сделано мужчиной, или по приказу мужчины, должно связать тебя с естественными женскими реалиями, такими как красота, мягкость, и способность подчинения мужскому доминированию. Твоя нагота должна также, посредством выставления на всеобщее обозрение, и через искусную стимуляцию кожи, должна усиливать твою уязвимость и чувственность. Будучи обнаженной, Ты станешь чувствовать более остро и поймешь более ясно, основные истины, такие как различия, между мужчинами и женщинами, и что Ты, независимо от твоих желаний, не являешься мужчиной.
— Да, Господин.
— И наконец, и это наиболее важно, Ты находишь себя рабыней. Женское рабство — традиционно в цивилизациях, благоприятных для природы фундаментальных биологических отношений между полами. В традиции женского рабства эти основные отношения полов признаны, приняты, понятны, узаконены и применяются. Ты же видишь, что цивилизация не должна неизбежно быть конфликтом со своей природой. Рациональная, информированная цивилизация может даже, в некотором смысле, очиститься и улучшить сущность людей, она может, как бы получше выразиться, привести к наслаждению своей природой. Действительно, естественная цивилизация могла бы стать непосредственно естественным расцветом человеческой природы, не ее антитезой, не противоречием с ней, не ядом, ни препятствием к этому, а стадией или аспектом этого, формой, которую может принять сама природа.