Если что-то ценное они и могут делать – это чудесные музыкальные инструменты. Инструменты эти часто зачарованы, на вид чисты и тонки, и часто украшены самоцветными камнями и изготовлены из редких материалов.
В битве любому оружию Мак а’гхеалах предпочитают длинный прямой клинок, рапиру, реже – арбалет или лук.
Доспех их, подобно другим деталям одеяния, выглядит древним, но всегда выполнен с безупречным мастерством.
Не могу сказать, какие чувства вызвал лунный, заявивший, что отныне я – его вещь. В его словах была сила. Уверенность. И… что-то ещё. Но он был врагом. Я отчётливо ощущала исходящую от него угрозу. Весь он дышал жаром. Его приказы были странными. Я не знала, как мне следует их понимать. Желание держать пленницу – роль свою я понимала вполне ясно – без доспеха было естественно. Но аккуратные пальцы Лунного, горячие, как угли, заставляли думать не о плене. Простите, предки, даже не совсем думать. Я слишком долго была в одиночестве. Сейчас я поняла это абсолютно ясно, иначе откуда такие мысли, терзающие меня?
Освободиться от доспеха было приятно. Он давно уже давил грудь, но снять его в лесу, где угроза таилась под каждым кустом, я не могла. Я расслабилась ненадолго, забыв, что не выполнила приказ целиком. Руки Лунного вынули из кожаного панциря мой локоть и замерли на метке. Осторожные. Сухие. Безразличные. Лунного не пугало ни моё имя, ни моя судьба, начертанная на коже. Он назвался… Назвался моим защитником – защитником Смерти. Будто камень упал с души. Мне казалось, нет в мире существа, которое не проклянёт меня за то, что я жива.
Он отошёл глотнуть вина, а я внезапно с новой силой ощутил одиночество. Солёная волна горечи захлестнула меня. Лунный был врагом. Но только он, касался меня без страха и говорил со мной без ненависти.
– Сколько тебе лет? – услышала я спокойный вопрос. Для тюремщика вопрос звучал странно. Впрочем, почему нет? Мой возраст может помочь предсказать мои поступки.
– Триста, – сказала я.
Лунный поднял брови и улыбнулся.
– Ты выглядишь младше.
Любопытно, что он хотел этим сказать?
– Из какого ты клана?
Я молчала. Не хотела говорить и не могла. Как мне признать, что клана больше нет? Я жива, но те, кого я должна была защищать – мертвы. Моё молчание разозлило Лунного. Он принял его за бунт. Но оправдываться я не собиралась. Одиночество приучило меня говорить только тогда, когда есть что сказать. Лунный подошёл вплотную. Его руки легли мне на плечи. Это касание совсем не укладывалось в мои представления о вражде. Сердце забилось с новой силой. Его ладони поползли вниз. Хотелось избавиться от проклятой рубашки, отделявшей моё тело от сухих сильных пальцев. Я чувствовала, как вздымается под его ладонями моя грудь.
Вельд
Её тело… Под холодными доспехами было тёплым и чутким. Казалось, что я схожу с ума. Дикарка не сопротивлялась. Я ожидал, что она набросится на меня, едва я коснусь её обнажившейся кожи, но этого не произошло. Я был уверен, что она отшвырнёт меня прочь, когда я сдеру с неё старую льняную рубашку, но она лишь задышала глубже, чаруя меня естественными движениями своей груди. Только когда мои губы оказались на её шее, дикарка поняла, что творится неладное, и дёрнулась, пытаясь вырваться, но слишком слабо – я не верю, что такова была вся сила её тела.
Я решил, что, затягивая эту странную «прелюдию», лишь рискую упустить момент, и швырнул её на одеяла, животом вниз. Пленница тут же перевернулась, встречая меня яростным взглядом, но я успел придавить её тело сверху.
– Пусти, – выдохнула она.
Я приподнялся на локтях и улыбнулся.
– Могу пустить, – сказал я. – Пойдёшь к солдатам, и переночуешь у них.
Дкарка затихла. Мне нравилось, что она не лезет на рожон. Но чувство, что она что-то задумала, меня не оставляло. Я прошёлся поцелуями по её груди, пробуя кожу на вкус. Она оказалась солоноватой, но пахла лесом и чем-то странно близким и знакомым. Освободил её от штанов, насколько смог, и, запустив руку пленнице между ног, нащупал вход. Моя дикарка тихо охнула, когда палец проник внутрь.
– Тебя уже брали?
По злому блеску глаз я сделал вывод, что нет.
– Я или солдаты, – напоминание было необходимо, но от этих слов ярость в её глазах разгорелась лишь сильней…
Альдэ
Зачем – так? Я не могла понять. Лунный казался таким… Таким родным. Будто я вернулась домой. Я не сразу поняла, зачем он трогает меня, хоть и догадывалась, что такие прикосновения могут означать. Когда его губы коснулись шеи, меня прошило огнём. Я дёрнулась. Может, этим я обидела его? Руки исчезли. Исчезло тепло костра, сменившись жаром лесного пожара. Я оказалась на шкурах и едва успела перевернуться к нему лицом. Он действовал теперь резко и быстро, но это я могла стерпеть. Хуже были угрозы, слетавшие с его губ.
– Зачем? – выдохнула я, когда они прозвучали второй раз, но лунный ничего не ответил, продолжая покрывать жадными поцелуями мою грудь.
Хотела я этого? Да. Моё тело желало его, но я понимала, что он не собирается заботиться обо мне. Пальцы лунного уже были во мне. Страшно. Я не боюсь волков и медведей, а от того, что делали эти пальцы, мне стало страшно. Я поняла, что назад пути не будет.
Потом пальцы сменились большой и горячей плотью и стало по-настоящему больно. Если бы вернулись руки, согревавшие моё тело, я бы стерпела эту боль. Только бы не быть больше одной. Рук не было. Даже жадные поцелуи прекратились. Он просто пронзал меня насквозь удар за ударом, оставляя мне лишь одну возможность: шептать беспомощное «Зачем?». Лунный излился и откатился в сторону, не глядя на меня и не говоря ни слова. Я отвернулась к стенке шатра, подтянула обратно штаны и замерла, обнимая себя руками и уставившись перед собой.
«Зачем – так?» – крутилось в голове, но ответа не было. Тепло разбилось холодными острыми осколками, которые резали душу тут и там.
Я плохо спала. Удивляться тут нечему – если учесть, что я оказалась в плену, и мой пленитель, чужак из племени, которое могло вызывать во мне только ненависть, спал рядом со мной. Но я не чувствовала злости – не знаю почему, может быть, попросту не могла.
И ещё, наверное, потому, что его лицо я уже видела – в кругах, разбегавшихся по воде. Это было полгода назад. Тогда над лесом ещё стояла весна, и пение птиц без всякого к тому основания заставляло меня думать, что и для меня – изгнанницы – всё ещё впереди. Я спустилась из северных чащоб к Озеру духов – луна и ветер вели меня, и потому я отважилась задать Оракулу вопрос. Я хотела знать: найду ли я когда-нибудь тех, кто примет меня. Тех, кому буду нужна. Тех, кто возьмёт меня с собой. Я приблизилась к говорящему камню и опустила на нагретую солнцем поверхность ладонь, и раньше, чем согласно ритуалу кровь моя коснулась земли, сознание подхватил разноцветный вихрь, и тогда… тогда я увидела его лицо. Контуры его казались вырезанными из китовой кости самой искусной рукой. Кожа была белой, как крылья снежного орла. И на этом лице, принадлежащем, должно быть, духу зимней ночи – настолько оно было прекрасно и холодно – двумя искрящимися звёздами горели глаза.
Я повернулась на бок и посмотрела на чужака, лежащего рядом со мной. Он походил как две капли воды на того, кого мне показала священная вода. Но он был живым, и я не знала – плохо это или хорошо. Он был вовсе не тем, кому я хотела бы служить. И всё же… он был рядом со мной. И он был готов принять меня. Оракул сказал: будущее твоё за рекой – и я пошла. Не знаю, отважилась бы я когда-нибудь покинуть свой лес, если бы не этот странный ответ. Впрочем, Оракулы всегда говорили так, что в советах их было невозможно хоть что-то понять.
Вельд
Было тошно. Тошно от того, что всё произошло как всегда. От того, что теперь дикарка лежала, свернувшись больным животным, и смотрела в стену. Я хотел другого. И меня ни капли не успокоило то, что я смог удовлетворить свою жажду. Было немногим лучше, чем сделать это самому с собой. Куда больше хотелось просто прижать напряженную, гордую даже теперь спину к груди и смотреть, как дикарка будет засыпать. Но она была пленницей. Стоило помнить об этом. Она не позволила бы мне взять себя, если бы я проявил слабость. А так я получил самое простое удовольствие из тех, что она могла мне дать. Я положил локоть под голову и попытался уснуть. Нападения я не боялся. Долгие годы в доме Волка приучили меня просыпаться от малейшего шороха.
Глава 3. Наслаждение и Наказание
Вельд
Проснулся я в одиночестве. О вечернем приключении вспомнил не сразу – только когда разглядел рядом с постелью маленький метательный нож. Не мой. Значит, пленница могла убить меня в любой момент. Ночью, пока я спал. Или прямо тогда, когда я брал её. Почему не убила? Ответа не было. Я огляделся. Больше от Альдэ не осталось следов. Доспех исчез. Сбежала? В сердце неприятно кольнуло. Вина в этом была, если подумать, моя. Следовало связать её, прежде чем завалиться спать.
Я медленно оделся и вышел из шатра. Солнце освещало покрытые инеем ветви деревьев. За ночь заметно похолодало. Не хотелось бы мне провести здесь зиму.
Впрочем, у меня уже начинали появляться кое-какие мысли относительно того, как вернуться домой. В столице оставались верные люди, которые только и ждали приказа об атаке. Но приказа быть не могло, моё слово значило слишком много. С каждым днём их вера в меня слабела. А я в этой глуши даже не слышал новостей. Я не мог вернуться в дом, где вырос. Не мог вернуться как брат короля. Но если уж мы затеяли эту игру, я, пожалуй, мог вернуться от лица другой силы. Только какой? Армия, где меня знали лучше всего, отпадала. Оставался ещё один вариант. Но захотят ли эти люди рисковать, связываясь со мной, я не знал.
Я посмотрел в небо и издал переливчатый свист. Серый сокол отозвался на мой зов. Достав из-за пояса кусочек пергамента, я привязал его к ремешку на шее птицы и подбросил сокола вверх. Анхельм летал быстро и был умнее любого почтового голубя. Должно быть, такая служба была для охотничьей птицы ещё унизительнее, чем моя – для меня. Но выбора не было ни у кого из нас.