— Мы не будем даже смотреть на Вас, по крайней мере не пристально, — поддержал еще один.
— По крайней мере, пока Ваш грех не будет скрыт, — добавил еще один.
— Грех? — удивленно, спросила девушка.
— Ваша красота, Ваша привлекательность, — объяснил кто-то их них.
Потом Ваниямпи заговорили все сразу:
— Не все Одинаковые, те, у кого есть такая неважная и незначительная черта, такая как женственность, будут рады вашему появлению.
— Таким образом, Вы можете заставить их чувствовать, что они не такие же как Вы, или, что Вы не то же самое, что и они.
— Они не хотели бы этого.
— Греховно заставлять людей чувствовать, что они — не такие же.
— Поскольку на самом деле, все равны.
— Конечно.
— Также Одинаковых, тех, у кого есть такая незначительная и неважная черта, как мужественность, это может обеспокоить. Это может вызвать у них определенные виды желаний, объяснил Тыква.
— Не у меня, — заявил один из Ваниямпи.
— Только не я, — тут же отозвался другой. — У меня никогда не было таких желаний.
— Но не все мы, — предупредил Тыква, — столь, сильны и хороши, как Морковь и Капуста.
— Что до меня, — сказал другой, — то я считаю, что такие вещи не имеют совершенно никакого значения.
Ваниямпи отозвались хором восхищения.
— И не как Бобы, — добавил Тыква. — Но для некоторых из нас Ваша здоровая внешность может быть чрезвычайно тревожащей.
— Она делает меня больным, — признался кто-то.
— Да, мне тоже становится плохо, когда я смотрю на нее, — поддержал товарища другой из Ваниямпи. — Меня приподняло, когда увидел ее в первый раз.
— Она и меня тревожит, — прошептал кто-то еще.
— Я признаю, это «Честной исповедью», — торжественно сказал Тыква. — И поздравляю вас за вашу искренность и правдивость. Дальнейшая ваша задача состоит в том, чтобы добиваться совершенства.
— Да, — покаянно проговорил один из овощей. — Возможно, если бы мне разрешили смотреть на это чаще, то я мог бы самостоятельно справиться с этим.
— Лучше посвящай себя трудной, отнимающей много времени и занимающей ум работе, — осадил его Тыква.
— И почаще купайся в холодных ручьях, — посоветовал Морковь.
Парень понурил голову. Я не обвинял его. Я и сам не любил купаться в холодных ручьях. Я предпочел теплую ванну, принятую совместно с хорошенькой рабыней.
В конце концов, обязан ли свободный мужчина, натирать сам себя маслами, самостоятельно счищать грязь со своей собственной кожи и, да еще и самостоятельно вытираться полотенцем? А зачем же тогда вообще нужны рабыни?
— Вы видите, — сказал Тыква связанной девушке, — Ваша внешность, даже если бы она не выглядела такой здоровой, вызывает у некоторых из нас определенные мысли и чувства. Она может даже вызвать движения в наших телах. Оставаться Одинаковыми при этом становится затруднительно. А это грех для нас не быть Одинаковыми.
— Поскольку мы — Одинаковые, — добавил Капуста. — Все это знают.
— Исходя из всего сказанного, раз Ваша внешность может вызвать грех, и она уже вызывает грех, значит, она греховна, — сделал вывод Тыква.
— А еще, — пробормотал Бобы, — она может отвлечь от действительно важных вещей.
— Таких, как оставаться Одинаковыми, — сказал Капуста.
— Да, — заключил Тыква.
Девушка дрожала, убежденная, что она, возможно, была в присутствии сумасшедших.
Сумасшествие — интересное понятие. Некоторые полагают, оно зависит от правил установленных в обществе на данном отрезке времени. Таким образом, в стране безумцев именно нормальные будут считаться сумасшедшими. Молчаливое согласие с временными аксиологическими правилами, конечно не единственный возможный абстрактный подход к подобным вопросам. Другой подход — это представить себе мир, совместимый с действительностью и благоприятный человеческой природе, мир, в который наука могла бы быть свободной, мир, в котором правда не будет противоречить закону, мир, рожденный не для вреда, деформации и страданий человечества, а для его удовлетворения.
— Не надо бояться, — успокаивал Тыква пленницу. — Как только мы доберемся до нашего загона, Вы будете прилично одеты.
— Так же как Вы? — спросила она, с отвращением рассматривая длинные, серые, грубые и неуклюжие платья, надетые на Ваниямпи.
— Такая одежда помогает нам подавить наши желания и быть скромными, — объяснил один из Ваниямпи.
— Они напоминают нам, что мы все Одинаковые.
— Что все мы, что бы мы ни говорили и не делали, ничто, но Ваниямпи.
Мне показалось, что это имело смысл. У человека есть стремление быть последовательным, независимо от того, из каких эксцентричных исходных условий он может выйти, но обычно он будет вести себя по жизни, таким образом, который приличествует его одежде. Так что, английское выражение, что одежда делает человека, имеет глубокий смысл.
— Уж лучше, быть раздетой и с кожаными ремнями на шее! — возмущенно, сказала девушка.
— А что делают в вашем загоне с теми, кто не Одинаковый? — задал я вопрос Ваниямпи.
— Мы пытаемся преобразовать их. Мы уговариваем их. Мы рассуждаем с ними.
— И что бывает, если Вы не можете убедить их в своей одинаковости? Я спросил.
— Тогда мы изгоняем их из загона, умирать в Прериях.
— Это горько для нас, поступать подобным образом.
— Но это должно быть сделано.
— Инфекции их ереси нельзя позволить заразить других.
— Польза целого должна иметь приоритет перед пользой частей.
— Вы убиваете их? — спросил я.
— Нет!
— Мы не можем убить!
— Это противоречит Учению.
— Но Вы выгоняете их, предполагая, что они погибнут в Прериях, — напомнил я.
— Но ведь это — Прерии, будут тем, что убьет их, а не мы.
— Мы, таким образом, невиновны.
— Такое изгнание является приемлемым для Учения? — спросил я.
— Конечно. Как еще загон может избавиться от них?
— Вы должны понять, что нам не нравится поступать так.
— Так поступают только после того, как любая иная альтернатива была исчерпана.
— Различность нападает на корень Одинаковости. Одинаковость важна для самой цивилизации. Таким образом, Различность угрожает обществу и цивилизации непосредственно.
— Различность должна быть уничтожена.
— И что же, получается что, есть только одна ценность, одно достоинство? — не выдержал я.
— Да.
— Один это один, — глубокомысленно изрек кто-то из них, — самоидентичный и одинаковый.
— А шестнадцать, это шестнадцать, — заметил я.
— Но шестнадцать, это, же шестнадцать раз по одному, и таким образом все опять уменьшается до одного, который один.
— А что тогда относительно половины и половины? — спросил я.
— В целом они составляют один.
— Что относительно одной трети и одной трети, тогда? — уже издевался я.
— Каждый из тех есть всего лишь одно число, и, таким образом, каждый это один, и один это один.
— А что Вы думаете о разнообразии вокруг Вас, — спросил я, — скажите, как относиться к кайиле и слину?
— Одна кайила и один слин, оба один, который есть один.
— Что Вы можете сказать относительно ноля и одного?
— Ноль — одно число, и каждый — одно число, и таким образом каждый есть один, и один есть один.
— А относительно ничто и один?
— Один это один, и ничто это ничто, как если один был покинут одним, который и являлся одним.
— Но у Вас было бы по крайней мере одно ничто, не так ли?
— Ничто или ничто или один. Если это ничто, тогда это ничто. Если это один, то это один, и на одном.
— Таким образом, все — то же самое, — заключили Ваниямпи.
— По-моему, то, что Вы несете это полный бред, — не выдержал я. — Вы знаете об этом?
— Для неосведомленного глубина часто кажется бредом.
— Действительно, для некоторых, кому не хватает просвещенности, это может также показаться бредом.
— Чем более абсурдным что-то кажется, тем более вероятно что, это должно быть верно.
— Это кажется абсурдным, — согласился я с первой частью последнего довода.
— И это, само по себе, есть то самое доказательство, которое показывает, что Учение наиболее вероятно правильно.
— И это, как предполагается, самоочевидно? — спросил я, уже ничему не удивляясь.
— Да.
— Но это не самоочевидно для меня, — заметил я.
— Это не изъян его самоочевидности.
— Вы не можете обвинить самоочевидность Учения в этом.
— Что-то, что самоочевидно одному человеку, может быть не самоочевидно другому.
— Как это может быть самоочевидно одному, и не быть таковым другому? — продолжал я издеваться.
— Кто-то может быть более талантливым в обнаружении самоочевидности, чем другой.
— А как Вы различаете то, что только кажется самоочевидным, и то, что действительно самоочевидно?
— Царствующие Жрецы не обманули бы нас.
— Они-то тут причем? — удивился я.
— Это самоочевидно.
— Вы когда-либо ошибались о том, что самоочевидно?
— Да, часто, — признался Тыква.
— Как Вы объясняете это? — Я спросил.
— Мы слабы и немощны.
— Мы — только Ваниямпи.
Я посмотрел на Тыкву.
— Безусловно, — сказал он. — Есть место для веры во все это.
— Довольно большое место, насколько я догадываюсь, — предположил я.
— Достаточно большое, — подтвердил Тыква.
— Насколько же большое? — допытывался я.
— Достаточно большое, чтобы защитить Учение, — сказал он.
— Я так и думал, — усмехнулся я.
— Нужно же верить хоть чему-то, — объяснил Тыква.
— Почему бы не поэкспериментировать с правдой? — предложил я.
— Мы уже верим правде, — сказал один из Ваниямпи.
— Что же заставило вас?
— Учение говорит нам.
— Вы должны понять, что нам не нравится изгонять людей на смерть. Нам очень жалко поступать так. В случаях изгнания мы часто едим в тишине, и льем горькие слезы в нашу кашу.
— Я уверен, что это выглядит очень трогательно, — усмехнулся я, представив себе эту картину.