— О девственности, насколько я это знаю, на английском языке, говорят как о том, что могло бы быть потеряно. С другой стороны, в гореанском о ней обычно задумывается как о чем-то, что должно перерасти, или изменить.
— Это интересно, — отметила она.
— Кем в английском языке, будет женщина, которая не является девственницей? — спросил я.
Она задумалась на мгновение.
— Недевственница, я полагаю, — ответила она.
— Это различие в гореанском очерчивается различными способами, — начал я объяснять рабыне. — Самым близким к английскому являются различия между терминами «глана» и «метаглана». «Глана» означает статус девственности, а «метаглана» обозначает статус последующий девственности. Ты видишь различие?
— Да в гореанском девственность расценена как статус, который будет наследоваться.
— Другой способ понять различие с точки зрения «фаларина» и «профаларина». «Профаларина» определяет статус, предшествующий «фаларина», который является статусом женщины, которая хотя бы раз взята мужчиной.
— Здесь, — отозвалась она, — статус девственности расценен как тот, который предшествующий, но еще не достигший, статуса фаларина.
— Да, — согласился я. — В первом случае, за девственностью, как видишь, что-то следует, а во втором, она оценивается как что-то, что задумано, как простое предшествование статусу фаларина. Это подразумевает, что она еще не фаларина.
— Обе эти формулировки очень отличаются от английских, — заметила она. — В английском языке, как я теперь вижу, о девственности говорят как положительной собственности, и недевственность, несмотря на ее очевидную и весомую важность, и даже ее потребность, для продолжения рода, кажется, расценивается, как что-то являющееся просто отсутствием собственности, или лишением собственности.
— Да, — согласился я с ее заключением. — Это — как если бы весь спектр был разделен на синий цвет и не-синий цвет. Легко понять, что не-синий цвет в каждой части реальнее, и еще обширнее и разнообразнее чем просто синий цвет.
— Да, — поддержала она.
— Эти патологические концепции, внушенные благодаря разговорному языку, могут произвести искажения понятий действительности, — развивал я свою мысль дальше.
— Я понимаю, Господин.
— В гореанском, в отличие от английского, обычный путь, очерчивания различий в терминах «глана» и «фаларина». Отдельные слова, они, используются для отдельных свойств или условий. Оба условия, если можно так выразиться, получают сходный статус. Оба расценены как являющиеся одинаково реальными, одинаково положительными.
— Да, Господин.
— Иногда, метафорически в английском языке, однако, различие между девственницей и женщиной очерчивается, почти в гореанских интонациях. Строго говоря, в английском языке, женщина могла бы и женщиной и девственницей.
— А гореане говорят свободно о таких вещах? — поинтересовалась она.
— Свободные люди обычно не говорят свободно об этом, Например, является ли свободная женщина — гланой, или фалариной — это очевидно ее дело, и ничье другое. Такие интимные вопросы хороши в пределах прерогатив ее частной жизни.
— Однако, подозреваю, что такие вопросы, не в пределах прерогатив частной жизни рабыни.
— Конечно, нет, — засмеялся я. Такие вопросы — это общие сведения о рабынях, такие же, как цвет их волос и глаз, или размера их ошейников.
— А мои самые интимные измерения?
— Это такие же общие сведения, — уверил ее я, — если кому-либо это интересно.
— Какая же часть личной жизни мне разрешена?
— Никакая.
— А какие-нибудь секреты у меня могут быть?
— Ни одного.
— Понимаю, — вздохнула она.
— Теперь, Ты, возможно, немного лучше, чем прежде понимаешь. Что это значит быть рабыней.
— Да, Господин.
— Твое вскрытие, например, не должно остаться тайной, — заметил я.
— Кровь, которую Вы размазали на моей ноге, позволит всем увидеть это, — улыбнулась она.
— Ты боишься критики и насмешек других девушек? — спросил я.
— Я боюсь только того, что я, возможно, не достаточно понравилась своему Господину.
— Превосходный ответ, — похвалил я рабыню.
— Ведь они, тоже скоро будут бояться.
— Да, — согласился я с ней.
Я задавался вопросом, знала ли она, как точно она сказала. Девушки на цепи, что однажды откроется, чтобы отправить их служить мужчинам, обычно вскоре начинают конкурировать между собой, и легко оценить, кто будет служить владельцам лучше всего, а те, кто упорно не вступает в это соревнование, те обычно становятся первыми, кто идет на корм слинам.
— Я была глана, — она улыбнулась. — Теперь я — фаларина.
Я положил ей на рот свою руку, и сильно прижал, принуждая замолчать. Потом я убрал руку и сказал:
— Такие определения используют, говоря о свободных людях. Они применимы к рабыням, не более чем к самкам тарсков.
— Да, Господин.
— Ты была девушкой белого шелка, — пояснил я. — Теперь Ты — красный шелк.
— У нас нет прав, в таких вопросах, на те же самые слова как у свободных людей? — опешила она.
— Нет, — ответил я жестко.
— Я все понимаю, Господин, — сказала она, со слезами в глазах.
— Даже здесь, обрати внимание, оба слова предполагают равный статус. Оба понятия одинаково положительны, оба свойства задуманы как являющиеся одинаково реальными.
— Это верно.
— Безусловно, белый цвет в контексте «девушки белого шелка», имеет в гореанском оттенок скорее невежества, наивности, и нехватки опыта, и в гораздо меньшей степени предполагает чистоту и невинность. Красный цвет в контексте «девушки красного шелка», с другой стороны, ясно означает опыт. Каждый ожидает, что девушка красного шелка, например, не только будет в состоянии найти дорогу к его мехам, но под кнутом, властью и унижением, возможно в цепях, окажется чувственным сокровищем в пределах оных.
— Я — красный шелк, — проговорила она. — Возьмите меня.
— Возможно, — пообещал я, и начал нежно ласкать ее.
— О-о-о! Да!
— Тебе нравится это?
— Я должна отвечать на такой вопрос?
— Да.
— Да, Господин, — ответила она, задыхаясь. — Мне нравится это. — Она закрыла глаза. — О, да. Мне нравится это.
— Господин — позвала она, глядя на меня.
— Да.
— За сегодняшнюю ночь, Вы не раз упомянули, «связанная или скованная цепью».
— Да.
— Я боюсь быть связанной или скованной цепью.
— Значит, есть все основания связать тебя или приковать на цепь.
Она вздрогнула.
— Господин, — позвала она вновь.
— Да.
— Зачем нужно связывать женщину, являющуюся рабыней? — спросила она. — Она знает, что для нее нет никакого спасения. Она не собирается убегать. Она знает, что Вы можете сделать с ней все, что и как Вам понравится.
— Это держит ее в нужном для Господина положении, для того чтобы неспешно трудиться на ее теле.
— Это верно.
— Но основные причины, как Ты могла бы подозревать, психологические, с точки зрения Господина и с позиции рабыни. Она, скованная цепью, или связанная — беспомощна. Она знает, что, по прихоти владельца, могла бы быть разрезана как плод ларма. Это увеличивает ее ужас, ее уязвимость, и ее желание угодить, которое будет сочтено приятным. Это повышает ее чувствительность как рабыни, и, соответственно, готовность ответить на прикосновения Господина. С точки зрения рабовладельца, конечно, это также является стимулирующим. Приятно для мужчины иметь неограниченную власть над женщиной, видеть ее связанной или закованной в цепи, в том положении, что он выбрал, и знать, что она должна подчиняться любому его капризу. В такой ситуации свойства их природы, такие как господство и подчинение резко усиливаются. И это ощущается и рабовладельцем и его рабыней. Кроме того, по физиологическим причинам, обычно обездвиживание ведет к повышению отклика женщины. Судороги страсти, несколько ограниченные, или точнее сказать, направленные, отрегулированные, управляемые, и заключенные в пределах параметров, установленных Господином, должны оказаться более интенсивными и более концентрированными.
— Я понимаю, — послышался ее шепот.
— Но главное, по моему мнению, — это психологическое давление на женщину. Ее приводят в дом Господина, и в ясных, насильственных и неоспоримых понятиях показывают реальность ее новой ситуации. Что она беспомощна, что она в его власти и милосердии. Что она, независимо от ее желания, является теперь его собственностью. Что он может делать с ней все, что ему нравится. Что она принадлежит, что она — его рабыня, и что он — ее хозяин.
— И я была бы испугана, если бы оказалась связана, — согласилась она.
Но я-то видел, что она уже хотела быть связанной.
Я продолжал ласкать ее.
— Господин, — прошептала девушка.
— Да.
— Свяжите меня — шепотом попросила она.
— Ты просишь этого?
— Да, — выдохнула она. — Я прошу Вас связать меня.
— Встань на колени, — резко и громко приказал я ей, — быстро.
Она стремительно встала на колени, и испуганно посмотрела на меня.
— Я передумала, — попыталась отказаться она, глядя на меня со страхом.
— Не меняй положения.
— Да, Господин.
Я подошел к своим седельным сумкам, и вытащил два довольно коротких отрезка мягкой, гибкой, плетеной из черной кожи веревки, приблизительно двадцать пять дюймов каждый.
Я немного оттянул ее правое запястье и привязал его к правой лодыжке, оставив при этои приблизительно шесть или семь дюймов слабины между рукой и ногой.
— Это — обычное связывание с открытыми ногами. Оно не предназначено для строгого удержания рабыни, но зато — простое и общеизвестное. — За тем я таким же образом связал ее левые запястье и лодыжку. — А когда я закончу пользоваться тобой, — объяснял я далее, — Я мог бы просто связать твои запястья за спиной, а за тем и лодыжки. Это уже — общепринятый и эффективный способ обеспечения безопасности. Если Ты не была достаточно приятна, то я мог бы подтянуть твои связанные лодыжки и привязать их к запястьям. А кроме того, Ты была бы всегда привязана еще и за шею к колонне или к дереву.